Константин Станюкович - Том 10. Рассказы и повести Страница 55

— Удивляюсь, что еще не ругается… Он-то что делал и какому именно делу служил?.. — сказал Варенцов.

— Только разорил семью и… давно отшатнулся от тебя, вики…

— Да… Неосновательный и беспутный человек, не понимающий, что у нас иные задачи и мы живем в другие времена! — высокомерно промолвил Варенцов.

— Эгоист твой отец, вот что!.. И смеет думать, что я могу влиять на тебя… Да разве это не вздор, милый?..

И Лина обняла Вики и напомнила, что они сегодня вечером едут на журфикс к директору департамента.

Маленькие рассказы

Господин с «Настроением»*

Пожилая эстонка Христина, перевирающая фамилии с таким же апломбом «горничной за лакея», с каким истинно бесшабашный журналист наших дней перевирает географию, историю и даже арифметику, однажды утром вошла в мою комнату, сделала книксен и торжественно доложила:

— Господин Шивости! — и подала карточку, на которой значилось: «Иван Иванович Шилохвостов».

Фамилия ничего не говорила ни уму ни сердцу.

— Очень желает видеть вас…

— Ведь я просил не принимать по утрам. Меня нет дома!

— О, извините! Я сказала, что вы дома. Он такой хороший господин и так благородно одеты!..

И, вероятно, от удовольствия принять такого хорошего господина и получить двугривенный лицо Христины вспыхнуло, и она не без таинственности прибавила:

— Он сказал: «Одна минута по важному делу!»

— Ну, просите!

Через минуту я увидал безбородое красивое лицо плотного брюнета лет за тридцать в безукоризненном рединготе.

Слегка выкаченные темные глаза не лишены были кокетливой наглости татарина-проводника в Ялте. Пушистая щетка усов, поднятых кверху, придавала физиономии решительный вид. Из-под толстых сочных губ сверкали ослепительно-белые зубы.

— Великодушно простите, что отнимаю драгоценное время у писателя, который творит… Я прошу пять минут… Только пять… Надеюсь, позволите?

Я знал эти «пять минут» незнакомых посетителей и особенно посетительниц, когда они, при малейшей оплошности, начинают знакомить с избранными местами своих рукописей.

Но, по-видимому, гость не походил на начинающего писателя, — карман сюртука не оттопыривался от рукописи. И был загадочен. Сразу отгадать его профессию было трудно.

Он мог быть и железнодорожным деятелем, и благотворителем, и профессиональным шулером, и директором увеселительного заведения.

И я хотел было «позволить» и просить садиться, как господин Шилохвостов уже протянул большую руку с крупным брильянтом на мизинце, крепко пожал мою, плотно уселся в кресле около стола, поставил на него новый цилиндр, и мягкий баритон гостя звучал еще нежнее, когда он, слегка наклоняя коротко остриженную черноволосую голову, проговорил:

— Приехал бить челом, глубокочтимый… С большою просьбой.

Признаюсь, я недоумевал. С какою просьбой мог обратиться к старому писателю загадочный господин?

А он после паузы, во время которой бросил мечтательный взгляд на скромную обстановку кабинета, не без убедительности в тоне прибавил:

— Ведь вы, господа писатели, сила и большая сила. Вы только не понимаете своей силы…

Я пристально взглянул в глаза гостя, и в голове моей мелькнула мысль: «Не сбежал ли он из больницы для сумасшедших?»

Но, казалось, он был в здравом уме и в твердой памяти.

В его глазах стояла снисходительно-любезная улыбка умного человека, встретившего не совсем понятливого слушателя.

И Шилохвостов сказал:

— Во всяком случае, и у нас пресса может быть значительным коэффициентом благожелательного влияния… Несомненно… Разумеется, если уметь пользоваться им умно, в известных пределах и… Позволите курить?

— Пожалуйста!

Шилохвостов пыхнул дымком и продолжал:

— И, конечно, имея в виду le gros public[29], а не ограниченный круг читателей, которые по старой привычке еще слушают тихие вздохи о шестидесятых годах и робкие надежды на жареных рябчиков, которые вдруг упадут в каком-то неизвестном государстве. Эти немногие либеральные старые дятлы выдохлись… Их «тук-тук» стары, бесцельны и глупы… Не те времена, чтобы большая публика слушала монотонную сказку о белом бычке. Старые песни и старые боги основательно забыты. Теперь новые настроения… Надо воспользоваться ими, и тогда, поверьте, господам литераторам будет и почетно и спокойно. Они станут получать такие гонорары, о коих и не снилось.

Я, разумеется, не прерывал господина, обещающего литераторам и почет и Голконду, и не без любопытства ждал, что будет дальше.

— И теперь есть газеты с настроением. Есть! И какие доходы! — восклицал Шилохвостов, и в его голосе звучала нотка завистливого восторга. — Но можно создать газету вчетверо доходнее… Подписчиков будет сто тысяч… Не угодно ли помножить на семь рублей?.. За пересылку я исключаю… Прибавьте доход с объявлений… скажем — двести тысяч… И мы получим девятьсот тысяч. Какова цифра! Цифра-то какова!?? — захлебываясь от восторга, спрашивал Шилохвостов.

И, не дожидаясь ответа, возбужденно говорил:

— Есть и теперь умные журналисты, получающие министерские оклады… Но могут загребать деньжищи… Настроят виллы… Будут ездить на своих рысаках… Авансы a discretion[30]…Пожалуйста… Могут надеяться при честолюбии, как в Англии и во Франции, попасть в государственные люди… И можно интервьюировать кого угодно. Двери для журналистов будут открыты. Сделайте одолжение… «Пожалуйста, господин писатель. Садитесь… Спрашивайте, о чем хотите… Не угодно ли сигару, господин представитель печати?..» Вы понимаете, как будет хорошо?

— Как не понять! — подал я реплику.

— Это новые настроения… Не то что прежние, когда даже председатель какого-нибудь железнодорожного правления вместо сигары вдруг предложит журналисту даровой билет до Архангельска…

Шилохвостов весело рассмеялся и прибавил:

— А ведь были такие любители отдаленных экскурсий… Вот подите… Вместо того, чтобы жить порядочно, они изучают в какой-нибудь трущобе ягоду морошку… А между тем теперь только не зарывайте таланта. Не погашайте духа. Пишите и пишите…

— Как же следует, по вашему мнению, писать?

— Очень просто. С настроением.

— Именно?

— Старые образцы по боку.

— Неужели?

— Обязательно. Ну, кто поинтересуется Шекспиром и прочтет его? Устарел. Скука… И ни одного забытого слова… Неинтересно и старо.

— Какие же слова интересны? — осведомился я.

— Красота… мировая гармония… индивидуальная мечта о душе. Главное — душа и, разумеется, русская. В отвлечении от пошлости в область мечты, а главное — счастье, и только тогда наша самобытность становится ясной, понятной и закономерной. Все несовершенства общежития — войны, недороды, бедность, классовая рознь, все эти подчас не вполне самоотверженные банкиры, чиновники, урядники и городовые, — собственно говоря, тлен перед душой… Не правда ли, оригинальная точка зрения?

— Вполне.

— И, главное, отвечает нашему национальному характеру. Ведь мы, русские, по преимуществу — мечтатели, особенно наш народ! — решительно воскликнул господин Шилохвостов.

— Откуда такое заключение?

— Плод моих дум еще с университета… и затем наблюдений бывшего земского начальника. Нельзя утверждать, что все пользуются у нас полным благосостоянием. Но тем не менее нельзя не сказать, что мы идем гигантскими шагами к нему, именно в виду нашей выносливости и воистину мудрой умеренности в пище и тогда, когда урожай хорош и недоимки взысканы. А отчего эта умеренность? Оттого, что наш народ более заботится о душе, чем о теле. Была бы душа, а остальное приложится.

— А интеллигенция?

— И она начинает входить во вкус нового настроения и понимать возвышенность мечты… Она уже пропагандируется и в некоторых газетах, и в литературе, и в искусстве, но еще недостаточно проникновенно и убедительно. А между тем, как просто объяснять читателям прелесть такого настроения в передовых грациозных статьях и в фельетонах!..

— Например!?

— Предположим, что я не обедал… Стоит только заморить червячка, призвать мечту, и я в мечтах съел превосходный обед у Донона и вполне сыт… Предположим, что по недоразумению за макао мне переломали ребра, так при новейшем настроении это, собственно говоря, пустяки… В мечтах я могу быть с целыми ребрами и, следовательно, счастлив… Я нарочно привел исключительно редкие примеры. Продолжить более обычные факты жизни до бесконечности, — и какое возвышенное и в то же время умиряющее настроение!

Господин Шилохвостов примолк и смотрел на меня с торжествующим видом продувной шельмы, внезапно открывшей Америку.