Борис Евсеев - Отреченные гимны Страница 56

- Так, так. Складно говорите. Складно.

Полковник (Агавин хоть и с трудом, а рассмотрел на камуфляже три звезды) в знак того, что полностью одобряет речь челнока, склонил голову набок, затем тихо, не оборачиваясь, скомандовал стоящим сзади него двум высоким, со стертыми темнотой лицами, подобранным в одну стать офицерам:

- В шестой отсек его. Контактов - ноль. Зубами держать, з-зубами!

Полковник лично отвечал за успех этой не совсем понятной операции и никогда, конечно, не допустил бы на борт посторонних. А тут эта подозрительная просьба гнойно-вяловатого, пышного, как баба, презираемого полковником до хруста в скулах замминистра. "Подставить хочет, хмырь поганый. А это посмотрим. З-зубами держать!" - повторил про себя полковник.

- Позвольте! Что за отсек такой! Вы, может, не в курсе! У меня поручение от самого... - Агавин спохватился, вспомнил, что Тимерова упоминать было категорически запрещено, и повел уродской головой своей куда-то вверх, выше вислоносого, глубоко окунувшего крылья в утреннюю мглу военного транспортника.

- Выполнять, - полковник, развернувшись, медленно двинулся от трапа под нос самолета.

Теперь Урод умирал. Правда, умирать он стал не сразу, а лишь через час после того, как втолкнули его в низко-тесный отсек, захлопнув маленькую, плотно легшую и, как показалось, сверхтяжелую дверь. Агавин так и стоял в темном, пахнущем какими-то маслами отсеке до тех пор, пока не заработали турбины самолета, а над головой не зажглась алая полоска светильника. Самолет побежал по бетону, Агавин огляделся. Никого в отсеке не было. Вороненая, с серыми разводами темень висела в углах, скрадывала предметы, покрывала высокие ящики, два из которых стоймя стояли в углах и были прихвачены ремнями. Что-то лежало и на полу. И все же Агавину показалось: в отсеке он не один. Когда за тобой исподтишка наблюдают - неприятно. Это будоражаще-горькое чувство может со временем перерасти в "синдром наблюдателя". Вот и теперь: кто-то пялился на него из левого дальнего угла.

- Пшел! - заорал Урод весело, и настроение его, вдогон крику, враз скакнуло на градус вверх. Сев на низенький тюк, он стал саркастически глядеть в угол.

- Ну-с? - издеваясь, спросил он. - Не насмотрелси? Смотри еще, - одним ловким движеньем Урод приспустил штаны вместе с трусами и развернулся задом к углу, в котором почудился ему "наблюдатель".

Тихий обезьяний смешок разлился за спиной Урода.

Рука выпустила ремень, штаны медленно поехали вниз и, доехав до колен, остановились. Смешок (надо сказать - приятный) повторился. Не подымая штанов и сплющив веки, Урод тихо развернулся к углу. Смешок стих, но услышалось из угла слабое пошкрябыванье. Урод сел голой задницей на тюк.

Надо было что-то предпринять. Урод решил крикнуть. Но только он крикнул - обезьяний подмяук раздался вновь. Урод ухватил себя пальцами за склеившиеся веки, с силой разодрал их. Из стоящего в углу ящика выглянул зверок. Зверок повертел мордочкой, грациозно выгнул спинку, крутнулся колесом и тут же вместе со своим хвостом пушисто-полосатым пропал. Урод кинулся к нему.

Палево-полосатый, махонький зверок забился в угол ящика и теперь уже не мяучил по-обезьяньи, а боялся. Видимо, почувствовав перемену в настроении человека, он сжался в клубок, но глядел, как показалось Агавину, - лукаво, подстрекательски.

- Их ты... - задохнулся Урод... - Тварюга! - Любовная волна предстоящей жестокости словно бы облила его ноги и таз тепло-йодистой мочой.

Нагнувшись, Урод осторожно до зверка дотронулся. Похожий на куницу или на крохотную обезьянку с кошачьим хвостом зверок (лемурчик, что ли?) приветливо выгнул спину. Урод взял зверка за шкирку, быстренько улегся на спину, развел в стороны края ветровки, задрал кверху рубаху. Усадив зверка на голый живот, закрыл глаза. "Ну, наделай на меня. Наделай!"

Зверок лежал тихо, "делать" на Урода не собирался.

"Транспорт" качнуло. Перетряхнув мелкой дробью коробки и ящики в отсеке, самолет влетел в небольшую воздушную яму, но выровнялся и дальше шел уже ровно.

Лежа на спине, незаметно для себя Урод заснул. Разбудил его шорох и еле слышное, мяукающее хихиканье. Пока он просыпался окончательно, хихиканье кончилось. Чуть приподняв голову, Урод скосил глаза на свой живот. Зверок лежал на животе, не спал. Он глядел на проснувшегося человека. Проснулся Урод обозленным. Ему ничего не снилось, однако словно какая-то лихоманка упала на него во сне: захотелось торопиться, спешить, все круша, рассчитаться со всеми, за все!

Сбросив зверка с живота на пол, Урод сел. Зверок покорно, но опять же лукаво застыл на полу. "Провоцирует, - мелькнуло у Агавина. - Ну, провоцируй, зверюга!"

Агавин вскочил. Мощно, ногой отшвырнул зверка к темновато сереющим иллюминаторам. Зверок в полете перевернулся, как-то прибулькнул, ощерился. "А, щетинишься!" - Агавин кинулся за зверком, схватил его руками, стал вминать в пол, душить. Затем укусил зверка за ухо. Это ничего не дало: ухо было какое-то бесплотное, из одной только шерсти. Шерсть забила рот, Урод взвыл и, бросив зверка на пол, стал топтать его ногами. Кровь, гной, содержимое желудка хвостатого размазались по ботинкам. Но тут за спиною и опять явственно раздалось хихиканье.

Самолет снова бросило в яму, двигатели засопели сильней, Урод застыл. Покалеченный зверок боком, таща за собой кишки и кал, пополз в угол. За спиной хихикнули еще, Урод нагнулся и стал швырять в угол, откуда слышались смешки, какие-то тряпки, промасленную бумагу... "Самец и самка? Для экспериментов здесь?"

Со вжатой в плечи головой, с прижмуренными глазами Урод обследовал отсек - никого. Стало легче, Урод разжался, расслабился. "Психопатом заделался..."

Смех раздался снова и снова за спиной. Тут уж Урод определил ясно: смех идет от иллюминаторов. Схватив с полу промасленный сверток, он кинулся к двум световым пятнам, готовясь прибить и второго зверка. "Конечно! Самец и самка! Подопытные! Будут им опыты! Будут эксперименты!" Агавин подскочил к иллюминаторам, к стоящим под ними в ряд пустым ящикам. Пока он выкидывал из ящиков комканую бумагу, смех прозвучал еще раз. Теперь сомнений не было: смех шел извне. Кто-то наблюдал за Уродом снаружи. "Во время полета снаружи?" - Урод похолодел. Безнадежно тоскуя, он снова глянул в иллюминатор: мелькнула какая-то некрупная тень. Внутри у Агавина что-то оборвалось, какой-то кровяной сгусток, может сердце, может гастроэнтерический ком воздуха, прорвав низы живота, преодолев препоны из костей, жил и кожи, грянул вниз. Уроду стало так холодно, словно вышибли иллюминатор и все 50 забортных градусов мороза иглами впились ему в лицо. Он тихо потащил ноги ко второму иллюминатору. Против этого иллюминатора, на крыле, почти на турбинном сопле примостился маленький, розово-голый, с серым испитым лицом бес.

Урод кинулся к низенькой двери, завопил. Он стал стучать в дверь ногами, наклонился и боднул ее головой. "Показалось, показалось же! кричал Агавин. - Его - нет! Не может его быть! - слезы хлынули из глаз, и Уроду стало себя до судорог жаль. - Ну убери его! Сними с крыла! Прошу Тебя!"

"К кому это я? К кому обращаюсь? Его тоже нет! Нет!" Урод медленно обернулся. Маленький розовый бес все сидел на крыле. Нос беса от скорости полета заострился, лицо потемнело, напомнив Уроду маленькое злое лицо Гешека. В руках у беса теперь был черный, витой трут, в зубах сигарета. Вспыхивавшим и гасшим пламенем трута бес пытался сигаретку зажечь. "Он же взорвет нас! Разнесет к херам собачьим!" Урод отскочил от двери, стал метаться по отсеку, подхватил какую-то промасленную трубу, кинулся к перегородке салона, чтобы проломить ее, пробить...

По дороге Агавин задел стоявший вертикально ящик, раздался сухой веревочный треск, Урод полетел на пол, и сверху, прямо ему на спину, упало что-то длинное, тяжкое. Очнулся он от разрубающей пополам боли в спине. "Позвоночник!" - заверещал про себя Агавин. - "Неужели позвоночник?!" Он попробовал шевельнуться, но от нового огненного пролома в спине закричал по-звериному, выплюнул выбитые при падении четыре (два верхних, два нижних) зуба, - и так кричал уже во время всего полета, то затихая, то опять захлебываясь в плаче, в лае.

Урод умирал некрасиво, гадко, как умирают лишенные души, раздавленные столпом эволюции слизняки-моллюски. Он умирал, и его терзала "непубличность" его смерти. Вдруг он понял и то, что душа была им потеряна еще до кончины тела. Может, тогда, когда топтал он зверка, может, раньше, когда "сдавал" малолеток. Стало быть, на прожиток он себе ничего не оставил и после смерти жить будет попросту нечем? И это внезапное понимание стало убивать верней, чем начавшие на него падать - самолет вдруг резко накренился - кованые ящики, связанные воедино стволы, ломавшие грудную клетку, выдавливавшие наружу, в тревожный, шевелимый белыми воздушными червями воздух, уродовы сердце, селезенку, печень.

Два вертолета с группой захвата и московским следователем, ждавшие все утро вестей от посредника, еще с вечера отправленного в РУБР, ждать устали и по очереди взлетели. С посредником, кстати, служба безопасности Никодиму поговорить так и не разрешила. "И не надо! Какие посредники! Захват, только захват!" - налегал еще недавно Степененко на старшего группы, длинного, крючконосого майора службы "бэзпэки". Майор, одетый в штатское, усмехался, не отвечал: он в посредника верил. Но время шло, условленные шесть утра давно миновали, большая стрелка тяжко подтянулась к семерке, прошла и ее. Дурнев знать о себе не давал, не было связи и с командиром направленного вчера в самопровозглашенную республику вертолета. У командира вертолета была рация? Была. Но она молчала. В 7.45 старший группы, недовольно смотревший в сторону реки, где стал внезапно скапливаться туман, дал команду на взлет. Однако прежде чем отдать команду эту, он десятью минутами раньше, переговорив с руководством, отдал другую. По этой второй команде с одной из военных баз взлетала пара легоньких, вертких "сушек", оснащенных корректирующими бомбами: старший группы спешил! И спешил он не из-за тумана, а из-за полученной накануне достоверной, хоть и расплывчатой информации о готовящейся по отношению к разрабатываемым "службой бэзпэки" объектам акции российских военных. Акция, по сведениям майора и его руководителей, была в общих чертах согласована двумя высокими, правда, не главными политиками России и Большой Независимой Республики. Кус дымящегося пирога прямо из-под шевелящего ноздрями крючковатого носа - уплывал...