Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 57

V

Седьмого октября праздновался день рождения короля в его любимом Губертсбургском замке. Август III строго соблюдал все старые обычаи и придворный этикет. Все, что было заведено Августом II, заботливо сохранялось.

В восьмом часу все придворные ждали выхода короля; в это время он должен был пройти в церковь к обедне. В этот день на всех были желтые мундиры и высокие ботфорты, так как сейчас же после завтрака предполагалась охота.

Пользуясь ясным утром, прямо от обедни король и королева и все те, кто хотел угодить, собрались на сборном пункте, у так называемого Рубинштейнского креста… отсюда началась охота, и король с жаром погнался за оленями, уже оцепленными со всех сторон. Сулковский, Брюль, генерал Боадиссон и многие другие не отставали от своего короля; он был в наилучшем расположении духа. Поутру королева ему сделала приятный сюрприз, подарила свой портрет, собственноручно ей нарисованный для него на память; Август с чувством поблагодарил августейшую артистку и велел картину повесить в своем кабинете. По просьбе Сулковского, отец Гуарини выписал из Венеции великолепный портрет старого Пальмы, и граф его преподнес королю; Брюль также предложил ему портрет Рембрандта, приобретенный им в Голландии. Картины всегда приводили Августа в хорошее настроение; обыкновенно он их приказывал оставлять в своей комнате; долго рассматривал, любовался ими, а потом уже велел переносить их в картинную галерею.

В этот день было убито три оленя, что еще более развеселило Августа; он мало говорил, но улыбался, моргал глазами, голову поднимал высоко, одним словом, вся его внешность выказывала внутреннее удовольствие. В особенности на долю фаворита графа выпало несколько многозначительных улыбок, как будто он хотел тем изгладить неприятное впечатление, произведенное недавним недоразумением.

Охота скоро закончилась; были отрублены рога у убитых оленей и с триумфом привезены в Губертсбург, где ждал парадный обед. По обыкновению, королева присутствовала в продолжении целой охоты и хотя на ее пасмурном лице видна была усталость, но она старалась улыбнуться и быть ласковой; даже Сулковский услышал от нее несколько радушных слов.

Едва закончился обед, лошади и экипажи уже были готовы для отъезда в Дрезден. Там ожидали короля опера и в антрактах три балета и кантата, сочиненная Гассом в честь короля. В пятом часу театр, ярко освещенный, был переполнен зрителями. Занавес взвился, и Фаустина, разодетая, появилась на сцене, устремив глаза на королевскую ложу. В ней сидел Август, довольный тем, что жизнь его шла по заведенному порядку, ничем невозмутимая; он больше ничего не требовал от судьбы, ни славы, ни новых завоеваний, только одного невозмутимого покоя, который ему позволял хорошо пообедать, забавляясь шутками Фроша и Шторха, выкурить трубку, полюбоваться на картины и насладиться голосом Фаустины, послушать болтовню отца Гуарини и потом отправиться спать, не заботясь о завтрашнем дне. Что происходило в промежутках этой жизни, кроме самых доверенных особ, для всех было тайной. Никто лучше Сулковского не знал его привычек и характера, но и тот даже ничего не подозревал, что там скрываются неукротимые страсти, стыдясь света и людей. Только один отец Гуарини про все знал и мог указать те верные средства, посредством которых можно было завладеть королем. Следуя его указаниям, с помощью графини Коловрат и своей жены, Брюль овладел этой неприступной твердыней и уже был ее властелином, прежде нежели Сулковский отважился на это предприятие; а когда предпринял первый шаг, тогда уже было поздно, место оказалось занято; между тем, Брюль показывал вид, что ничего не знает и не хочет знать и никогда ни единым словом не изменил себе; на его молчание можно было вполне рассчитывать, так как оно было в его собственном интересе; таким образом, он крепче держался на своем месте, нежели Сулковский; последний же в своем полном ослеплении ничего не замечал и никогда не думал, что кто-нибудь другой, кроме него, может быть необходимее для Августа; он чувствовал себя еще более спокойным после разговора о графине Штейн, так как был уверен, что никто другой этим способом не успеет овладеть королем; но, между тем, он в это время уже стоял на краю невидимой пропасти.

В этот день Фаустина пела восхитительно, ее трели лились, как перлы чистой воды. Король был в восторге, казалось, он ей одною был только занят, на ее одну только и смотрел, но внимательный наблюдатель мог бы заметить изредка бросаемые взгляды на прелестную Франю. В этот день она была очаровательна. Все удивлялись, откуда Брюль доставал столько денег на необычайную роскошь, которая их окружала. Сегодня Франя, видимо, хотела быть лучше и наряднее всех; на ней было белое платье, все затканное золотыми цветами, в нем она казалась молоденькой девушкой; прическа из локон очень шла к ее прелестному личику, бриллиантовые серьги сияли в ее ушах, как две звезды, на голове блестела бриллиантовая диадема с большой жемчужиной посреди; платье было убрано букетами полевых цветов и брабантскими кружевами; она была царицей этого вечера. Мошинская, своим строгим лицом напоминающая Козель, хотя и была хороша, но не могла соперничать с красотою Франи. Все глаза были обращены на жену министра, она же сидела, обернувшись к сцене, но глаза ее, устремленные в одну точку, смотрели бессмысленным взглядом. Все завидовали Брюлю, он улыбался и был совершенно счастлив; в честь короля он также был в роскошном костюме и смотрелся так свежо и молодо, что скорее походил на ветреного Дон-Жуана, нежели на деятельного министра, на плечах которого покоились судьбы государства.

После первого акта оперы начался французский балет; в нем участвовали знаменитый солист Дизониерс и актрисы Ротьер и Вориевиль; они, в одеждах идеальных крестьянок, были похожи на богинь.

После конца оперы, более почетные лица приглашены были на торжественный ужин в замке; этот обычай перешел по традиции от Августа Смелого; ужин обыкновенно кончался небольшой оргией в тесном кружке. Большая званная зала была ярко освещена; посреди стоял роскошно сервированный стол на восемьдесят особ, а на возвышении — отдельно для короля и королевы; по этикету австрийского двора, никто не мог быть приглашен к королевскому столу, кроме одних кардиналов; но исключение было сделано для первых двух министров. За обедом король был в отличном расположении духа, но королева, как всегда, молчалива