Урманы Нарыма. Роман в двух книгах - Владимир Анисимович Колыхалов Страница 57

В год, когда здесь поселились брат и сестра Ожогины, вода начала падать рано. В средине июня берега у Чузика уже обрезались, яры начинали блестеть коричневой, желтой и охристой глиной, над омутами нависали слоистые глыбы торфов.

Тогда Тагаев Кирилл подплывал к озерному острову, а само озеро было большое, круглое, в поперечнике километров пять, а то и все шесть. Остров вырастал, приближаясь, медленно и красиво. С одной стороны освещенный полуденным солнцем, с другой — затененный, таящий прохладу и сырость упрятанной в чащу летней погожей ночи. Тонкая лопасть весла с хрипом резала воду, и обласок уткой скользил, задрав свой острый нос. Время от времени Кирилл клал весло на колени, поперек лодки, давал рукам отдых. Можно вынуть кисет, трубку и покурить. Добрый, душистый табак подарил ему капитан самоходки! Раньше кудринский купец Гирин тоже хороший табак сюда завозил — Кирилл то время помнит: молодым был, добычливо промышлял. Но купец за табак соболей брал, белку, горностая, кедровый орех, ягоду, рыбу. Дорого стоил табак, дорого чай и всякий другой нужный товар и провиант… Капитан самоходной баржи табак «Золотое руно» из Москвы привозил, когда туда в отпуск ездил. Приятно бывает потягивать вкусную трубку на сильном морозе — нос греть. Но лучше всего курить в теплый день на воде, в обласке сидя. Нигде больше слаже не курится!

На воде в ясный день далеко видно. По правую руку от Кирилла белые пни расселись по тонкой береговой кромке острова. Белые пни — как черепа, как старые кости. Это их так дождями отмыло, ветрами выдубило, солнцем выбелило. Слева — лужок покосный таится за редкой березовой рощицей. А прямо должна быть рыбная тоня: самое место бреднем рыбачить. И в отдалении от этого чистого, ровного берега, против тони, увидел Кирилл на воде всплески и черное что-то. Показалось ему, помнилось, что лось на том месте на мелководье стоит и купается.

Сладко курил тунгус трубку, не потянулся рукой ни к веслу, ни к ружью. Живи, лось, купайся, старый Кирилл тебе не угроза — трогать не станет. Зима придет — видно будет. Зимой на лося он берет разрешение: одного сохатого в год ему добыть полагается. Разрешат — пойдет на болото, где ближе, следы искать. Найдет, выследит и, если удача его не минует, мяса на пропитание себе добудет. Такие вот думки приходят в голову старого тунгуса частенько. Но наступает зима и отступает, а надежды его не сбываются. Не те нынче ноги у него стали, чтобы гоняться за зверем по снегу. Лучше в гости зайти к Хрисанфу Мефодьевичу, у него мяском угоститься. Учил он когда-то Савушкина, наставлял его в охотничьем промысле. И тот это помнит и в уважении старому тунгусу не отказывает… Щурясь, Кирилл попыхивает дымком, сплевывает за борт табачную горечь.

Хорошо Кириллу живется летом. А лосю зато летом не очень сладко. Волки в здешних местах не водятся, но не лучше волков — неистовый гнус. Нет от него среди лета спасения! Небо перед глазами от комаров и мошки, от паутов и слепней становится черным: живая, кишащая масса, жужжание, злобный зудящий стон. Годами бывает, что, истощенные гнусом, замертво падают лоси где-нибудь в чаще или среди болот. И думает сейчас Кирилл: «Плыви, плыви! Вот пальну из ружья, так живо засучишь ногами, бегом по воде побежишь! Чо крутишься долго на одном месте? Рыбу нюхашь?»

Смешно от этого стало старому тунгусу. Как может матерый зверь бегом по воде бежать! Что он — утка гоголь или чирок-нырок? Те, когда захотят, все озеро могут перебежать на широких своих перепонках, помогая себе частыми взмахами крыльев. Чуть над водой приподымутся — и вперед, только шлепоток стоит. «Уходи, уходи! Пырш! — бормочет весело старик, будто гонит от себя собаку. — Зимой попадайся!»

Но было дивно: черная точка, в том месте, где Кирилл увидел ее, так и кружилась, не приближаясь ни к тому берегу, ни к другому. Мало того, когда тунгус вгляделся получше, то заметил, что точка стала раздваиваться… Кирилл протер глаза, гусаком вытянул шею, прислушался. До него долетел крик о помощи. Не лось это, значит, купался, а люди, выходит, тонули! И Тагаев со всех сил приналег на весло.

Тонули двое: мужик и баба. Мужик корму оседлал, женщина — нос. И каждый из них к себе подгребал: не было между ними согласия. Кирилл понял: перепуганы до смерти и плавать не могут. У обоих глаза от страха темнее озерной воды. Всмотревшись в лица, Кирилл узнал в них кудринских новоселов. Рядом с лодкой плавала мертвая рыба: окуни, щуки, подъязки. Много, выходит, они наловили, да невод тяжести дал — вот лодка и зачерпнула воды, опрокинулась в отдалении от берега.

Тунгус не спешил ни на рыбалке, ни на охоте, ни когда пил, ни когда ел, но все выходило у него как бы само собой. И сейчас, ни слова не говоря, достал он спокойно из-под сиденья веревку, намотал один конец на руку, другой — мужику кинул. Тот веревку поймал, за нее ухватился, сам от воды отфыркивается… Потихоньку, полегоньку и вытянул Кирилл утопающих к берегу острова.

Утопающие молчали, переживая недавний страх, потерянно озирались и трудно дышали, как после погони. Женщина пошла отжимать мокрую одежду в кусты черемушника, где было густо, темно в листве и ветвях.

Тунгус подтянул лодку, мужик подошел вылить из нее воду. Посудину опрокинули днищем вверх: кусок жести, заплата, ржаво блеснул на солнце. Потом мужик тут же, не отходя, стал раздеваться, стянул с себя все до нитки, отжал и оделся. Был он босой.

— Сапоги утопил… Новые… Жалко! — В глазах его запеклось зло.

— Пожалел! — сказал простодушно Кирилл. — Молил бы бога, что живые остались… Сапоги еще справишь! А жизнь, поди-ка, дороже…

Ожогин ничего не ответил, покашлял. Вернулась из кустов женщина. Одежда на ней парила.

— Спасибо вам — выручили нас из беды, — заговорила она с приливом сильного чувства. — Утонули бы к лешему на этой рыбалке!