Гарвардская площадь - Андре Асиман Страница 58

как правило, была не в курсе существования их более простых и дешевых аналогов, которые приобретали все остальные. Семейство ее всегда путешествовало первым классом – ей даже в голову не приходило, что можно согласиться и на экономический. Она в жизни не видела задней части салона самолета и не задумывалась, что можно сидеть в тесноте – там, где летают все остальные. При этом она была неизменно тактична. В жизни не заказывала больше двух напитков, чтобы не запьянеть; я же не заказывал больше двух напитков, потому что тогда у меня не осталось бы денег поужинать. Ей и в голову бы не пришло, что, если бы мне пришлось три дня подряд покупать по четыре порции спиртного нам обоим, я бы разорился вчистую. При этом она была на удивление рассудительна, и, один раз услышав об остальном человечестве и его скудном бюджете, она тут же внесла в свой подход необходимые коррективы с той беспроигрышной легкостью, с какой богатый человек одевается попроще, когда едет на окраину навестить бедных родственников. Помимо прочего, она видела людей насквозь и могла с одного взгляда отличить беспечного бездельника вроде меня от закоренелого бродяги вроде Калажа.

Ко мне в квартиру на Конкорд-авеню Эллисон явилась сразу после полудня в Йом Кипур. Ненамеренно, понятно, да и меня этим не то чтобы как-то побеспокоила, потому что никакого Кипура я не соблюдал отродясь. Просто и в этом нашло свое отражение то, какая пропасть разделяла наши миры. Когда она позвонила в домофон сразу после полудня, я мигом пригласил ее подняться; разобрал, что голос женский, а чей именно – не признал. Когда она вошла в своем оранжевом платье, я страшно удивился. На мне были шорты, футболка – я только что вернулся с пробежки. Весь вспотел. Выглядел, видимо, страх как неопрятно. Попросил ее присесть, пожалуйста, на диван, почитать какую-нибудь книгу, а я буквально за секундочку приму душ и переоденусь.

Ее это ни капельки не смутило. Видимо, в ее представлениях она вовсе не пришла ко мне домой – она заглянула к тьютору из Лоуэлл-Хауса в его берлогу за пределами кампуса. Отсюда эта раскованная заходи-ко-мне-в-любой-момент-как-надумаешь неофициозность ее визита и легкость, с которой она ко всему приноровилась.

– Вот что: вы умеете варить эспрессо? – спросил я из глубин своего смущения и смятения.

Эспрессо она любила, а вот варить не умела.

– Пять минут, – сказал я. – Сооружу нам два потрясающих латте.

Я пытался сделать так, чтобы ситуация не возбудила меня недолжным образом.

Она, видимо, внимательно оглядела мой книжный шкаф: я еще и воду не успел пустить, а она уже крикнула – ну ничего себе, у меня есть полное первое издание «A la recherche du temps perdu»[35]. А она его читала? – крикнул я в ответ из-за закрытой двери, порешив, что, если ее не смущает необходимость перекрикиваться с едва знакомым человеком, пока он принимает душ, так уж не мне жаловаться.

– Да, – ответила она.

– Полностью?

– Да.

Потом – молчание. Может, она разденется и войдет ко мне в душ? Мысль эта отозвалась внезапной дрожью, которую трудно было укротить, – да часть души и не хотела ее стреноживать. Может, выйти из душа голышом? Или окажется, что она уже устроилась в постели, лежит голая у меня под одеялом, разбросав одежду по полу на пути к спальне – в качестве преамбулы к тому, что меня ждет дальше? Мне страшно было еще что-то сказать или крикнуть – чего доброго, голос выдаст мое возбуждение. Знал я одно: согласно правилам Калажа, если я возбудился до такой степени, то и она тоже.

Когда я вышел из душа в халате, она лежала на животе на полу в гостиной и пролистывала мой дневник.

– Что это вы такое делаете? – осведомился я.

– Читаю, – прозвучал ответ, как будто не было в мире ничего естественнее.

– Где вы его нашли?

– В спальне у вас на столе.

Я онемел. Значит, она зашла в спальню, увидела мою совершенно неприбранную кровать, порылась в моих вещах, нашла дневник – и что еще?

– А вы правда, на самом деле против?

Я подумал.

– Нет, на самом-самом деле я не против, – сознался я. – На самом деле оно даже пробирает.

– Пробирает? И как – на самом деле? – повторила она за мной.

Я понятия не имел, к чему клонится разговор – то ли она полная инженю, то ли прекрасно понимает, что творит, – и для этого, собственно, сюда и явилась.

«Они всегда понимают». Я так и слышал голос Калажа.

– Пойду оденусь и сварю кофе.

– Пожалуй, и так тоже можно.

В жизни своей не стал бы произносить: «Пожалуй, и так тоже можно», – если бы хотел сказать «да». Понять бы еще, что означают или подразумевают эти слова в ее мире.

Понятное дело, фильтром от эспрессо я стукнул о мусорный бак как можно громче, дверь, пока кипятилось молоко, оставил открытой, а потом затворил снова.

Эллисон вообще-то пришла поговорить со мной о своей дипломной работе по Прусту – я же сам ей предложил ко мне обратиться. У нее другой тьютор, из Адамс-Хауса, сказала она, но очень уж ее заинтриговал наш короткий разговор под дверями моего кабинета. Кроме того, кто-то упомянул при ней мое имя. Знать бы ей раньше, а то теперь менять тьютора уже поздно, посетовала она. Надо сказать, пока мы стояли вдвоем на кухне и ждали, когда заварится кофе, по ее виду не чувствовалось, что ей хочется говорить о Прусте. Дневник мой она принесла на кухню и продолжала его просматривать, пока мы стояли в молчании возле