Вторая жена - Луиза Мэй Страница 58

В обеденный перерыв Сандрина и Лиза вместе идут к врачу. При виде полицейской, которая сидит в холле рядом с ее пациенткой, доктор хмурится, но потом ее настроение меняется.

– Конечно, я смогу подготовить медицинское заключение, – заверяет она, когда Лиза объясняет, в чем дело.

– Ваше свидетельство будет иметь решающее значение, – подчеркивает Лиза. – Вам придется держать оборону против других экспертов, против адвоката, которого нанял господин Ланглуа для защиты своих интересов, против целой армии бессовестных людей. Даже если этого адвоката отстранят, будет другой, точно такой же. А что до этого, я уже сталкивалась с ним. Чувство стыда ему неведомо.

Доктор сказала:

– За меня не беспокойтесь, уверяю вас, я умею драться. Но мне бы хотелось, Сандрина, послушать вас. Я хочу знать, что с вами было, расскажите, если можете.

Сандрина колеблется, она надеется, что у нее получится, надеется, что ее гневный голос никуда не пропал. Она столько раз заставляла его умолкнуть; она так часто заглушала его, когда он говорил: катись отсюда, убирайся, позвони в социальную службу, забирай мальчишку и беги, спасай Матиаса, спасай себя и его, спасайся, спасайся, – что теперь боится: вдруг он послушался ее.

Она открывает рот, и – о спасибо, спасибо, спасибо! – гневный голос на месте, гневный голос заполняет ее целиком.

Когда вечером он приходит домой, все без исключения как обычно. Гостиная, кухня… и тот же пылающий нож в затылке у Сандрины.

Он возвращается, и она пытается не смотреть ему в глаза, не дать ему заметить кривую усмешку отвращения, которая рвется наружу. Но это совсем не сложно – справиться с собой. Уже давно она не осмеливается смотреть ему в лицо, она это делает только тогда, когда он приказывает. Или когда он плачет. Он так волновал ее, мужчина, который плачет, изменщик, обманщик, путающийся с другими женщинами.

Человек, который обманывает ее, входит в кухню посмотреть, что она готовит. Само собой, ему это не годится – пюре с сосисками. «Вижу, ты себя бережешь» – и она объясняет, что сосиски давно лежат в морозильнике, могут испортиться. Она хочет добавить: сосиски – это потому, что Матиас не вернется, но прикусывает язык, ибо отныне имя Матиаса включено в список запрещенного. Этот список – точно опухоль, и с некоторых пор Сандрина часто обращается к нему: что я имею право говорить, а из-за чего разгорится скандал? Язык Сандрины, на котором она общается со своим сожителем, это нечто особенное – в нем нет слова «почему». Нельзя сказать: «Ты поздно вернулся», и тем более нельзя произнести слово «нет», за исключением тех случаев, когда ей задают вопрос, на который она никак не может ответить «да», но все равно она часто ошибается, и от этого страдает.

Сандрина сосредоточивается на листьях салата, которые она моет в раковине, и при этом старательно повторяет про себя то, что сказали ей Лиза и гинеколог. Что она не делает ошибок. Что она не затевает споры. Спор – это когда не соглашаются друг с другом и доказывают свою точку зрения. Это вовсе не то, когда ты говоришь: «Спасибо, но я уже наелась», а тебя за это впечатывают в булку с изюмом. Так что она ничего не затевает, а он не сердится на нее, а просто хочет ее запугать. Напомнить, кто тут главный. Лишить ее воли. Обездвижить. Но она должна стать не запуганной Сандриной, а Сандриной, над которой он будет не властен.

Сандрина прилежно повторяет все это в уме, она хорошая ученица, и на этот раз надо, чтобы урок пошел впрок. Она не особо верит, что у нее получится думать по-другому, но повторяет, потому что полицейская и врач сказали ей: «Пожалуйста, Сандрина, пожалуйста, повторяйте это столько, сколько нужно: это его вина, это его вина. Не ваша».

Она выкладывает листья салата в сушилку для зелени из желтого пластика и спрашивает:

– Ты хочешь, чтобы я приготовила что-то другое?

Он подходит и обнимает ее за талию. В затылке разгорается пожар. Она часто дышит, пытаясь успокоиться. Кажется, у него неплохое настроение. Он кладет руку ей на шею, и она покрывается мурашками. Он говорит:

– Ты меня поцелуешь?

И она послушно оборачивается. Его губы слишком тонкие, сухие и шероховатые, а отросшая к вечеру щетина колется, как наждачная бумага. Сандрина вдыхает его запах. От него пахнет не только лосьоном после бритья; наконец-то ее мозг проснулся и включил очевидное, а может, тут и беременность помогла: помимо лосьона, она чувствует что-то женское, сладкое и еще нечто плотское – смутный запах скотобойни.

От него несет сексом. Она поспешно разворачивается, и ее рвет в раковину.

Он отшатывается, кривится: фу, гадость какая! – и Сандрина машет ему – все нормально, а когда выпрямляется, он на нее не смотрит – проверяет, не забрызгала ли она своей рвотой его любимую голубую рубашку.

Сандрина споласкивает рот и оставляет кран открытым, чтобы вода смыла пятна и едкий запах рвоты.

Этого, конечно же, мало, ему надо, чтобы она отдраила раковину чистящим средством. Сандрина не протестует, а только говорит:

– На работе у двух девушек желудочный грипп, наверное, я его подцепила.

– Как? Как ты могла его подцепить? Ты же ни с кем не разговариваешь.

Такова инструкция. Она не должна разговаривать с коллегами. Особенно с мужчинами; не больше приемлемого минимума – приемлемого для него. Если бы она в точности следовала всем его указаниям, ее бы давно уволили. Без сомнения, это как раз то, чего он добивается.

– Инфекция передается через дверные ручки, через сиденья на унитазах, да просто витает в воздухе, – поясняет она.

Он до смерти боится заболеть, и в его глазах возникает отвращение. Он говорит, указывая подбородком на приготовленную ею еду:

– Я к этому не притронусь. – Берет мобильник и заказывает пиццу.

Когда доставляют пиццу он усаживается на диван. Сандрина понимает, что делиться с ней он не намерен, и что-то поднимается у нее изнутри. Что-то давно забытое, чего она не испытывала многие годы, ее щеки подрагивают, а в уголках рта появляется легкое жжение; она понимает, что у нее треснула кожа на губах, – она смеется.

Смеется беззвучно, глядя на него, на этого злобного мужчинку, на его тапочки с незаметной для глаз платформой, с помощью которой он прибавляет себе росту, на плешь, которую плохо маскируют жидкие пряди волос, на уже намечающийся животик. Она потихоньку пятится в кладовку и там задыхается от смеха, уткнувшись лицом в рулон