Зима в Лиссабоне - Антонио Муньос Молина Страница 58

— Приди они десятью минутами раньше, они бы застали его, — сказал портье. — Наверно, разминулись в лифтах.

— Так, значит, сеньор Долфин не уехал?

— Он не появлялся целую неделю. — Портье с гордостью демонстрировал свое участие в жизни Биральбо. — Но я оставил за ним номер, он ведь даже не забрал вещи. Сегодня днем он появился. Очень спешил. Прежде чем подняться к себе, подошел и попросил вызвать такси.

— Не знаете, куда он поехал?

— Куда-то недалеко. С собой у него была только одна небольшая сумка. Велел, если вы придете, дать вам ключ от его комнаты.

— И больше ничего не говорил?

— Вы же знаете сеньора Долфина, — портье улыбнулся и слегка вытянулся. — Он не из тех, кто много говорит.

Я поднялся в номер Биральбо. Оказалось, что портье дал мне ключ исключительно из вежливости: замок на двери был сломан. Кровать не застелена, ящики вытащены из шкафа, их содержимое вывернуто на пол. В воздухе аромат, похожий на запах сырого жженого дерева, легкий, но узнаваемый запах, который тут же перенес меня в Сан-Себастьян, в тот вечер, когда я видел Дафну. На ковре, между разбросанной одеждой и бумагами, раздавленный окурок прожег темный круг, похожий на пятно. В беспорядке комнаты я нашел черно-белую фотографию Лукреции, книгу о Билли Сване на английском языке, старые партитуры с обтрепанными краями, дешевые детективы и непочатую бутылку бурбона.

Я открыл дверь на балкон. Морось и холод резко ударили в лицо. Тогда я закрыл ставни, задернул занавески и зажег сигарету. На полочке в ванной нашелся пластмассовый стаканчик, такой мутный, что казался грязным. Я постарался не обращать внимания, что он выгладит мерзко и похож на те стаканы, куда на ночь кладут вставные челюсти, и налил себе бурбона. Повинуясь старому предрассудку, я наполнял стакан снова, прежде чем опустошить полностью. Был слышен приглушенный шум машин за окном, гул лифта, который иногда останавливался совсем близко, шаги и голоса в коридорах отеля. Сидя на кровати и держа стакан между колен, я неспешно пил, без убеждения и цели, как смотрят на улицу незнакомого города. Красный бурбон переливался в свете ночника. Прикончив полбутылки, я услышал острожный стук в дверь. Я не шелохнулся — если бы кто-то вошел, он бы увидел меня со спины, я не собирался оборачиваться. Стук повторился: три удара подряд, вроде размытого знака. Одеревенелый от выпитого и долгой неподвижности, я поднялся и пошел открывать, не замечая, что бутылка все еще у меня в руке. Это было первое, что, войдя, увидела Лукреция, — а вовсе не мое лицо, которое она, наверно, узнала только позже, после того как я назвал свое имя.

Алкоголь сгладил удивление. Она была не такая, как раньше, в те времена, когда я был знаком с ней, и даже не такая, какой я представлял ее по рассказам Биральбо. Вокруг нее витал ореол алчного одиночества и поспешности, какой бывает у тех, кто только что сошел с поезда. На ней был расстегнутый белый плащ, плечи намокли от дождя — она принесла с собой в помещение холод и сырость улицы. Прежде чем войти, она окинула взглядом пустую комнату, беспорядок, бутылку у меня в руке. Я пригласил ее внутрь. И тут же, от какого-то абсурдного желания казаться гостеприимным, немного приподнял бутылку и предложил ей выпить. Только сесть было некуда. Стоя посреди комнаты, напротив меня, не вынимая рук из карманов плаща, она спросила, где Биральбо. Я, будто перед самим собой извиняясь за его отсутствие, ответил, что он уехал, а я пришел, чтобы забрать его вещи. Она кивнула и глянула на перевернутые ящики в тусклом свете ночника. Озаренное этим заревом и тщетным жаром бурбона, ее лицо представлялось мне совершенным и далеким, как портреты женщин со страниц роскошных журналов. Она казалась более высокой и одинокой, чем реальные женщины, и смотрела как-то по-другому.

— Тебе тоже надо уехать, — сказал я. — Туссен Мортон уже побывал здесь.

— Ты не знаешь, куда поехал Сантьяго?

Мне показалось, что это имя не относилось к Биральбо: не припомню, чтобы его так хоть кто-нибудь называл, даже Флоро Блум.

— Его музыканты тоже уехали, — сказал я. И почувствовал, что в это мгновение, чтобы удержать Лукрецию, было бы достаточно одного слова, только я этого слова не знал: говорить ей что-то было все равно что беззвучно шевелить губами. Не произнеся больше ни звука, она развернулась, и я услышал, как шуршит о воздух ее плащ, а потом — медленный гул лифта.

Я закрыл дверь и снова налил стакан. Через окно балкона было видно, как ее фигура появилась на тротуаре, спиной ко мне, слегка наклоненная вперед, в белом, развевающемся на холодном декабрьском ветру плаще, сверкающая от капель дождя в синих отблесках вывески отеля. Я узнал ее походку и стал смотреть, как Лукреция пересекает улицу, как быстро становится далеким белым пятнышком, исчезает в толпе, делается невидимой и бесследно растворяется среди раскрытых зонтов и автомобилей, будто ее никогда и не было на свете.

Примечания

1

Пер. с франц. А. Федорова. — Здесь и далее примечания переводчика, если не указано иное.

2

При переводе романа на русский язык слово «негр» было неоднократно использовано в силу решения художественной задачи, а не как отступление от существующих на сегодняшний день норм толерантности и политкорректност. — Примеч. ред.

3

Peine de los Vientos — скульптурная группа — волнорез, один из символов Сан-Себастьяна.

4

Бирма, Лиссабон (исп.).

5

Bloom в переводе с английского означает «цвет», «цветение», «румянец». — Примеч. ред.

6

Букв.: «Штормовая погода» (англ.). Одна из самых известных американских музыкальных композиций (композитор Гарольд Арлен, автор текста Тед Колер), входит в список 100 лучших песен, составленный журналом «Тайм» в 2011 г. Ее исполнителями были такие известные музыканты, как Дюк Эллингтон, Гай Ломбардо, Тед Льюс и др. — При-меч. ред.

7

Отсылка к сцене из культового голливудского фильма «Касабланка» (1942 г., реж. Майкл Кёртис) с Хамфри Богартом и Ингрид Бергман в