Алексей Писемский - В водовороте Страница 59

– Тогда начните поколачивать ее, и после этого она непременно уж пожелает.

Князь при этом усмехнулся даже несколько.

– А ты думаешь, что я способен поколотить ее? – проговорил он.

– Ах, нет, нет, виновата! – опять воскликнула Елена. – Я ошиблась; жену вашу, потому, разумеется, только, что она жена ваша, вы слишком высоко ставите и не позволите себе сделать это против нее; но любовница же, как я, например, то другое дело.

– Тебя, значит, это я способен поколотить?..

– Еще как!.. С наслаждением, я думаю! Вообще: бросить, поколотить любовницу всякому нравственному человеку, как ты, даже следует: того-де она и стоит!

Слова эти окончательно рассердили князя. Он встал и начал ходить по комнате.

– После того, как ты меня понимаешь, мне, в самом деле, следовало бы тебя оставить, что я и сделал бы, если бы у нас не было сына, за воспитанием которого я хочу следить, – проговорил он, стараясь при этом не смотреть на Елену.

– В отношении воспитания вашего сына, – начала она, – вы можете быть совершенно покойны и не трудиться наблюдать нисколько над его воспитанием, потому что я убила бы сына моего из собственных рук моих, если бы увидела, что он наследовал некоторые ваши милые убеждения!

– И ты искренно это говоришь? – спросил ее князь, бледнея весь в лице.

– Совершенно искренно, совершенно! – отвечала Елена с ударением и, по-видимому, в самом деле искренним голосом.

– Хорошо, что заранее, по крайней мере, сказала! – проговорил князь почти задыхающимся от гнева голосом и затем встал и собрал все книги, которые приносил Елене читать, взял их себе под руку, отыскал после того свою шляпу, зашел потом в детскую, где несколько времени глядел на ребенка; наконец, поцеловав его горячо раза три – четыре, ушел совсем, не зайдя уже больше и проститься с Еленой. Та, в свою очередь, тоже осталась в сильно раздраженном состоянии. Ее больше всего выводила из себя эта двойственность и непоследовательность князя. Говорит, что не любит жену, и действительно, кажется, мало любит ее; говорит, наконец, что очень даже рад будет, если она полюбит другого, и вместе с тем каждый раз каким-то тигром бешеным делается, когда княгиня начинает с кем-нибудь даже только кокетничать. Положим, прежде бесновался он оттого, что барона считал дрянью совершенною, но про Миклакова он никак не мог этого сказать. «В самом деле им лучше разъехаться; по крайней мере они не будут мучить друг друга», – решила в мыслях своих Елена. Кроме того, отъезд княгини за границу она находила недурным и для себя, потому что этим окончательно успокаивалась ее ревность; сообразив все это, Елена прежде всего хотела перетолковать с Миклаковым и, не любя откладывать никакого своего намерения, она сейчас же отправилась к нему. Миклакова Елена застала дома и, сверх обыкновения, довольно прилично одетым.

– У меня сейчас был князь, – начала она, усевшись на одном из сломанных стульев, – и сказывал, что получил анонимное письмо о вашей любви с княгиней.

– О нашей любви с княгиней? – повторил Миклаков, по-видимому, тоном немалого удивления. – Но кто ж ему мог написать эту нелепость? – присовокупил он.

– Лепость это или нелепость – я не знаю и, конечно, уж не я ему писала! – проговорила Елена, покраснев от одной мысли, что не подумал ли Миклаков, что князь от нее узнал об этом, так как она иногда смеялась Миклакову, что он влюблен в княгиню, и тот обыкновенно, тоже шутя, отвечал ей: «Влюблен-с!.. Влюблен!».

– Знаю, что не вы, – произнес он, нахмуриваясь в свою очередь. – Впрочем, что ж?.. На здоровье ему, если у него есть такие добрые и обязательные корреспонденты.

– Ему вовсе не на здоровье, потому что он взбешен, как я не знаю что! – возразила Елена.

Миклаков усмехнулся при этом и взглянул пристально на Елену.

– Да вы о ком тут больше хлопочете: о нас или о князе? – спросил он.

– И о вас и о князе, потому что я никак не ручаюсь, чтобы он, в одну из бешеных минут своих, не убил вас обоих!

– Даже убил?.. Ой, батюшки, как страшно! – сказал Миклаков комическим тоном.

– Пожалуйста, не шутите! Смеяться в этом случае нечего, потому что князь решительно не желает быть свидетелем вашей любви, и потому, я полагаю, вам и княгине лучше всего теперь уехать за границу.

Миклаков на это опять усмехнулся.

– Уехать за границу, конечно, каждому хорошо, но для этого прежде всего нужно иметь деньги.

– За деньгами дело не станет: князь с удовольствием даст на это княгине денег.

– Все это очень хорошо-с! – возражал Миклаков. – Но это дело, нисколько до меня не касающееся.

– Как не касающееся! – воскликнула Елена. – И вы должны ехать за границу, если только любите княгиню.

– Я-то? – спросил Миклаков каким-то дурацким голосом и почесывая у себя в затылке.

– Да, вы-то! – повторила Елена.

Миклаков продолжал улыбаться и почесывать у себя в затылке.

– Что же, поедете или нет? – присовокупила Елена.

– Поеду, если уж очень звать будут! – отвечал Миклаков.

– Звать его будут!.. Вот противный-то! – воскликнула Елена. – Но, во всяком случае, вы отправляйтесь к княгине и внушите ей эту мысль.

– Какую эту мысль? – спросил Миклаков, как бы не поняв Елены.

– Мысль уехать за границу.

– Ну, уж это – слуга покорный… Я никогда ей внушать такой мысли не буду.

– Это почему?

– Потому что это прямо значит увезти ее от мужа, да и на мужнины еще деньги!.. Очень уж это будет благородно с моей стороны.

– Подите вы с вашим казенным благородно, неблагородно!.. Вас вовсе не то останавливает!

– Что же меня останавливает?

– То, что вы старый, развратный старичишка: вам просто страшно сойтись надолго с порядочной женщиной.

Миклаков, обыкновенно нисколько не стесняясь, всегда рассказывал Елене разные свои безобразия по сердечной части.

– Может быть, и то останавливает… – произнес он, смотря как-то в угол.

– Знаете что… – начала вдруг Елена, взглянув внимательно ему в лицо. – Вы таким тоном говорите, что точно вы нисколько не любите княгини, и как будто бы у вас ничего с ней нет…

– Да у меня с ней ничего и нет! – отвечал, усмехаясь, Миклаков.

– Так-таки ничего? – повторила свой вопрос Елена.

– Серьезно – ничего!..

Елена пожала плечами.

– Странно!.. – произнесла она. – В таком случае зачем же вам и ехать с ней за границу!

Миклаков в ответ на это опять почесал у себя только затылок и молчал.

– Что ж, вы ничего и не скажете княгине о сегодняшнем нашем разговоре с вами? – спросила его Елена.

– Не знаю. Подумаю… – отвечал Миклаков.

Досада заметно отразилась на лице Елены.

– Ну-с, – проговорила она, уже вставая, – я сказала вам мое мнение, предостерегла вас, а там делайте, как знаете.

– Да, это так!.. На том благодарим покорно! – произнес Миклаков снова тоном какого-то дурачка.

Елена уехала от него.

Миклаков хоть и старался во всей предыдущей сцене сохранить спокойный и насмешливый тон, но все-таки видно было, что сообщенное ему Еленою известие обеспокоило его, так что он, оставшись один, несколько времени ходил взад и вперед по своему нумеру, как бы что-то обдумывая; наконец, сел к столу и написал княгине письмо такого содержания: «Князя кто-то уведомил о нашей, акибы преступной, с вами любви, и он, говорят, очень на это взбешен. Приготовьтесь к этому и примите какие-нибудь с своей стороны меры против того: главное, внушите ему, что ревновать ему вас ко всякому встречному и поперечному не подобает даже по религии его, – это, мне кажется, больше всего может его обуздать».

Письмо это, как и надобно было ожидать, очень встревожило княгиню, тем более, что она считала себя уже несколько виновною против мужа, так как сознавала в душе, что любит Миклакова, хоть отношения их никак не дошли дальше того, что успела подсмотреть в щелочку г-жа Петицкая. Не сознавая хорошенько сама того, что делает, и предполагая, что князя целый вечер не будет дома, княгиня велела сказать Миклакову через его посланного, чтобы он пришел к ней; но едва только этот посланный отправился, как раздался звонок. Княгиня догадалась, что приехал князь, и от одного этого почувствовала страх, который еще больше в ней увеличился, когда в комнату к ней вошел лакей и доложил, что князь желает ее видеть и просит ее прийти к нему.

– Доложи князю, что я сейчас выйду в гостиную и что я переодеваюсь теперь, – проговорила она.

Лакей, видя, что барыня вовсе не переодевается, глядел на нее в недоумении.

– Ну, ступай, – сказала ему княгиня.

Лакей ушел.

Княгиня после того зачем-то поправила свои волосы перед зеркалом, позвала потом свою горничную, велела ей подать стакан воды, выпила из него немного и, взглянув на висевшее на стене распятие, пошла в гостиную. Князь уже был там и ходил взад и вперед. Одна только лампа на среднем столе освещала эту огромную комнату. Услыхав шаги жены, князь приостановился. Княгиня, как вошла, так сейчас же поспешила сесть в самом темном месте гостиной. Князь снова начал ходить по комнате. Гнев на Елену, на которую он очень рассердился, а частью и проходившие в уме князя, как бы против воли его, воспоминания о том, до какой степени княгиня, в продолжение всей их жизни, была в отношении его кротка и добра, значительно смягчили в нем неудовольствие против нее. Он дал себе слово, что бы там на сердце у него ни было, быть как можно более мягким и кротким с нею в предстоящем объяснении.