Александр Мелихов - Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот Страница 6

А вот вообразить Кристмаса на страже чьего бы то ни было имущества немногим легче, чем самого Иисуса Христа. Его экстерьер просто вопиет о безразличии ко всему земному (собирайте сокровища на небесах!): латаные-перелатаные - но все же фирмовые - джинсы, стоптанные облезлые кроссовки, - но впечатление усилится десятикратно, если знать, что этот же наряд составляет и зимнюю амуницию Кристмаса. Длиннейшие волосы его "хаер" по-ихнему - сами собой разбиваются на полтора десятка жиденьких рыженьких прядок, завивающихся, как серпантин на новогодней елке. Кристмас и весь какой-то обвисший, как будто он и вправду не стоит, а свисает с чего-то (не с креста ли воображаемого?). Когда на его робкий звоночек открываешь дверь, всегда обнаруживаешь его не сразу же за дверью, а метрах в трех-четырех, у лифта: если папы-мамы обругают - он сразу же и исчезнет.

Однако и он ночами стоит на страже народного достояния и ни о какой иной карьере не помышляет. Зато третий собеседник Аркаши, Гном, мечтает именно о духовной карьере, которая, на первый взгляд, гораздо больше подошла бы Кристмасу, а не смехотворному, склонному к шутовству коротышке с окладистой бородищей и востренькими глазками, перекатывающимися, как шарики (которые по инерции продолжают перекатываться, когда он на мгновение перестает вертеть головой). Сабуров однажды наблюдал, как трлллейбусный контролер требовал у Гнома проездной билет - за три секунды Гном исполнил целую пантомиму: ужас (хватается за голову) сменяется надеждой (отчаянно хлопает себя по карманам) и завершается лучезарнейшим счастьем (билет предъявлен).

Этот болотный попик уже дважды проваливался на экзаменах в духовную семинарию, а пока, в ожидании епитрахили, щеголяет в облегающих хромовых сапогах, галифе и кожанке (нечто из времен гражданской войны), а поверх всего - фуражка с желтым швейцарским околышем. В миру он занимает более высокое положение на социальной лестнице по сравнению со Стивом и Кристмасом - он оператор котлотурбинной установки, проще говоря - кочегар.

Взлетит когда-нибудь эта кочегарка на воздух с таким оператором, а с нею вознесется и болотный попик, - хорошо бы, и прочие исчадия Научгородка оказались в тот миг у него в гостях. Ой, грех, ой, грех про такое придумывать, но... кто из смертных не пожелал бы осушить болото, которое засасывает его дите, - пусть даже и пострадает болотная нечисть.

Когда смотришь на них, такое заурядное, мещанское негодование поднимается в груди: "молодые парни, а работают на стариковских должностях, шутов гороховых из себя изображают" - и все остальное, - а в ненавистной посредственности начинаешь видеть надежду и опору. Да, да, в пристрастии людей ко всему общепринятому, в ненависти к каждому, кто на них непохож, начинаешь видеть материк, на котором только и может покоиться цивилизация, - материк этот есть норма, стандарт, благодаря которому люди имеют сходные мнения и вкусы, а потому могут служить взаимозаменяемыми деталями общественных механизмов. Нельзя было бы построить ни одно здание, если бы каждый кирпич лепился как кому вздумается, - иной раз даже треугольным или круглым.

Так воспоем же гимн посредственности - золотой посредственности, хранительнице НОРМЫ! И пусть она в своем неприятии всякой оригинальности способна отторгнуть от себя не только Стива и Гнома, но также и Пушкина, и Сабурова, - что делать: лес рубят - щепки летят, поддержание стандарта требует выбраковки отклонившихся от нормы изделий. Бриллиантовая посредственность, выпалывая из своих рядов всевозможные аномалии, в своем санитарном усердии не имеет возможности распознать среди уродцев норму завтрашнего дня, - вот завтра она и станет ее оберегать, если сегодня не сумела уничтожить. "Я с вами, с вами, золотые и бриллиантовые мои сослуживцы! Когда я вижу истинно инородные, истинно нестандартные детали в нашем с вами общественном механизме, я начинаю понимать, что и я точно такой же, как вы, на девяносто девять и девятьсот девяносто девять тысячных процента и лишь на ничтожную, ничего не стоящую крупицу оригинальности отличаюсь от вас. Выберите среди вас самого тупого и добропорядочного, и я облобызаю его, как некий святой лобызал гнойные язвы прокаженного, а потом, подобно блудному сыну, припаду к стопам Колдунова отца народа и хранителя равенства, то есть Нормы - главнейшей из святынь. Пусть разнообразие - источник прогресса, зато Норма - источник стабильности и взаимопонимания. Источник Покоя, то есть счастья".

Сабуров без всякого юродства сейчас предпочел бы, чтобы Аркаша был заурядным, но нормальным человеком. Но не из-за его ли, Сабурова, всегдашнего презрения к посредственности Аркашу совсем не интересуют нормальные люди, а тянет все к каким-то диковинкам?

И откуда только наплодилось этих уродцев на их с Натальей голову! Как будто мутации какие-то посыпались... Своим рождением Сабуров захватил эпоху культа личности, детство провел в эпохе волюнтаризма, молодость пришлась на эпоху застоя, а зрелость свою он намеревался провести в эпохе гласности - такой вот он поживший и повидавший. Однако лишь в Стиве Михеиче он еще находит некоторое сходство со старыми добрыми образцами: отца нет, мать выпивоха, сын хулиган - все как у людей. Но в старое доброе время этот достойный сын своего неизвестного отца не стал бы водить дружбу с такими мозгляками, как Аркаша и Кристмас. И не стал бы читать "Афоризмы Конфуция", которые ему снес Аркаша. Он, конечно, скорее всего и прочел-то не больше двух страниц, прежде чем потерять, но ведь вскормленный сырым мясом хулиган старого доброго времени почел бы за низость даже и притронуться к подобной протертой кашице для беззубых старцев и младенцев.

А Кристмас и болотный попик еще диковиннее, - и следовательно опаснее! - потому что происходят из семейств вполне благополучных, а у Кристмаса отец еще и полковник, которого дружки Кристмаса называют полканом, ничуть не стесняясь присутствием Кристмаса, а тот и не думает обижаться. Каково, должно быть, созерцать заросшего оборванца-сына старому служаке, вероятно, сажавшему солдат на губу за косо пришитый подворотничок!

С полгода назад Сабурову позвонила мамаша Кристмаса и безо всяких этаких подходцев и экивоков затараторила, как базарная торговка:

- Имейте в виду, если ваш сын что-нибудь купит у Максима, я вас привлеку! Имейте в виду!

Пока до Сабурова доходило, что Максим - это не кто иной как Кристмас, мамаша тараторила все быстрее и быстрее, словно ее ожидал тысячный штраф за каждую минуту промедления.

- Мы ему все покупаем, а он все распродает, все пластинки эти идиотские покупает, я ему пальто гэдээровское за двести семьдесят шесть рублей купила, а он его за тридцать продал, я ему джинсы простые за сто двадцать купила, джинсы вельветовые за восемьдесят два, а он их за пятьдесят продал, часы электронные за шестьдесят три рубля за пятнадцать продал, "дипломат" за двадцать четыре - продал за шесть, куртку "танкер" японскую за сто восемьдесят три - продал за шестьдесят, куртку из натурального хлопчатника на натуральном ватине... сапожки зимние итальянские... кроссовки югославские...

Сабуров ошеломленно слушал этот истерический отчет вылетевшего в трубу комиссионного магазина и, когда горестный прейскурант был наконец исчерпан, он только и сумел произнести:

- Теперь я понимаю вашего сына.

По-человечески всех можно понять, но Сабуров не может причитать, как Наталья: "Бедные, бедные дети!" - ему своего ребенка надо спасать. Жаль, конечно, что у родителей Кристмаса не нашлось других средств завлечь его душу, кроме электронных зимних сапожек гэдээровских из шведского хлопчатника натурального на синтетическом ватине югославском, - но нельзя же, чтобы он тащил на дно и других! Потому Сабуров и старается показать Аркаше, что его коллеги по секте сторожей нисколько не загадочны: они претендуют на незаурядное место в обществе, не обладая незаурядными данными, а потому предпочитают жить вообще вне социальной лестницы, только бы не занимать подобающее им место в ее середине.

Но - увы! - любовь слепа. Аркаша только супится и бормочет: "От них хоть иногда что-то небанальное услышишь, а ваши буржуйчики все одинаковые, как гвозди". - "Гвозди хоть в стенку вбить можно. У нас сторожей скоро станет больше, чем имущества". - "У тебя у самого на работе одни бездарности, у мамы половина дураков да еще карьеристов, подхалимов, а мои сторожа хоть не лезут в ученые, в начальство". И вгоняют в гроб даже родных своих, а бездарности и карьеристы очень часто бывают нежными и заботливыми папашами. Кстати, и дети бездарностей и карьеристов, скорее всего, не станут таскать любимые отцовские книжки ради призрачной надежды угодить своим немытым кумирам, которым ничего не стоит пустить любой шедевр, добытый Сабуровым путем долгих поисков и немалых расходов, на растопку или подтирку. Чего-чего только им Аркаша не перетаскал: "Афоризмы Конфуция" китайские натуральные, семь рублей, драмы Пиранделло итальянские синтетические, двенадцать рублей, "Доктора Фаустуса" фээргэшного, восемь рэ, Сартра французского почти неношенного, девять рэ...