Сергей Юрьенен - Сделай мне больно Страница 6

Музыкальным сопровождением "звездочек" за границу ехал баянист крепкий мужичок лет сорока пяти. Темно-коричневый пиджак, вольготно расстегнутая белая рубашка из нейлона и шляпа - темно-зеленого фетра. Сдвинута на затылок. Еще кудрявый, уже лысеющий артист. Он, видимо, явился на вокзал задолго до отхода поезда - к открытию ресторана - и набрался так, что лыка не вязал. За то ему выговаривала его начальница, одновременно художественный руководитель коллектива "Звездочки" - полная, потная, напудренная и тоже трезвая не вполне. Он же только жмурился на солнце, обнимая футляр с инструментом. Какой-то азиатский мальчик впрыгнул через дырку на перрон - подняв над головой барабанные палочки. "Веселые ребята" с радостными воплями бросились к нему, но он вдруг зарыдал, размазывая сопли со слезами по лицу. По монголоидному. Это был не мальчик. Жертва зачатия по пьянке? Хромосомный казус?..

Подтверждая, Комиссаров кивнул не без скорби:

- Даун...

- Тоже с нами?

- А без него ребята ни в какую. Ударник! Царь и бог. Видишь, расплакался пацан. От счастья, не иначе. Сам-то, наверно, и на Красной площади ни разу не бывал, а тут вдруг зарубежные гастроли...

Сквозь толпу к вагону привели самую маленькую из "звездочек" - девочку с косичками. Папа нес ее чемодан, а мама школьный портфель, из которого торчало горло литровой "Посольской" водки.

Посадка началась.

Утирая слезы, провожающие кое-где украдкой крестили состав творческой группы, по поводу которого Александр не скрыл свое частное мнение:

- Все же маловато интеллигенции.

- Искусство, Андерс, принадлежит народу! Знаешь, кто сказал? Уходит в толщу масс и появляется оттуда же. Ладно! - Комиссаров хлопнул по хлорвиниловой папке. - Присмотри, будь друг, за паспортами. Мне по начальству. Инструктаж!

Он вышел.

Заполнившись, вагон притих. Из дальнего купе донесся перебор баяна и бывалый русский голос, пьяно-задушевный:

Я уходил тогда в поход

В далекие края.

Рукой махнула у ворот

Моя люби-мая...

Ящичек пепельницы висел вверх дном. Александр насадил его на крючки, откинул крышечку и снял об алюминий сигаретный пепел. Потом расставил пальцы - они слегка подрагивали.

- Здоров! - вошел в купе ударник-даун. Он весь сиял и был в подтеках слез. - В твое окошко можно посмотреть? Волик меня зовут. Тебя?..

- Александр.

- Дай пять!

Александр протянул руку, которую, пожав, ударник развернул ладонью кверху - как хиромант.

- Три линии...

- А разве не у всех?

- У всех. А у меня одна! Смотри... Линия жизни!

Другие у него, действительно, отсутствовали - ни сердца, ни судьбы. Жизнь в чистом виде. И трудовые ногти с каймой. Спрятав свою однозначную руку в карман штанов, даун подошел к окну.

- Тебя не провожают?

- Нет.

- А ко мне мама должна прийти... Не видел? Фикса у нее? Красивая такая? Ой, мамочка! - с отчаянием вскричал он. - Вокзал поехал!..

Всхлипнул и прильнул к стеклу.

Провожающие шли за ними, глядя в окна и махая. Некоторые побежали, отставая по одному и продолжая махать вслед.

Александр выложил локоть и высунулся.

Волосы снесло, он поправил, их снесло снова. Щурясь, он подставил лицо этому ветру конца апреля - надежно, плотно, необратимо теплому. С щемящим привкусом гари. Весна! И дальняя дорога. Открылся вид на юго-западную окраину, и на дымно-осиянном горизонте сверкнула искра высотки МГУ на Ленинских горах - могила оставленной там юности. На первом курсе он однажды пришел оттуда - через все это пространство, через пустырь с погибшей речкой Сетунь - к этой вот насыпи, летящей под окном. Вцепился в мимоезжий поезд и соскочил лишь в Переделкино - пока держали руки. Спонтанно - как в то время говорили. Немотивированно - говорят теперь...

Даун ударил лбом в стекло и заревел с таким отчаянием, как будто с корнем выдрали его:

- Домой хочу! Кондуктор! Нажми на тормоза!..

Рыдал и упоенно бился о крышку умывальника, отпихивая руку Александра.

Из коридора заглянула девушка. Та самая - со ртом. Мамаева. Вся в черном - чулки, и мини-юбка, и блестящая рубашка с поднятым воротником. Отдула обесцвеченную челку. Блондинкой она была не настоящей - со смугловатой гладкой кожей. Карие, горячие глаза. И с неожиданным разрезом.

Миндалевидным.

- Чего он разрывается? - Алые сапоги переступили исцарапанный металл порога. Она наклонилась к дауну, юбка была в обтяжку...

- Ну что ты, родненький? Бо-бо кто сделал?

- Никто не сделал, - смутился Александр. - Просто не понимает он...

- Чего, мой маленький, не понимаешь? Сейчас тебя тетя объяснит...

Александр сказал:

- Того не понимает, что домой возврата нет.

Этот пафос а ля Томас Вульф вышел у Александра непроизвольно и заставил внутренне скривиться, но девушка внезапно оценила: исподлобья такой был брошен ему взгляд.

- Иди взгляни, - сказала она, - на голубое и зеленое. Я его в чувство приведу.

Он вышел в коридор.

Прислушиваясь к материнскому гульканью Мамаевой, он смотрел в окно на серое, на подсыхающее, на улетающее Подмосковье. Налетела с воем платформа Переделкино. За шлагбаумом остался лобасто-облысевший человек пятидесяти лет в очках и с сеткой, полной в одиночку выпитых бутылок. Из отдаленного поселка писателей нес их на сдачу в пристанционный магазин, и был у самой цели приостановлен поездом, пронесшим мимо Александра - когда-то его ученика.

За спиной раздался гневный возглас. Обернувшись, он столкнулся с Мамаевой:

- Тоже мне малыш! Он что, с приветом? К нему по-человечески, а он вдруг вынимает!..

Фыркнула и удалилась - упругая.

Ударник вправлял обратно диспропорцию.

- Бить будешь?

- Нет.

- Не бей. Я ж только пожалеть просил. Как мама, так она всегда меня жалеет. Чего ты?

- Ничего.

Даун буркнул:

- В уборную хочу.

Александр отвел. Перед тем, как скрыться за дверью туалета, ударник обратил внимание на рукоять стоп-крана. Красную.

- А это что такое?

- Забудь! - ответил Александр.

* * *

Каждому члену творческой группы не только разрешили, но и в обязанность вменили взять с собой за границу литр водки. На всякий случай для укрепления дружбы с венгерским народом. По указанию головного вагона, Комиссаров водку реквизировал: "Во избежание дорожных инцидентов". Картонный ящик с разнокалиберными бутылками он втащил в купе и разогнулся:

- Представляешь? Не хотели отдавать. Насобирал же я народ! Отныне все! Не доверяю никому. Только тебе...

- Обижаешь, - ответил Александр.

- Почему?

- А отлучаешь.

- Разве ты пьешь?

- Естественно. Такой же сын страны.

- Да, но ты знаешь меру. В отличие от них...

Комиссаров снял очки и проверил в зеркале состояние своего фонаря. Надел очки обратно и вынул из кармана две сигареты:

- На, закури моих. Мне, понимаешь, по начальству надо - на большой хурал. Придется тебе побыть при водке. Здесь у нас, значит, литров с полста. А диспозиция такая. Враг номер Один - ты его слышишь. Баянист. Затем - "Веселые ребята". Пока что все они под кайфом, но уже не доезжая Брянска возможны осложнения. Дверь при этом ты, конечно, на запоре держишь. Но если меня еще не будет, а они станут напирать, уступи им - ну, чекушку-две. Не больше. И не сразу, а как почувствуешь готовность атаковать буфеты на стоянках. До этого их доводить не надо. Еще чего, отстанет кто-нибудь в России. Главная задача на время пути - обеспечить стопроцентный выезд за границу. Почему и сложность: давать нельзя, но и не давать - тоже. Диалектика души! Надеюсь, как на специалиста. А дверь блокируй.

Он вышел.

Александр закрыл на два оборота и откинулся на бархат. Тут под голову была такая думочка специальная - для дневного забытья под стук колес.

Не доезжая Брянска, в стену постучали.

- Эй, старшой?

Он отозвался:

- Нет его!

Стена, которую он полагал сплошной, на глазах сложилась в гармошку и разъехалась с треском. Александр оказался в насильственной компании попутчиц.

- Извините за вторжение!

- Ничего...

Одна пребывала в горизонтали на верхней полке и с томиком русско-венгерского словаря, другая - инициативная - сидела анфас на нижней. Это была секретарша Союза писателей Рублева. Анатомически - все было при ней. Не груди - шары навыкате. Обтянутые телесного цвета тонким свитерком западный артикул этот поименован "водолазкой". Копна волос, выкрашенных "под сено", короткая замшевая юбка и круглые колени, облитые зеркальной кожей черных сапог типа "садо". В писательском клубе она работала на втором, административном этаже, и Александр с ней не пересекался, но однажды в кофейной очереди стоял за этим задом, обладательница которого хвасталась, что даже сам Андрюша из Америки всегда привозит ей чего ни скажешь: вероятно, за бюрократические услуги.

- Скучаем, молодой прозаик? - развивала вторжение Рублева. - Тогда как надо мной вот критик Рита О*** - исключительно даровита. При этом мама-одиночка. Меня зовут Аглая. Не знаете меня? А я вас знаю. И про вас...