Алексей Смирнов - Мираж Страница 6

Молодой чиновник хлопнул по столу так, что свеча пред образом Великомученика Серена едва не погасла.

"Вы что! - завопил он, хватаясь за голову. - Здесь вам что - трезвак? На хер он мне сдался?"

"Cолнце мое, - Бык ласково заворковал, склонившись к нему через стол. Клиент-то не простой. Ты в глаза, в глаза-то всмотрись..."

"Делать мне больше нечего, - бушевал чиновник. - Может, мне каждую сволочь - под микроскоп? Каждую пьянь..."

"Не каждую, Гарик, - елейным голосом внушал Бык. - Это пьянь особенная. Он с чувством жрет, с тоской, он грех заливает. Он не от тупости пролетарской накачался. Его надо спасать, помогать ему... Пусть облегчит душу, покается. У него там дерьма очков на триста, спорим?"

"Триста? - Гарик онемел. - Триста - за этого?"

"Спорим? - настаивал Бык. - Итого - по полтораста на рыло, мамой клянусь".

"Ну, ты гад, - восхищенно молвил Гарик. - По полтиннику начислю, о большем и не мечтай".

Бык, скроив унылую мину, подмигнул напарнику. Тот с уважением кивнул еле заметно, но чиновник замечал все. Он, однако, уже остыл.

"Сволочи вы, - усмехнулся он. - Полтинник и хотели, да? Ладно, шут с вами, - он посмотрел на меня, я по-прежнему молчал. - Ну, тут секунды довольно будет", - решил он.

По-моему, я об этом еще не говорил: важно не столько число людей, которых посвятят в твои тайны, гораздо важнее- период раскрытия, длительность покаяния: от секунды - до высшей меры, двух минут.

"На кого же мне его замкнуть? - размышлял вслух Гарик. - Вот что, просиял он, - пущу-ка я трансляцию на сорок пятый, корпус четыре. "

Бык расхохотался.

"Это образцово-показательный, что ли, дом?"

"Ну, - кивнул Гарик. - А то заплыли жиром, загордились. Пусть посмотрят, что бывает. Пусть допрут, что и с ними может быть так, - он ткнул в мою сторону пальцем. - Как говорится, от тюрьмы да от сумы... Черт, он же в дрезину пьяный! - вновь разгневался чиновник. - На вчерашние дрожжи... и на позавчерашние... Как мне его замыкать, скажите на милость?"

"Ничего, - утешил Бык. - Проспится к вечеру. Только не вздумай его похмелять. И воды не давай. Будет тебе сеанс - пальчики оближешь".

Глава четвертая

МИРАЖ - 6

ВЗГЛЯД ВАСИЛИСКА

... Если он останется сокрытым и предастся всем мукам раскаяния, он станет демоном и, как таковой, окажется уничтоженным.

Серен Кьеркегор, "Страх и трепет"

Меня разбудила мысль о веревке. Она, мысль, не была вызвана тем, что мне предстояло: о том я просто забыл, не до конца еще проснувшись. Меня бил озноб - знакомый, привычный. Обезвоженный маис бесновался, не желая больше такой жизни ни себе, ни мне. Веревка заполнила все помыслы, до дрожи реальная, прочная, мыльная, с просторной петлей. Она терялась под потолком, не находя крюка. Я повернулся лицом к стене и снова закрыл глаза, но сон уже отлетел. Потом веревка сгинула из воображения, и все навалилось скопом: тошнота, голая жесткая койка, холод камеры, смеющийся Бык, находчивый Гарик, Момент Истины.

Вдруг мой озноб усилился троекратно, и я начал лихорадочно, бестолково вспоминать, какое сегодня число. Ужасное подозрение расправляло во мне лепестки подобно адской отравленной розе. Я уже знал, что моя догадка верна, но, по понятному малодушию, пытался объехать истину. Борьба продолжалась недолго, и скоро я сложил оружие перед фактом: нынче, двенадцатого числа, состоится объявленная еще неделю назад личная проповедь Главного. Помнится, я говорил: Его Святейшество не однажды развлекало меня своим тленом, но сегодня мне, похоже, не справиться с могучей кучкой - маисом, сохнущим на корню, Василиском и самим собою, отраженным в душах обитателей образцового дома. Я сжал кулак и изо всех сил саданул по тюремной стене, испещренной богохульными надписями. Но сил почти не осталось, и боль была незначительной. Повторить я не успел, потому что дверь заскрежетала, и в камеру вошли люди. Они вывели меня в коридор, и по смурным окнам я увидел, что наступил вечер.

Если б я хорошо помнил недавний совет Быка чиновнику, я не стал бы унижаться и не спросил бы воды, как бы тяжело мне не было. Но я забыл, и воды мне не дали. Тогда я все вспомнил и в дальнейшем не проронил ни звука. Ни тогда, когда меня привели в какое-то помещение, заполненное притихшими преступниками и просто грешниками. Ни тогда, когда мою кисть скормили "Горгоне" и щелкнули наручником. Ни после.

Тем временем телеэкраны, установленные перед каждым из нас, дружно вспыхнули и хором грянули что-то сладкое о Господе Нашем. Гимн оттягивал встречу с ужасом, и я готов был бесконечно долго слушать эту бездарную, безвкусную дрянь. Но чуда не произошло, и ангелоподобные хористы сменились видом пустого просторного зала без окон. В центре высился монолитный трон из белого камня. Никто не заметил, откуда взялось Его Святейшество: мгновением раньше его не было - и вот уже на троне, на самом краешке сидит человек с молодым невзрачным лицом. Это лицо без примет впечатано в память каждого и каждому снится если не ночь за ночью, то - через.

Человек подался вперед, держа неподвижно руки на коленях, и с любопытством заглянул в миллиарды глаз.

"Мне радостно встретиться с вами вновь, дети мои. Да, вы не ослышались: я действительно испытываю радость. Я - тот, кто скоро полностью раскроется перед вами, раскроется на три минуты - вы опять не ослышались, служение Господу не ведает границ, и я намереваюсь и впредь, встречаясь с вами, продлевать мучительный период насколько достанет моих жалких сил, - так вот я переполнен счастьем и радостью, ибо исполняю то, чего хочет от меня Господь. И я преклоняю колена и прошу вас не осудить меня в немощи моей в погибель, - Его Святейшество стремительно пало на колени, подчеркивая готовнасть умалить себя перед паствой. Но, постояв так какое-то время с опущенной головой, человек в белом столь же легко и ловко, не оборачиваясь, вспорхнул обратно на трон, где застыл в прежнем положении. Он еще немного помолчал, собираясь с мыслями, после чего снова заговорил: - Как вы отлично знаете, этот мой долг - не единственный. Я никогда не был славен красноречием, но Господь отверз мне уста и послал проповедовать. Силою Его я нахожу нужные слова. И еще сегодняшним утром я не знал, о чем поведу перед вами речь, но это ничуть меня не встревожило. Исполненный смирения, я положился на Божью милость и долго молился в полном уединении, и Господь не оставил меня. Он просветил мой разум, и было то озарение сродни фотовспышке, отнимающей у ночной тьмы частицу непрекращающегося бытия - будь то лесная опушка или... - Его Святейшество внезапно смолкло и едва заметно нахмурилось. Чуть тряхнув головой, отогнав какие-то не то мысли, не то воспоминания, оно продолжило: - Итак, Господь наш Иисус Христос наставил и укрепил меня. Теперь я знаю, о чем буду с вами говорить, и слова мои будут обо всем и ни о чем. Вы трижды не ослышались: именно об этих вещах мне хотелось бы с вами потолковать. Благо все - это все и есть, а конкретно Отец наш Небесный, ничто же есть мировое зло. Я призываю каждого заглянуть в свое сердце и спросить: согласен ли он со мной? Я предвижу ваши смущение и страх, я читаю в ваших душах, как в книге. И направляю все свои усилия на вразумление вас, потому что вы боитесь Ничто. Ибо что, спрашиваю вас, чада мои, есть зло, как не фикция, сатанинский жупел, лживый мираж? Великий обман, навязанный нам сатаной, бесовский плод познания, ибо нет добра и зла в Царствии Небесном... Вспомните, прошу вас, чему учат нас подвижники Серен и Лев. Адам не ведал зла и добра, был только Единый Господь, и все дела Его были благом. Но дьявол вмешался, и человек ослеп. Он испугался - чего? Ведь Бог - благ, а поскольку Он - все, то бояться остается Ничто. В том и состоит великий грех человека, признающего за Ничто право на существование наравне с Богом. Пред лицом Великого Ничто, дьявольского миража мы трепещем в бессилии денно и нощно, и лишь глубокая вера, лишь упование на милость Господа даруют нам надежду. Только твердость в вере - я вновь обращаюсь к авторитету святых Серена, Льва и, конечно же, Мартина, - в вере, что Господь наш мудр, и все вокруг происходит во благо, по Его замыслу и с Его ведома - только это, повторяю, способно придать нам силы и избавить от страха пустоты. Но не так, увы, поступает огромное большинство - не побоюсь сказать, что и все. Склоняясь перед миражом Зла, считая его равновеликим Спасителю, мы уже не верим в возможность нашего спасения. Мы замыкаемся в грехе, уверенные, что нам не может быть даровано прощение, и тем самым унижаем, предаем, распинаем Бога, грешим вдвойне, и скорлупа демонической замкнутости, гордыни становится все толще и толще. Наши грехи представляются нам чем-то великим и ужасным, в то время как в глазах Всевышнего они именно ничто, тот же мираж, и мы безгрешны, и Бог наш даже наше дьявольское отчуждение преобразует во благо, как превращал некогда воду в вино. Чем больше стремимся мы, грешные, скрыться от Высшего гнева, не встречаться лицом к лицу со Христом, тем больше мы в Него веруем, тем тверже убеждены мы в Его существовании. Чем сильнее боимся мы Ничто, тем пуще боимся мы Бога, и, значит, тем паче укрепляемся в вере. Сказано: и бесы веруют и трепещут, - Его Святейшество выдержало паузу. Затем голос зазвучал снова, в нем все явственнее ощущалась победная нота: - Но не бросит пастырь своего стада! Великим Откровением отметил Господь святого Райце-Роха-чудотворца, направив его гений на службу Братству. Он закалил его сердце, ибо демоны немедленно приступили к святому, стараясь отвратить его от служения истине. История гласит, что первый же человек - имя его ныне проклято и не подлежит упоминанию - буквально хватал чудотворца за руки мертвой хваткой и, наущаемый бесами, кричал: "Нет! не смейте! Этого нельзя делать! Этого ни в коем случае нельзя допустить!" Святой же, повествует предание дальше, проявил достойное мужество и, видя, сколь прочно скован тот несчастный коконом застарелых грехов, послалему первому из смертных - возможность разбить вдребезги окаменевшую оболочку и открыть свое сердце миру. Клянусь, святой Серен прослезился на небесах от восторга! - Его Святейшество теперь сидело прямо, голос его звенел. Еретики нередко упрекают нас и, в подтверждение своей клевете, подсовывают богодухновенные труды святого Мартина, где тот пишет о свободе исповеди и недопустимости принуждения к оной извне. Не стоит сеятелям неправды ссылаться на эти строки: ведь ясно любому ребенку, что подвижник обличал формальное, поверхностное отношение к исповеди со стороны папства, занятого не служением Богу, а лишь ищущего оправдания своей скотской, греховной жизни. Не дремлет Враг, чада мои! Как прикажете нам поступать, когда тот же Мартин провозглашает отсутствие свободной воли у человека? И можно ли пренебречь принуждением, когда демоническая замкнутость в грехе тем и демонична, что с грехом не хотят и не могут расстаться одними только своими силами? Древняя Инквизиция губила плоть, дабы спасти душу. Мы идем дальше, чада мои. Мы вооружены словами Христа, сказавшего, что желающий сохранить душу потеряет ее. Мы готовы умертвить не только плоть, но душу - тоже, - Его Святейшество встало. Лицо его оставалось маской, что плохо вязалось с пылкостью речи - почти крика. - По плодам нашим узнают нас - так взгляните! где войны? где бунты? И это только начало. Не жалейте себя! Никогда не жалейте себя! Господь от века подумал о вас, от века позаботился о вас, вам остается лишь всецело - душой и телом - отдаться в Его руки. Я подаю вам пример. Смотрите в мои глаза. Вам страшно? Мне тоже страшно, чада мои. Но это не остановит меня, и пусть на алтаре Всевышнего пребудет та скорбь, что изольется сейчас на ваши сердца."