Зая - Настя Дробышева Страница 6

Я налила кипятка в кружку, пакетик с чаем зашипел и утонул, багровое пятно расползлось по воде. На кровати дышало пышное тельце, оно, как тесто, вздымалось над плоскостью, серой слизью растекалось по поверхности. Буратинка назойливо искушала, как красно-белый леденец в руке педофила. Я отхлебнула чаю и обожгла себе язык. Рот полоснуло ядовитым огоньком. Я выбежала в ванную, открыла кран и подставила язык под ледяную струю. Было больно и приятно. Я сделала глоток – горло пропиталось хлоркой. Я сплюнула, и меня снова вытошнило. Намокшая майка резала грудь и шею. Я вспотела. Наверное, дали отопление.

Я смыла с подбородка прогорклую слюну и полировала рот дегтярным мылом. Туда-сюда, туда-сюда, пинг-понг, бензопила «Дружба», одно лезвие бреет чисто, второе ещё чище… На резцах налипли чёрные кусочки. Ещё движение, ещё… Губы вспухли. Вкус мыльной щёлочи смешался с кислым коктейлем из переработанных жидкостей. Туда-сюда… Не помню, я рассказывала тебе, Зая? Мама в восьмом классе застукала меня с помадой, протащила за волосы через весь коридор коммуналки на двадцать комнат и тыкала носом в раковину – типичную такую ржавую раковину, знаешь, трещины паутиной, клубки седых волос в сливе, жёлто-кровавые харчки местных туберкулёзников… Меня вырвало кока-колой и макаронами, и мне прилетело по затылку. Мама открыла кран, мне на башку с рычанием (знаешь, с таким утробным рычанием старых водопроводных труб – гррр!) полилась вода – конечно, холодная… Ты смеёшься, Зая? Как нечутко с твоей стороны. В общем, с тех пор я знаю, каково мыло на вкус. И всегда полирую рот, когда хочу себя наказать.

Я вытряхнула из слива непереваренные остатки пищи и вымыла руки. Где-то на кухне была пачка ментоловой жвачки…

Во рту долгожданно посвежело. Солнечные зайчики плясали на заляпанной жиром микроволновке и на идеально-белом икеевском столике. За окном капала, капала, капала вода, отдаваясь в глубине труб и в висках. Оттепель? Снежная шапка на подоконнике сжалась до тонюсенького беретика. Жарко! Мне вдруг жутко захотелось есть. Яичницу с беконом. И огромное заварное пирожное! Прямо сейчас – нацепить весенние ботильоны и сгонять в кондитерскую на углу… И морковки, Зая, прикупить тебе заодно – заслужил! Я ухмыльнулась, выпрямилась и завизжала. От вдруг переполнившего меня острого животного восторга. Ты помнишь это чувство, Зая? Когда ты сдал высшую математику, тебя угостили сосиской в тесте, а впереди две недели каникул. Когда сидишь в пустом кинозале и чокаешь ключом ледяной запотевшей «Фанты», а потом слышишь шипение пузырьков и гром первого трейлера. Когда новая песня Бритни, заигравшая в унылом такси, вдруг про тебя, и текст такой простой, что ты даже понимаешь слова, и ритм – «ля-ля, ляляля, уоп-уоп» – сразу в голову, и пальцы уже барабанят по клатчу, и ты подпеваешь, подшлёпываешь губами… Я визжала и прыгала, паркет задорно поскрипывал. “She’s so lucky, she’s a star”, – во мне снова проснулась обаяшка Бритни и загорланила припевчик, лёгкий, как пёрышко, ясный, как апельсин. – “But she cries, cries, cries…” Из-под мышки пахнуло потом. Я фыркнула и стянула майку. Изрезанная грудь гордо поднялась и задышала ровно. Я убежала в душ.

Хлюп-хлюп – я всхлипывала от счастья, и дурацкие слёзки растворялись в полуржавом горячем потоке. Хлюп-хлюп – капала с волос липкая вода и вздымалась волдырями на кафеле. Жарко! Я промокнула полотенцем мокрую голову и завязала его на бёдрах.

Солнце было большим и разноцветным, как ядерная бомба. Стёкла сверкали. Бетховен тихо, неуверенно повторялся… Разумеется, ты уже спал, Зая. Отвернувшись к огненной батарее и дыша ртом. Куцая попа смешно шевелилась. Буратинка сдулась и дохлым ужиком валялась у лап. Я наклонилась над кроватью и заглянула тебе в мордочку. Полотенце соскользнуло с тела и комком упало на одеяло. На твоей нижней губе повисла блестящая капля. Усы вибрировали. Я зажмурилась и поцеловала тебя.

**

Мы всегда будем вместе, Зая. Ты мой. С любым запахом, с любым весом.

Я лежала голая, на сиреневых волнах заката, в поле тканых тюльпанов, и гладила тебя по ушам. Мой маленький, мой родной. Ты дышал тяжело, как будто задыхался, и не хотел открывать глазки. Я целовала тебя в нос, грудь, пузо, и меня разрывала изнутри гремучая, непобедимая нежность. Мордочка вздрагивала тихо, еле-еле, как будто ты вдруг стал игрушечным, плюшевым, а я просто придумала твоё дыхание. Но оно меня пропитало. Музыка замерла, запахов не было, ресницы затопило бесконечное фиолетовое солнце. По щекам прыгали крошечные, невидимые паучки – твои усы. Ты снова не побрился, Зая. Ты опять колол мне кожу. Шерсть была влажная, пресная, жёсткая. Ты впился когтями в запястье. Мои губы горели; твоя пульсация, неземная, эфемерная, проникла в меня через ушные раковины, волосы, веки и билась в кровеносных сосудах. Я расщеплялась на миллиард микроскопических Нин, все они ненавидели друг друга и изощрённо убивали, все они исступлённо целовали тебя, все они шептали на ушко…

Знаешь, Зая, скоро Новый год. Время блёсток и глупых чудес. Мы обязательно встретим его вместе, слышишь? Будет мишура на люстре, серебряная, пушистая, веточки сосновые – конечно! – в вазочку поставим, и рождественский джаз из колонок, и жаркое с травами, как ты делал, помнишь? Шампанское! Хочешь, целый ящик? Я куплю, правда! Не шучу!.. Что ты хмуришься, Зая? Что морщишь нос? Не веришь? Глупенький, ты ведь мой, мой Зая… Как там, в «Реальной любви»? «Ты мой идеал, и моё израненное сердце будет любить тебя, пока ты не станешь похож на мумию». Ах-ха. Дурак, чего ты выпучил глаза? Испугался?.. Это просто красивая цитата. Да-а, раньше ты был проницательнее, Зая… Как тяжело ты дышишь… Потерпи, скоро всё пройдёт… Смотри, какое солнце! Разноцветное! Дай лапу. Вот так… Это ты дрожишь или я? Не знаешь? Вот и я тоже не знаю…

**

Какая я красивая сегодня, Зая! Топаю левым каблучком по паркету, и серпантин вкусно хрустит под ногами. Сапожки скрипучие, лакированные, ядовито-оранжевые, как флуоресцентная гелевая ручка. Мой подарок себе, любимой, Зая. Ты ведь не возражаешь? “Yo, I’ll tell you what I want, what I really really want…” – на ютубе заголосила Мэл Би, я закусываю губу и двигаю подбородком в такт. Рука дрожит, и золотой карандаш выводит на веке смешную кривую линию. Чёр-р-рт! Я куксюсь, слюнявлю палец и тру глаз, но тело продолжает биться в экстазе: “Really really really wanna zigazig ha!”