История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.) - Иван Васильевич Шмелев Страница 6

– Уж больно, ты кашу-то круту сварила, разве можно ребенку ее разжевать, она тебе-то ито не зубам будет! – заметила хозяйке Анна, а сама, чтоб не дать снова разбеспокоиться Яшке играть, забавлялась с ним.

Она сложив пальцы в виде козьих рожек, в воздухе покачивая ими, настроила на Яшку, слегка укалывая «рожками», а его грудь, приговаривала:

– Коза идет, кто громко ревет, того пырь, пырь, пырь.

Яшке, видимо, это нравилось, ему было щекотно и забавно от этого, он наивно заливался смехом и не думал плакать. Кормя Никишку кашей, Любовь Михайловне для резания каши, спонадобился хлебный нож, она ища его в чулане спрашивала сама себя: «Куда я ножик подевала? Никак не найду».

– Его Васька изломил, под ножку стола засунул. Погнул, он хруп и лопнул, – разоблачающее сунулся с языком Володька.

– Да портрет ты мой написанный, а не парень, – хвалебно проговорив, заметила мать, поцеловав в кудрявую головку Володьку.

– Гляди в подпол не упади, я за картошкой слажу! – предупредила она Володьку, открыв западню и улезая в подпол.

Из верхней избы слышалось тихое, тягучее с напевом баюканье, это бабушка Евлинья в зыбке укачивала Никишку. Вынув из подпола картошку, Любовь Михайловна по лестнице снова улезла в верхнюю, а там, сидя за столом из-за каши расшумелись, распищались шалуны Ванька с Васькой и Володька тут.

– А вы не пинайтесь, что у вас ноги-то ходуном ходют! – строго унимала их мать. – Вот черти неугомонные, и днем и ночью барахтаются, возятся как черти в сушке. Не озоруйте, ато вам отец ужо задаст! Вот досужие! Везде лезут, все равно, что черви у них в заднице. Совсем затеребили, весь сарафан на мне измызгали! – незлобно ворчала Любовь Михайловна на своих детей.

Посвятив жизнь свою семье, она растила, жалела и сокрушалась о детях, не жалея своего здоровья. Болезненно переживала все неполадки в семье касающиеся кого-либо из ее детей. Она сама лично почти никогда и не наказывала своих детей, болезненно воспринимая любое телесное наказание со стороны отца. Но не наказывать детей за проступки, это все равно, что поощрять в проказах им. И вот за то, что Васька по неумышленности изломал ножик, она все же решила его наказать, дабы неповадно было впредь ему и остальным.

– Вот отец узнает, даст тебе за это взбучку. А то и сама тебя за волосы оттаскаю, – незлобливо стращала она Ваську.

– Я их семерых вырастила, небось досталось, да телят каждый год для семьи выпаиваю по теленку, а это все без труда и хлопот не дается! – высказывалась она перед бабами. – Каждого надо накормить, напоить, обшить, обмыть, для такой оравы настряпать и все через мои руки проходит.

– В городе, бают, хлеб дорожает, мы с Федором уталакались в Константиново съездить, там может подешевле. Между прочим, уведомила баб Анна

– Ладно, мы еще в прошлом годе, не поробели, в городе хлеба подкупили. Теперь гоже с запасом-то! – по хозяйственному информировала она баб.

– Как ты, Любаньк думаешь? Чего бы мне Марье Кочеврягиной «на зубок» снести?

– Иль она родила?

– Ну, да, только не родила, а выкинула.

– Это отчего же?

– Гм, чай известно дело. Третьего дни Митька накатал снегу ком, да вроде, как из-за любезности, бросил им в нее, а как-то угодил ей по животу. Вот она в ночи-то и скинула, – с подробностями оповестила Анна.

– А свекровь то бает, что она скинула не из-за Митьки, а грит, ее колдун испортил, – вступила в разговор Катерина.

– Митка-то сам как колдун, озорует там, где не попадя, – обвиняя Митьку заключила разговор об этом Анна.

– А я восей, Марье Ивановне «на зубок-то» снесла пирог, во весь стол! Начинила его сорочинской кашей с яйцами, – осведомила Любовь Михайловна Анну.

– Ну, тогда и я сделаю так же, – согласилась Анна.

– Ведь ты, Анн, сказала, что Марья-то скинула, так зубок-то зачем? Ведь ребенок-то мертвенький? – пытаясь уяснить, высказывала свое мнение Катерина.

– Хоть он и мертвенький, а «на зубок» все равно надо, раз так заведено, – пояснила Анна. После этого соседка Анна со своим надоедливым Яшкой ушла, а Савельевы стали обедать угощая гостью Катерину.

День был не постный. Сначала хозяйка на стол подала большую, семейную эмалированную чашку жирных, из свинины, щей. Увивающаяся около ног хозяйки кошка, замурчав, просила есть. Василий, выловив из чашки голый мосол, бросил ей под стол. Кошка принялась глодать мосол, шумно катая его по полу.

– На нас вчера такой едун напал, что я едва свою семью накормила. Я им из чулана на стол стряпню подтаскиваю, а они как метлой метут, – между прочим перед Катериной упомянула хозяйка дома.

– Спасибо вам за хлеб, за соль, – поблагодарила хозяев за обед, вылезая из-за стола и молясь на иконы.

– Не стоит благодарности! – отозвалась хозяйка, – Ты ведь у нас часто бываешь.

Холода. Хозяйство. Савельевы

Стоят январские лютые холода, тяжёлым гнетом давят землю, ища, где она плохо прикрыта снегом. Весь животный мир ищет себе укромное место, где бы спрятаться, подыскивая себе место, где потеплее. Человек укрывался в теплоте избы, звери забились в норы и логова, птицы упрятались в дупла, воробьи предусмотрительно жмутся ближе к человеческому жилью. Под вечер, они молчаливо усаживаются на голых ветвях сирени, выжидая время, когда обезлюдится улица, чтоб незаметно от человеческих глаз юркнуть под застреху для ночлега.

В такие нестерпимые стужи, скотина во дворе (если у кого нет конюшника), зябко стоит, перемежается с ноги на ногу, стараясь хоть как-то согреться и дождаться до утра, когда хозяин или хозяйка выйдут во двор и бросят в ясли клок сена.

У Савельева Василия много скотины, и она на морозное время вся упрятана в просторный конюшник. Один Cерый зимует на холоду в хлеве, но он не жалуется на хозяина, серый зимует сытно: овес и сено у него в яслях и колоде не переводятся. У Савельевых и сено не экономят, обильно бросают его в ясли скоту, но неумело и халатно часто бросают его под ноги скотине. Будучи сам аккуратным и рационально расчётливым, Василий Ефимович всеми силами души не переносит халатности. Сходив во двор, и заметя там халатность в даче скотине сена, он вернулся в избу, и от дворного холода зябко передернув плечами, не обращаясь ни к кому, принялся ругать семью: «Видно вам на башке-то хоть кол теши – вы все равно не понимаете, опять за свое. Сколько раз было говорено, не сорите сено скотине под ноги. Его ведь ногами-то истоптать можно много, и оно все пойдёт бестолку», – назидательно высказывал он недовольство всей семье. В нем, как в самоваре вода бурля, перекипала досада и зло на семью, которая не всегда придерживалась тех правил экономии и бережливости в хозяйственных делах. На замечания же посторонних, которые спрашивали его: