Мангуп - Ales Страница 6

Смешавшись и оттого потеряв бдительность, Титай открывает и закрывает рот. Вопросы остаются невысказанными. Неужели ошибся где по неопытности в делах подобного толка? Не мог, быть такого не может. Так почему нет больше прикосновений? Для чего правитель привлекает взгляд, если и без того любой его приказ будет исполнен?

Да для того, чтобы внимание доставалось только ему. Танцор закатывает глаза. Надо же, Солнце Хазарии, и отвлечься от него нельзя.

Но теперь захотел бы думать о другом — не смог.

Остановившись за спиной дорогого гостя, Алексей подхватывает вдруг доносящуюся снизу мелодию, вторя голосом знакомому с детства мотиву. Губ не размыкает: безмолвная песня становится глуше и глубже. Воздух дрожит у поющего в груди, звук вибрирует, сильный и гулкий. Затем Алексей начинает двигаться. Мелодия управляет неторопливыми движениями готского танца. От нее голову берет дурман, наполняет видениями: дымные горы взбираются выше корабельных сосен, качаются в седых волнах мачты и под эхо вороньего крика люди, подобных которым южанин не видел никогда, несут к новым берегам запахи стали и соли.

Когда в спальне раздается, наконец, голос Алексея, танцор задерживает дыхание. Князь держит его руку своей. Как верный друг перед битвой, как старший брат по возвращении домой, как отец его отца подкреплял данное слово рукопожатием. Есть в этом что-то первозданное, древнее, простое. Не такое, как в пустынях, задыхающихся под бархатным полотном ночи. Не такое, как запахи шафрана и гвоздики. То, что творится с ними, оставляет в памяти легкость шелеста молодой листвы, тепло бликов полуденного солнца на коже.

Титаю становится хорошо до слез.

Князь поет свои молитвы на камнях, камни отвечают его голосу. И никто не заставляет пришедшего качнуться назад, прижимаясь лопатками, чтобы чувствовать песню:

Wopjand windos, wagjand lindos,

lutiþ limam laikandei;

slaihta, raihta, ƕeitarinda,

razda rodeiþ reirandei,

bandwa bairhta, runa goda,

þiuda meina þiuþjandei.

— Это ваш язык? — во второй раз за вечер Титай сбивается с выученного сценария. Третий может стать роковым.

А вот князя такое искреннее любопытство подкупает. Ради этого стоило подарить чужаку крупицу волшебства своего мира. Чтобы умелые жесты перестали быть лживыми. Чтобы не сомневаться, ближе разглядывая сокровище в своих руках.

— Да. Мой[4].

Ответ капает медленно, вязко. Титаю не нравится. Ему начинают видеться намеки там, где их нет, становится душно, и волнительно, и тесно в груди. Он щурит кошачьи глаза, подумывая как бы ускорить ход времени. Алексей же, напротив, все больше тонет в ночи. Он продолжает напев без слов, тянет Титая за собой, кружа от столиков и напольных ваз до высоких оконных арок.

Не придумав лучшего способа и не выдержав, Титай прерывает его задумчивость:

— Владыка?

— Я здесь.

— Разве? Мне показалось, ваши мысли уже далеко от песни, — выходит почти недовольно.

— Ладно, твоя правда. Я тут подумал… — В голосе Алексея читается теперь улыбка от тона юноши, показывающего наконец свой характер. — Неужели все, что я пожелаю, ты сделаешь?

Князь задает не тот вопрос, что тревожит его на самом деле. Время от времени поглядывает Алексей на окно, через которое проник ночной гость. Для приятной беседы за чашечкой чая, не иначе. Слепо верить в такой подарок судьбы не получается. Но все пустое. Как лев, снимающий языком с кости мясо, князь сгребает обеими руками добычу. С губ его не сходит улыбка.

Тихий вздох вырывается из груди Титая. Ты не знаешь, с кем связался, Великий посол. Нужно было слушать, когда тебя пытались предупредить о том, что князю пишут стихи генуэзские поэты, что князю покорен и зверь, и человек, что князь — это легенда. Ты говорил, что в легенды не верят, так? Но народ верит в него. Иначе здесь давно уже была бы стража.

— Для чего иначе мне быть здесь. — Ответ уклончив на этот раз. Все меньше хочется лгать. — Я могу попросить?

Замолчи, замолчи, Титай, захлопни пасть. Этот человек не тот, с кем стоит вести игры. Твое дело отвлечь и увлечь собой, не больше.

Алексей кивает, позволяя продолжить.

— Не спрашивайте меня ни о чем. Если это возможно, — просит Титай.

Может быть, это ошибка. Та самая, третья, за которую вира[5] берется кровью. Но если он правда понимает хоть что-то…

Позволь тебе не лгать, князь. А любой вопрос заставит это сделать. Почти любой. Танец превращается в объятия. Не предполагал даже, что может быть так приятно, но Алексей каким-то чудом не делает ничего, что вызывало бы отторжение. Пора бы и самому переходить к делу. Но немного еще, совсем немного. Прикрыть глаза, коснуться чужой руки в ответном жесте. От этого ничего не изменится, никто даже не разберет, сделано это нарочно или намеренно. Верно?

— Тогда обойдемся без вопросов. — Князь задевает коротким движением ухо юноши в звенящих серьгах. Он догадывается о причинах просьбы, хотя и не может пока понять до конца. Ощущения подсказывают, что в этих словах больше правды, чем во всем произнесенном ранее.

Алексей чувствует ладонь Титая на своей, этот танец уже не похож на танец. Бедра качаются в такт напеву, запах пряностей и душистых масел от темных волос кажется все более приятным, а не чуждым и отталкивающим — возможно, потому что почти выветрился за долгий день. А может, причина в другом.

Князь смещает ладонь на узкую талию, разворачивает Титая к себе лицом завершающим движением танца и смотрит в глаза, пока тот не успел отвести взгляд. Как бы ни хотелось продлить момент, они не могут танцевать всю ночь. В окно давно светит полная луна, по мраморному полу расползаются длинные тени. Музыка внизу стихает, будто подтверждая завершение танца. В наступившей тишине становится слышно только дыхание. Безмятежность сменяется густеющим в воздухе напряженным ожиданием.

Хочется немедленно сделать глупость. Такую, что не одобрили бы ни жена, ни двор. Впрочем, двору-то всякое по душе. Нравы в Доросе свободные, как свободен князь в своих желаниях и чувствах. Удерживает разве что интерес к их игре. Переступишь порог слишком резко — морок спадет, упорхнет добыча.

Княжеская рука сжимает бок Титая. Ощутимо, но не так сильно, чтобы это перестало быть приятным.

Человек напротив Титая пахнет как степи и горы — сухой травой, хвоей, вином. Верно, от запаха вина и горят скулы. Князь ни разу не приказывал опустить взгляда. Потому Титай не делает этого больше, становясь с