Михаил Белиловский - Поведай сыну своему Страница 60

Деревня в эти дни жила в напряженном ожидании возможных перемен. Земля полна была слухами о наступлении Красной армии в районе Сталинграда. Заметна была усиливающаяся нервозность немцев. Чаще, чем прежде, наезжали высокопоставленные чины. Усилена была охрана комендатуры и местной полиции. На дорогах увеличился поток фронтовых частей.

Жители понимали, что власть может перемениться в любое время, и тогда новая волна злобы, доносительства и мести неизбежны.

Однажды Голда пришла с улицы взволнованная, бледная.

- Что с тобой, сестра? Что случилось? - забеспокоился Мендл.

- Не суждено, видно, нам спастись, Мендл. Не суждено! Вроде радоваться нужно, что немцы бегут. А тут такое дело!

- Какое дело?

- Слышала разговор о том, что немцы, отступая, угоняют на запад боеспособных мужчин и вообще молодежь. Ты понимаешь, чем это может для нас закончиться?

- Пока не знаю и не нужно об этом. Подождем несколько дней. А то, что бегут, - это здорово.

Утром, когда они собирались на работу, появилась Галя.

- Слышали, немцы, говорят, отступают от Сталинграда?

- Слышали, слышали, - буркнул Мендл, одеваясь на ходу.

- Так вот что я вам скажу. Это все из-за зимних холодов. Временное явление! Красная армия ни на что серьезное уже не способна. Как только станет теплее, немцы опять пойдут в наступление. Вот увидите!

- Очень даже возможно, - сказал Мендл и скрылся за входной дверью.

Слухи об угоне молодежи обретали реальную почву - называли конкретные имена населенных пунктов, где это уже произошло. Мендл стал беспокоиться за сестру. Постоянное нервное напряжение, бессонные ночи давали о себе знать.

Как-то она подошла к брату, взяла его за руки и с отсутствующим взглядом начала:

- Скажи мне, брат, как ты считаешь, Бог есть на свете или нет?

А через некоторое время опять, и все с той же настойчивой одержимостью:

- Так ты мне, дорогой брат, и не ответил, существует ли Бог? Если он есть, то неужели он допустит, чтобы именно сейчас, когда так близок наш с тобой час, когда остался один только шаг к цели, - неужели именно в эту минуту он позволит нас погубить!? А, Мендл? Скажи мне, дорогой, скажи, пожалуйста!

Мендл молчал. Мозг его в поисках ответа замер... Мать бежит вдоль плотины, выстрелы, вздрогнула, остановилась... Люсенька...

Что можно было сказать сестре в утешение? Положение могло усложниться в любой момент. Это было очевидно, и убеждать Голду в обратном не имело смысла.

Как-то они пришли усталые с работы. Умылись, поужинали, легли спать пораньше. Не успели уснуть, как услышали шум машин на улице, немецкую и русскую речь. А спустя полчаса громкий стук в дверь. Мендл поднялся, отворил дверь. В комнату ворвалось трое, немецкий солдат и двое полицаев.

- Собирайся! Быстро! - приказал один из них Менделю.

Голда тихо заплакала и тоже стала собираться.

- Захвати с собой поесть на дорогу, - добавил полицай.

Мендл с Голдой опять прощались. И в который раз!

На улице в разных местах из домов выводили мужчин и уводили их в сторону полиции.

Площадь у полицейского участка окружена была полицаями и эсэсовцами. На крыльце дома стояли высокопоставленные немецкие офицеры. Мужчин построили в одну шеренгу. В трех местах вокруг были расположены машины, которые своими мощными фарами освещали собравшихся. За машинами стояли женщины. Прощались с сыновьями, мужьями, плакали - кто тихо, кто навзрыд.

Стояла Голда, дрожа от холода и навалившегося на нее очередного горя.

Вперед вышел немецкий офицер и переводчик. На площади установилась зловещая тишина.

- Господа! - перевел слова офицера молодой переводчик. - Вам выпала большая честь, и вы должны этим гордиться! Отныне вы солдаты Русской Освободительной армии. Ваш священный долг - очистить до конца Россию от коммунистической заразы! Вы будете сражаться плечом к плечу с доблестными воинами Великой Германии.

Мендл стоял и слушал. Извольте, он солдат Русской Освободительной армии! Он призван защищать интересы своих палачей, убийц его матери, Люси, Фани, воевать против Красной армии, против своего народа, своей страны. Черт возьми, не иначе, как в небесах произошел переворот, и вместо Бога миром управляет теперь дьявол.

Когда была подана команда двигаться в путь, Мендл в последний раз оглянулся. Он увидел согбенную, несчастную фигуру сестры и решил, что это конец их борьбы. Все надежды на близкое освобождение рухнули. Вот он, ответ на вопрос Голды о существовании Бога! Пройти через столько страданий, лишений, опасностей, достичь долгожданной черты, за которой ты опять человек, как все, и вдруг оказаться у самой пропасти, умереть с позором и проклятием!

Всю ночь колонна, охраняемая со всех сторон автоматчиками, двигалась на запад. По дороге она непрерывно пополнялась. К полудню, на подходе к станции Касторной, она стала весьма внушительной. Вдали показались станционные постройки.

"Что ж, опять нужно думать о побеге. Тут уж выбирать не приходится. Лучше смерть, чем позор на всю жизнь!" - решил Мендл.

На подходе к станции, совершенно неожиданно, из-за горизонта, на бреющем полете нагрянули три тяжелых штурмовика. За считанные секунды они пронеслись вдоль колонны с адским ревом, свистом, залпами из реактивных установок и крупнокалиберных пулеметов.

- Ложись! В укрытие! - раздалась команда. В одно мгновение колонна рассыпалась у обочины дороги. Мендл побежал в сторону небольшой поваленной будки. Это было полуразрушенное овощехранилище. С трудом, раздвигая доски обвалившейся крыши и глыбы земли, он забрался вовнутрь.

Штурмовики еще дважды возвращались, обстреливая полосу вдоль дороги. Возмездный вой сирен, грозно рассекающий морозный воздух, взрывы реактивных снарядов, и Мендл не выдержал, рискнул выглянуть из своего убежища. И то, что он увидел, зажгло все его существо надеждой, заставило его сердце радостно забиться. На крыльях самолетов он увидел яркие, красные, советские звезды.

Налет закончился. Раздавались крики и стоны раненых. Долго немцы с полицаями собирали людей. Вот, наконец, стало тихо - колонна ушла. Мендл решил оставаться в холодном убежище до наступления темноты.

Стемнело. Мендл выбрался наружу и быстро побежал, чтобы согреться. Нужно как можно быстрее вернуться назад к Голде. День и ночь он добирался до Маховатки. Деревни обходил стороной. Вернуться среди бела дня было опасно. Когда стемнело, подошел к своему дому. В окне горел свет от керосиновой лампы. Мендл заглянул в окно. За столом неподвижно сидела сестра и безразличным взглядом смотрела на огонь.

Через несколько минут брат и сестра бросились друг к другу в объятия. Голда судорожно обнимала Менделя и безумным шепотом без умолку говорила.

- Нет, нет, что ни говори, Бог все-таки на свете есть. Теперь мы вместе! Мендл, Мендл, дорогой мой! Эта ночь чуть с ума меня не свела. Я ни на минуту не сомкнула глаз. Я молила Бога, и он нам помог. Он услышал мой голос. Это судьба. Мы должны спастись. Вот увидишь, все будет хорошо. А теперь - тихо! Сиди в нашей комнате. Никто не должен знать, что ты вернулся. Галя, Галя... ни в коем случае она не должна знать! Сиди тихо.

Голда замолкла, остановив свой взгляд на брате.

- Мендл, смотри, ты ведь уже седеешь!

Брат давно уже заметил седину на виске у сестры, но щадил ее и ни разу ей об этом не говорил.

Тревожно и томительно проходило время. Гул артиллерийской канонады с каждым днем усиливался. Временами над деревней проносились советские штурмовики. Где-то на юго-западе они с устрашающим ревом тяжело разворачивались, извергая смертоносный огонь, после чего оттуда доносились глухие звуки бомбовых ударов и пулеметных очередей. По дороге вдоль деревни на запад уходили немецкие пехотинцы, моточасти.

Как-то, наткнувшись в сенях на Голду, Галя громко, со злостью раскрылась перед ней.

- А-а-а! Обрадовались!? Думаете, не знаю, кто вы? За дураков нас принимаете, жиды проклятые! Все равно вам будет хана! Ну, отступят немцы немного зимой, - придет лето, и они опять покажут свою силу. Под Москвой чуть отступили, а потом рванули до самого Сталинграда и Кавказа. Советам все равно не устоять! Так что напрасно радуетесь!

Голда молча прошла мимо разъяренной соседки в свою комнату. Мендл сидел в углу и чинил свои сапоги.

- Ты слышал? Сиди тихо. Может, Бог даст, скоро придут наши.

Ранним утром, когда рассвет только занимался, они услышали за окном радостный громкий крик:

- Красноармейцы идут!

Мендл с Голдой выскочили на улицу.

Несколько человек стояли у дороги и смотрели в поле.

Широкой цепью с автоматами в руках и вещмешками за спиной через огороды шагали им навстречу... Наши! Свои! Советские! Красноармейцы! Шапки-ушанки с красной, пятиконечной родненькой звездочкой на ней! Смуглые от ветра, мороза и солнца лица.

Свершилось наконец! Они свободны! Можно расправить плечи, открыть душу, радоваться, улыбаться, вместе с другими работать, браться за оружие и мстить, мстить за мать, Люсю, Фаню, Соню, за всех замученных, расстрелянных, добивать ненавистных, звероподобных убийц, а если придется - достойно умереть.