Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев Страница 61

– 

Что скажешь? – Мне нечего было сказать. – Ладно. Топай отсюда, сопляк. – Женщина показательно раскорячилась на диване. – Давай, вали. – Голос перешел на визг и также неожиданно стал ровным и рассудочным. – И не надейся, я от тебя не отстану. Смешной. Думаешь, самый умный, и всех перехитрил. Самовлюбленный глупыш! Строишь из себя пай-мальчика и презираешь всех и вся. А мы, бедные – крысы у тебя под ногами. Не выйдет, малыш. Не выйдет. Ты у меня еще ноги облизывать будешь. И не только… Если позволю. Ну что вылупился? Топай, говорят, отсюда. Ты еще не знаешь, как люди тебя ненавидят… Уф. – Она повернулась на бок. – Господи, как же я устала от вас обоих.

– Что ж, ненависть иногда позволяет увидеть то, что недоступно любви, – провещал я с видом ученого филина, но она уже не слышала, отрубившись на последнем своем слове. Поэтому, накинув халат на наготу лежащего тела, я уселся в кресло и принялся за кофе. От сегодняшнего вечера здорово попахивало шантажом. Обоюдным, если вдуматься. И дело не в обряде совокупления. Нам обоим нужна была компенсация. И никто из нас ничего не добился. Но мы все еще одной крови – я и эта женщина, пристанывающая на своем ложе. И мне отчаянно хотелось ее уничтожить, если бы можно было без нее обойтись.

И потому, даже допив кофе, я еще долго сидел за столом, изучая лицо спящей хозяйки. Развалившаяся прическа, седина, короткие волоски над верхней губой, обнажившей узкую полоску ровных влажных зубов, тушь, размазанная по краям век, высокий лоб. Лицо расслабилось и разгладилось, став спокойным и почти благородным.

«Вот, голубушка, и повеселились». Я поднялся и перебрался на кухню. Уборка со стола и мытье посуды заняли совсем немного времени. Потом мы снова были в одной комнате, только по разные стороны сна. Женщина всхрапывала сквозь хрипловатое дыхание, а ее незадачливый кавалер уже опоздал на все виды общественного транспорта. Деньги на такси не предусматривались. Оставалось только дождаться первого трамвая, чтобы исчезнуть до пробуждения хозяйки. А пока – сидеть и стараться не уснуть. Я думал.

Сегодня были окончательно растоптаны мои любимые игрушки. Но месть так и не стала персонифицироваться в этой женщине. Почему? Не знаю. Чем более перекрученной оказывалась моя жизнь, тем сильнее бродило внутри желание рассчитаться. Синдром муравья, вышвырнутого из своей уютной норки. Ненависть? За что? За что ее ненавидеть? А меня? Дурацкий вопрос! Из какого такого неудовлетворения выплывает навязчивое желание отомстить за свою убогость. И снова на сцене любимый персонаж Андрея – злобный карлик, даже если он живет в приличном теле. У эллинов все просто: «Если человек будет знать, что это плохо, он не будет этого делать».

«Он непременно это сделает!» – говорю я, и далеко не первым. Напишите: «По газонам не ходить!» И их тут же вытопчут. И это не от незнания, а от невозможности привести к гармонии внутренний мир, доказать личную значимость. Плевать им на всех. И этому требуются вещественные доказательства. И жизнь тогда сводится к сакраментальной фразе: «Не могу иначе». Это неправильно, но я не знаю, как по-другому.

Говорят, что лучшее средство от душевного кризиса – влюбиться. Только вот забыли пояснить, а бывает ли счастливая любовь. Или все как у Ромео и Джулии – они жили счастливо и умерли в один день. И пояснение в скобках – молодыми. Рассуждать можно сколько угодно. Помянуть климактерическое сознание, стресс, простой невроз на почве профессиональной неудовлетворенности, нимфоманию и геморрой – лучший друг чиновных служащих – с разлитием желчи в придачу и всей физиологией вместе взятой. Сегодняшняя правда оказывалась как всегда куда более изощренной всех моих логических построений. Подоплека – понятней некуда. Сущность – предмет для психиатрического романа. Но внутри меня ничего не было против. Откуда-то изнутри. Помимо рассудка. Здесь и продолжать нужно на уровне полутонов, а лучше в потемках…

С этими мыслями к векам прилип сон и отвалился только с громыханием проходившего мимо трамвая. Нестерпимо хотелось пúсать. И это помогло мне подняться без рассусоливания и мыслей о бездарно прожитых годах. Время близилось к шести, и бегство из гостей оказалось скоропостижным. На остановке ежились от холода две-три замороженные фигуры. Город выглядел сутулым, серым и неухоженным. Близилось седьмое ноября.

Я с детства любил этот праздник. Любил его помпезность и монументальность. Унесенные ветром… Да…

Улицы загодя увешиваются знаменами и транспарантами. В моде царствует кровавый цвет. Улицы чистятся и прихорашиваются. Люди спозаранку кучкуются у своих фабрик, институтов, заведений и школ. Поблескивает медь духовых оркестров. И толпы, долженствующие стать колоннами, ползут в центр. А там уже лязгают гусеницы военного парада. Дружно отгавкав, проходит пехота, а за ней, гремя всеми шестеренками, тащится тяжеловесный щит Родины. Потом…

Потом военное однообразие сменяется пестротой разношерстных колонн. Марши становятся еще более бравурными. И…

Взоры людей устремлены на трибуны. Из динамиков слышится профессионально бодрый голос диктора:

– Слава Великому Ленину! Урра-а-а-а-а-ы! – И с интервалом в несколько секунд ему вторят массы. «Урра-а-а-а-а-ы!» И может быть неугомонная душа так и не преданного земле вождя, витая где-нибудь неподалеку, тщетно беззвучно пытается прокартавить: «Пролетарии всех стран – извиняйте!» Но и этот безнадежный порыв тонет в громком возбуждении масс. Рев и рокот.

А вокруг кумач, лозунги и нескончаемые портреты аксакалов. В воздухе витают разнокалиберные резиновые изделия, а на ленинградских еще, прилегающих к площади улицах идет бойкая торговля бутербродами с дефицитом и пирожными по 22 коп. Водки ни-ни. Все несут с собой.

И где-то в далеком Баку, Риге, Дубосарах, Кушке, Караганде, Сухуми, Шуше, Термезе, Находке и городах Гаврилов-Ям или Спас-Клепики – короче на 1/6 части суши, ранее именовавшейся Российской Империей и больше известной как Союз Нерушимый, миллионы людей в домах, бараках, юртах, землянках, палатках замерли у своих теле- и радиоприемников. И как бы незримо маршируют в рядах демонстрантов. «Тише ораторы. Ваше слово, товарищ …». Потом…

Потом откупоривается бутылочка «Столичной» за 5р30к, («Где вы старозаветные 3.62», – по привычке рядятся мужики.) заедается салатиком, докторской, а то и получше, копченой рыбкой и, наконец, горяченьким – кому что Бог послал. И можно не осторожничать – восьмое тоже праздник. Да и кто это у нас когда осторожничал?

Даешь!

Эйфория…

И еще никто не демократ. Академик Аганбегян занимается социально-экономической программой развития БАМа. Сын юриста и народный трибун Владимир Вольфович работает в тепленьком