Михаил Салтыков-Щедрин - Том 15. Книга 1. Современная идиллия Страница 62

Головастики (хором). Знать не знаем, ведать не ведаем!

Иван Иваныч. Не знаете?.. ну, так я и знал! Потревожили вас только… А впрочем, это не я, а вот он… (Указывает на Шестакова.)Других перебивать любит, а сам… Много за вами блох, господин Шестаков! ах, как много! (К головастикам.)Вы свободны, господа! (Смотрит на прокурора.)Кажется, я могу… отпустить?

Прокурор. Со стороны обвинения препятствия не имеется.

Адвокат Шестаков. Но, может быть, впоследствии…

Иван Иваныч (авторитетно). Вы свободны, господа головастики! Суд увольняет вас — да! И никто его этого права лишить не может — да! Ни адвокаты, ни разадвокаты… никто! Где вы желаете быть водворенными? в пруде или в реке? Во внимание к вашему чистосердечию, суд дает вам право выбора… да!

Головастики. Нам бы, вашескородие, в пруде приятнее.

Иван Иваныч. Ежели приятнее в пруде — ступайте в пруд… Но ежели бы вам было приятнее возвратиться в реку — скажите! не стесняйтесь. (Головастики молчат.)Стало быть, в пруде лучше? Так я и знал. Господин судебный пристав! оберите их и водворите в пруде… Это суд распоряжение делает, а как об этом другие прочие думают — пускай при них и останется!

Судебный пристав (обирает головастиков в мешок и отдает сторожу, вполголоса). Вали их… в места не столь отдаленные!

Иван Иваныч. Свидетельница лягушка! расскажите, что вам известно по этому делу?

Лягушка (квакает толково и даже литературно; в патетических местах надувается, и тогда на спине у ней выступают рубиновые пятна). Я старая лягушка, опытная. Живу в здешней реке больше сорока лет и всю подноготную знаю. Прежде было у нас здесь очень хорошо, и жили мы не плоше кашинских помещиков. Всего было довольно, и главное — все задаром. Одной икры, бывало, пискари сколько наготовят — уж на что мы жадны были, а и то половины не приедали. Думали в ту пору, что и конца-краю нашим радостям не будет, да и не было бы, кабы мы сами себя кругом не обвиноватили. Откуда начали к нам модные идеи приходить — и сама ума не приложу, а только потихоньку да помаленьку — смотрим, ан между нами уж и изменники проявились. Дальше — хуже. Я уж и тогда на страже стояла, за сто лет вперед загадывала. Говорила я в ту пору нашим старикам: надо-де этих умников своим судом судить — а меня не послушали: «ничего-де, люди молодые, сами-де остепенятся, как в совершенный разум взойдут». После спохватились, да уж поздно было. Началось с того, что успели наши умники на свою сторону цаплю переманить. Усядутся, бывало, старики на бережку, начнут об своих делах квакать — глядь, а над ними цапля кружит. Кинется сверху, как стрела из лука, выхватит старичка, да и унесет в носу. Сначала мы думали, что это административную высылку означает, а потом узнали, что действительно это так и есть. Ну, и забоялись. А в реке в нашей, между прочим, уж и бунты начались. У нас ведь не только пискари, а и гольцы прежде водились — вот они-то и зачали первые. Первые не захотели в уху являться, первые из реки всем стадом ушли — это еще в самом начале реформ было, — а уж за ними и пискари тронулись. Пискарь — рыба робкая, вашескородие! убывала она не разом, а небольшими партиями; вот почему долгое время и невдомек было, что между ними бунт пошел. Однако постепенно начали примечать: нынче — один косячок уплыл, через неделю — другой, еще через неделю — третий. Икра-то прежде задаром была, потом, в начале реформ, ей цену сорок копеек поставили, а тут вдруг — два с полтиной фунт! А за икрою и прочее в том же мачтабе. Сделалось так, что хоть одним илом питайся, да и того, пожалуй, на всех не хватит. Видим: плохое наше дело, господа! Основы — потрясены, авторитеты — подорваны, власти — бездействуют, суды — содействуют…* смотреть скверно! Ну, и стали мы тогда квакать. Квакали, квакали и наконец доквакались. Внял господин исправник нашему кваканью и начал приготовлять невода…

Адвокат Шестаков (прерывает). А скажите, свидетельница, икра-то дешевле стала от вашего кваканья?

Лягушка (вся покрываясь рубиновыми пятнами, прерывисто). Икра-то… икра… нет, икра не дешевле стала… не дешевле, не дешевле! А все оттого, что вот вы… да вот они (хочет вцепиться в меньшую братию)… кабы вот вас, да вот их… (Задыхается и некоторое время только открывает рот. Дамы в восторге машут ей платками.)

Иван Иваныч (припоминая, что и в его жизни было что-то похожее, с участием). Успокойтесь, сударыня! Отдохните. Высказываемые вами чувства столь похвальны, что суд может и подождать.

Лягушка (после кратковременного отдыха). Только сижу я однажды вечером на страже и по привычке во всю глотку квакаю: разрушены! подорваны! потрясены! Вдруг слышу: в воде что-то плеснуло; оглядываюсь — щука. А она, вашескородие, давно на меня заглядывается, потому что хоть я и благонамеренная, но щуки, коли ежели до пищи дело коснется, этого не разбирают. Подплыла ко мне щука и говорит: прыгни, голубушка, в воду, я тебе что-то скажу! А я смотрю ей в глаза, словно околдованная, и все думаю: прыгну да прыгну! — как только бог спас! Однако одумалась: ладно, говорю, ты лучше в воде свои речи говори, а я тебя с берегу послушаю. Ну, она видит, что с меня взятки гладки, и говорит: «вот ты по доносчицкой части состоишь, целый день без ума квакаешь, а не видишь, что у тебя под носом делается — пискари-то ведь уж скоро остатние от вас уплывут». — Как так? говорю. — «Да так, говорит, я уж с неделю их поджидаю: как только подплывут к Волге — тут им всем от меня одно решение выйдет!» Сказала, хлопнула хвостом и уплыла. А я бочком да ползком — на дно реки! подползла вот к этому пискарю, который теперь судится, да в грязь и легла. Лежу час, лежу другой — слышу: собираются. Окружили этого самого Хворова и стали галдеть. И чего только я тут не наслушалась, вашескородие — даже сказать скверно. Все-то у нас гадко, все-то скверно, все-то переделать да разорить нужно. Реку чтоб поровну поделить, харч чтобы для всех вольный был, богатых или там бедных, как ноне — этого чтобы не было, а были бы только бедные; начальство чтоб упразднить, а прочим чтоб своевольничать: кто хочет — пущай по воле живет, а кто хочет — пущай в уху лезет… А один — risum teneatis, amici*[38] — даже такую штуку предложил: лягушек, говорит, беспременно из нашей реки чтобы выжить, потому что река эта завсегда была наша, дедушки наши в ней жили, и мы хотим жить…

Прокурор (прерывая). Не можете ли вы, свидетельница, сказать определительнее, какую роль играл на этой сходке подсудимый Хворов?

Лягушка (озлобленно). Он-то? да он, вашескородие, первый поджигатель и есть. Кабы не его наученье, да мы бы теперь… никаких бы у нас беспокойств не было! Самый это что ни на есть вредительный пискарь! Кто что ни скажет, хоша бы самую, что называется, безлепицу, а он подхватит, да еще против того вдвое! Это хоть у кого угодно справьтесь, у любого головастика спросите: знаешь Ивана Хворова? — всякий скажет, каков таков он пискарь есть! Прошипит это, что ему надо, свой яд выпустит, всех науськает, а сам в тину спрячется! Такой это… ну, такой, что если б теперича не поймали его, были ли бы мы в живых — уж я и не знаю! (Хочет рассказать анекдот из жизни Хворова, но Иван Иваныч, опасаясь, не вышло бы какой непристойности, прерывает.)

Иван Иваныч. Полагаю, что вопрос, предложенный господином прокурором, разъяснен достаточно. Продолжайте, свидетельница, ваш рассказ, не увлекаясь обстоятельствами, к делу не относящимися.

Лягушка. Только шумели они, шумели — слышу, еще кто-то пришел. А это карась. Спасайтесь, кричит, господа! сейчас вас ловить будут! мне исправникова кухарка сказала, что и невода уж готовы! Ну, только что он это успел выговорить — все пискари так и брызнули! И об Хворове позабыли… бегут! Я было за ними — куда тебе! Ну, да ладно, думаю, не далеко уйдете: щука-то — вот она! Потом уж я слышала…

Иван Иваныч. Садитесь, Лягушка. Это все, что суду нужно было от вас знать. Далее вы будете свидетельствовать уж по слуху, а в практике кашинского окружного суда установился прецедент: «не всякому слуху верь»… кажется, я так говорю, господа? (Семен Иваныч и Петр Иваныч утвердительно кивают головами.)Вы исполнили свой долг, лягушка, с чем вас и поздравляю. Затем, живите смирно, никого не трогайте, и вас никто не тронет; а ежели что заметите вредное — идите к нам: теперь вам эта дорога известна. А мы уж распорядимся, потому что это наша обязанность. Ежели что похвальное узнаем — мы поощрим; ежели непохвальное — по головке не погладим. Вот вам пискарь — сидит! а за что сидит? — за то, что делал непохвальное! Кабы он похвально себя держал — не за жандармами бы сидел, а, может быть, субсидии бы получал; а вздумал буянить да фордыбачить — не прогневайся, посиди! И все будут сидеть. (Голос из публики: правильно! Иван Иваныч ищет глазами.)А вот я этого грубияна, который меня прерывает, за ушко да на солнышко… Итак, повторяю: ежели что заметите — идите к нам, а сами не распоряжайтесь, потому что это в круг ваших обязанностей не входит. Нынче много таких модников развелось, которые думают: зачем я в суд пойду? — лучше сам распоряжусь. И оттого у нас в суде по целым месяцам заседаний не бывает — зачем же суд? Но вы так не делайте. Садитесь; еще раз поздравляю вас. Щука! Продолжайте рассказ Лягушки! какая была ваша роль в этом деле?