Буран - Тахави Ахтанов Страница 62

начала века. О пестроте индийских верований и суеверий, обрядов и предрассудков, о неистребимом фатализме, о загадочных свойствах индийской души… Но подобные рассуждения поверхностны. Их авторы нарочито закрывают глаза на вопрос о последствиях чужеземного ига, на то, что, по данным экономистов, население Индии в начале двадцатого века страдало от голода больше, чем в начале века восемнадцатого.

Вот почему Индия живет как бы одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем. Века уживаются рядом. Это мы почувствовали особенно ясно здесь, в Бенаресе, где могли наблюдать эти картины на берегу Ганга и в то же время общаться с людьми вполне современными, с людьми высокой культуры и высокого строя души.

Я имею в виду нашу встречу с местными писателями и журналистами, которая была организована здешней Литературной академией на языке хинди — филиалом уже знакомой нам общеиндийской академии.

Да, толпы нищих бездомных паломников на берегах священного Ганга — это драматическое прошлое страны, отзвуки трагедии, пережитой этим вдохновенным и добрым народом. Отличная библиотека, с которой мы ознакомились в Бенаресском филиале Литературной академии, изобилие недавно изданных книг, в том числе шестнадцать томов энциклопедии хинди, — это настоящее и будущее Индии.

И когда мне выпала честь выступить в качестве руководителя делегации советских писателей перед полусотней индийских литераторов, пишущих на языке хинди, я искренне волновался. Удастся ли мне найти слова, чтобы обобщить свои противоречивые, пестрые впечатления? Меньше всего тут подходили сухие официальные декларации, считанные с бумажки, переполненные цифирью.

Слушая — хоть и в переводе — красноречивые выступления местных литераторов, я в который раз мысленно одобрил себя за привычку выступать без бумажки. Было бы очень неловко читать по готовому тексту после задушевных речей этих людей, владеющих ораторским искусством. Не мучил я их и цифровыми данными. Кстати, я вообще абсолютно не перевариваю цифр. Я предельно глух к ним. Они скользят мимо моего сознания. И мне пришлось перед поездкой в Индию сделать над собой усилие, чтобы усвоить хоть основные цифровые данные в области наших культурных, в частности литературных, связей с этой страной. Но одну цифру я все-таки назвал, и она прокатилась по залу, отозвавшись радостным гулом. Семьсот две книги индийских авторов изданы на русском языке за последнее двадцатилетие.

Наши хозяева так ликовали, узнав об этом, такой неподдельной братской дружбой веяло от каждого их слова, что на душе стало тепло. И я еще раз порадовался, что говорил не слишком официально, и еще раз огорчился, что с утра в гостинице, несмотря на несусветную жару, я мужественно напялил на себя пиджак. Да еще и галстук нацепил! А перед такими людьми совсем не надо было застегиваться на все пуговицы ни в буквальном, ни в переносном смысле слова.

С молниеносной оперативностью местные журналисты отразили нашу встречу в бенаресской газете. Репортаж был озаглавлен: «Семьсот две книги индийских писателей на русском языке». Изложение моей речи заканчивалось так: «Руководитель делегации советских писателей, рассказав о том, как торжественно отметил советский народ столетие со дня рождения великого сына Индии Махатмы Ганди, выразил надежду, что народы Индии так же торжественно отметят столетнюю годовщину со дня рождения великого вождя советского государства В. И. Лепина».

…В Бенаресе наш гид сумел показать нам зрелище в своем роде неповторимое — ночной базар. Он повел нас туда прямо с берега Ганга, где мы задумчиво стояли, глядя то на отблески городских огней в священных водах, то на аспидно-черное небо, на котором южная луна лежит как бы плашмя, а звезды — огромные до неправдоподобия — горят, как далекие костры. Ага, вот и Полярная звезда. Она здесь несколько ниже, чем у нас. Минутный укол в сердце. Вон там она, моя родина… Далеко, очень далеко от меня…

По пути на ночной базар Шарма предложил нам держаться вместе, чтобы не потерять друг друга, не отстать от него. Ведь нам опять предстояло протискиваться сквозь толпы, сокрушая локтями то потные человеческие тела, то тощие бока бродячих коров.

К базару ведет тесная, кривая, извилистая улочка. Сквозь нее пробираешься точно сквозь ущелье. Но по обе стороны этого ущелья — огни, огни, огни. Они многоцветны, переливчаты, от них рябит в глазах. Это огни бесконечных лавок, лавчонок и магазинов, буквально налезающих друг на друга. Использован каждый сантиметр площади. На самом крохотном клочке, притиснувшись к стенам домов, под небольшим тентом стоят торговцы со своими товарами. Те магазины, что покрупнее, побогаче, развернули свои витрины, втиснувшись в самую глубину стен. И весь этот узкий каменистый колодец, весь этот бесконечный ряд «торговых точек» затоплен электрическим светом.

А товары! Хотел бы я посмотреть на того товароведа, который смог бы сотворить опись этих товаров! На любой вкус, на любой карман. Дорогие и дешевые, стеклянные и жемчужные, шелковые и бумажные, стандартно-традиционные и прелестно-оригинальные. Необходимые в хозяйстве житейские вещи: кувшины, чашки, половники, рюмки. А рядом с ними плоды буйной фантазии: фигуры танцующего четверорукого бога Шивы или другого бога с головой слона. Драгоценные каменья, мрамор, золото, сандаловое дерево, слоновая кость… У какой женщины не разгорелись бы глаза па эти вышитые бисером сумки, покрывала, платки, на отрезы разноцветных тканей!

Это подлинно восточное сказочное изобилие и цветистость озарены мощным потоком рекламных огней, которые в нашем представлении всегда связываются с Западом. Но здесь даже этот «цивилизованный» электрический свет выглядит по-восточному сказочно. Он пляшет на пестрых товарах, то сливаясь в одном ослепительном сиянии, то рассыпаясь на миллионы крохотных цветных блесток. Вспоминаю казахское выражение: «Девяносто цветов огня». Нет, тут не девяносто… Куда больше… И среди них оттенки, не имеющие словесного обозначения на знакомых мне языках.

Первое, что приходит вам на ум, когда вы погружаетесь в глубину этого ночного базара, — это «Тысяча и одна ночь». Точно вы спите, и вам снится знакомая с детства сказка Шехерезады. Не беда, что арабская сказка предстала здесь перед вами в индийском варианте. Откуда же, как не из «Тысячи и одной ночи», могли явиться эти угольно-загорелые, степенные, немногословные купцы в белых без ворота рубахах? Они сидят, скрестив ноги калачиком, на своих подстилках, снисходительно поглядывая на снующих взад и вперед вертлявых, ловких мальчишек в одних набедренных повязках, на мальчишек, похожих стройностью и темным блеском кожи на отполированные статуэтки.

А женщины! Легкие, грациозные, обтянутые яркими сари, подчеркивающими женскую округлость линий, они все выглядят родными сестрами Шехерезады. Их черные глаза блестят, как электрические огни витрин. Их взоры обволакивают прохожего иностранца пряной атмосферой восточной сказки. И вам не хочется прерывать этот сон наяву, а