Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая Страница 66

— Аксюшей звать извольте, ваше сиятельство, — сказала она, — я этой глупой гордости не имею. Куда изволите?

Пьер тяжело слез с дрожек.

— Ты где же? Откуда? — спросил он.

— Я-то? Вот домик наш, домой шла, ваше сиятельство, у Грузинской княжне была, они выехали, кое-что мне оставили, — сказала она, указывая на узел, который несла за ней кухарка. — Я, ваше сиятельство, хоть и не благородного рода, а с хорошими господами знакомство имею, только я никакой гордости не имею и напрасно так Евстигнеич, ваш дворецкий, обо мне понимали.

— Это твой дом? Аксюша, можно я к тебе пойду?

— Осчастливите, ваше сиятельство, милости прошу, сюда ступай, — сказала она извощику, указывая на свой домик, который был в 10 шагах, и направляясь к нему с Пьером.[1678]

— Ежели Евстигнеич на меня тогда сплели княжне, так бог их накажет. А я и не нуждаюсь, по милости божьей и вашей, а дай бог им. Я никогда интересанкой не была, и напрасно так обо мне понимают. Княжна сами тогда сказали: ты, Аксюша...[1679]

№ 210 (рук. № 95. T. III, ч. 3, гл. XVIII?).[1680]

— Эх, народ, — сказал извощик, на что-то решившись, и опять погнал свою лошадь.

«Гм, как странно! — думал Пьер, улыбаясь.[1681] — Ну, куда же я попаду? — задал он себе вопрос. — Да, в гостиницу, куда-нибудь подальше за город. Там я пошлю за деньгами. Да, это будет очень хорошо».

— Извощик, — начал было он, но в это время тонкий, женский голос окликнул Пьера. Он оглянулся и по пыльной, немощеной улице увидал шедшую красивую, худую 30-ти-летнюю женщину в шерстяном зеленом платье и шелковом, лиловом платке на голове, лицо которой показалось ему знакомо. Пьер тронул рукой спину извощика, и извощик остановился.

— А я говорю, граф, я сейчас признала, — говорила, ямочками улыбаясь, женщина, подходя к Пьеру.

Пьер смотрел на женщину, стараясь вспомнить, кто она была такая.

— Хоть в каком экипаже ни будьте, а сейчас признала. Зачем, думаю, граф на таком извощике заехал; а как глянула, тотчас узнала. Наш, говорю, граф. Здравствуйте, ваше сиятельство, — сказала она с чуть заметным веселым упреком за то, что Пьер не узнавал ее. — Куда изволите?..

— Ах! Ак... Аксюша... Аксинья, — сказал Пьер, вдруг узнав в этой женщине бывшую горничную княжон.

— Аксюшей звать извольте, ваше сиятельство, — сказала она. — Этой глупой гордости не имею.

— Здравствуй, здравствуй. Ну, прощай, прощай, поезжай. — Извощик тронул.[1682] — Постой, — вдруг сказал Пьер. — Ты где же? Откуда? — спросил он у женщины.

— Я-то? Вот домик наш. Домой шла, ваше сиятельство. У Грузинской княжны была. Оне выехали, кое-что мне оставили, — сказала она, указывая на узел, который несла за ней кухарка.[1683] Я, ваше сиятельство, хоть и неблагородного рода, а с хорошими господами знакомство имею, только я никакой гордости не имею, и напрасно так Евстигнеич, ваш дворецкий, обо мне понимали.

— Это твой дом, Аксюша? — сказал Пьер, видимо на что-то решившись и слезая с дрожек. — Я к тебе пойду, можно?

— Осчастливите, ваше сиятельство, милости прошу. Вот и домик мой, — сказала она, указывая на дом, который был в 10-ти шагах. — Ежели Евстигнеич тогда на меня сплели княжне, так бог их накажет, — продолжала она, на ходу не переставая говорить ни на мгновенье. — А я и не нуждалась по милости божьей и вашей, а дай бог им... Я никогда интересанкой не была. Княжна сами тогда сказали: ты, Аксюша......

— Ты ведь жената? — спросил Пьер.

— Замужем, ваше сиятельство, — улыбаясь ямочками, сказала Аксюша. — Разве не изволите помнить, мы у вас с мужем тогда были с поклоном. Я ничего не горжусь, что я будто чиновница стала. Бывают и благородные хуже простых.

— Ты что ж, уезжаешь с мужем? — спросил Пьер.

— Нет, ваше сиятельство, куда же ехать нам? С дураком-то моим (так она называла мужа) как ехать-то? А вы изволите?

В это время они вошли в ворота маленького домика. Пьер остановился и взял ее за руку.

— Аксюша, поместишь ты меня у себя в доме совсем и чтобы никто не знал?[1684]

— Как, ко мне жить? — вскрикнула Аксюша. — Шутить изволите?

— Нет, я не шучу, истинная правда.

— Деньги-то что ж, — послышался голос извощика.

— Я тебе заплачу за это,[1685] — продолжал Пьер, — но только теперь у меня денег нету. Ты извощику отдай, и еще мне нужно одну вещь, — сказал он скороговоркой.

Услыхав эти странные от Пьера слова, лицо Аксюши вдруг приняло серьезное выражение, но это продолжалось только одно мгновение. Опять заиграли ямочки на ее лице, и она поспешно заговорила:

— И, помилуйте, граф, что изволите говорить — у вас денег нет.

— Право.

— А нет, так у нас найдутся, кому другому...[1686]

— Ну, так пойдем скорее.

И Пьер большими шагами вошел с ней на крыльцо, в переднюю и маленькую гостиную с геранями на окнах.

— Милости прошу, вот не чаяла, не гадала гостя такого, на диван пожалуйте, чем просить ваше сиятельство.

— Мне ничего не нужно, только поговорить, — сказал Пьер, садясь на диван.[1687]

В это время в комнату вошел невысокий, плешивый, старый человек с красным носом и в калошах на босу ногу и, сердито уставившись на Пьера, остановился у двери.

— Это кто же? — сказал Пьер.

— Муж, граф, — как бы извиняясь, сказала Аксюша. — Большого ума был, а теперь, как изволите видеть, ослаб.

— Ступайте, Тимофеич, — сказала она старичку, и старичок покорно вышел.

— Надо, чтоб муж твой не знал, кто я, — сказал Пьер.

— Тимофеич-то? — смеясь, сказала она. — Кому ему сказать-то. Он теперь, граф, как ребенок малый. А большого ума был, граф. И генерал ихний говорит, что если б не пил, так этому человеку цены нет, и я бы с ним, говорит, в жизь не расстался.

— Так вот мне об чем с тобой поговорить надо, — начал Пьер, но Аксюша перебила его:

— Так рубль извощику отдать прикажете?

— Да, да.

Аксюша вышла и, едва только Пьер остался один, как в комнату опять тихо вошел[1688] старичок в калошах и, строго косясь на гостя и не кланяясь ему, молча сел у окна, облокотив трясущуюся руку на подоконник и не спуская воспаленных глаз с Пьера.

— Вы — муж Аксиньи... Петровны? — спросил Пьер.

— Аксиньи Ларивоновны, — поправил сердито старичок. — Я ихний супруг....

Молчание долго продолжалось.

— А они — мои супруги, — сказал старичок, всё не спуская глаз.

— Извощику отдала, граф, — сказала входя Аксюша и неодобрительно посмотрела на мужа.

— Вы бы шли, Тимофеич, — обратилась она к нему.

— Они — графы? — сказал муж.

— Да уж кто бы ни был, они у нас жить будут.[1689]

Тимофеич приподнялся и прокашлялся.

— Обедать пора, — сказал он строго и пошел в дверь.[1690] С этого дня Пьер поселился у Аксиньи Ларивоновны.[1691]

Он встретил Ростовых в тот день, как он в первый раз, обновив приобретенный Аксюшей и предварительно выпаренный армяк, ходил с своей хозяйкой покупать пистолет.

* № 211 (рук. 95. T. III, ч. 3, гл. XVIII).[1692]

Переселившись в дом Аксиньи Ларивоновны, Пьер[1693] испытывал чувство интереса и обновления, подобное тому, которое испытывает путешественник, приехав в новые, необитаемые страны, вокруг себя видя новые, невиданные[1694] нравы и обычаи.[1695]

[1696]Домашние ее состояли из ее мужа, тихого, болезненного человека, ходившего в калошах на босу ногу, матери Аксюши, 70-летней старухи, 12-тилетней дочери, кухарки и дворника.[1697]

Аксюша, всегда ровная, веселая, деятельная, приняла к себе своего бывшего барина так же просто, как ежели бы такие гости у ней бывали всегда. Она[1698] столь многое привыкла не понимать в своей жизни, что переселение к ней Пьера, причины которого она не понимала, она приняла, как обыкновенное событие, нисколько не[1699] странное и не выходящее из общего порядка. «Что-нибудь от жены», решила она себе и совершенно удовлетворилась этим общим объяснением. Она в этом переселении видела только необходимость некоторых хозяйственных распоряжений, к которым она, вернувшись домой, тотчас же и приступила. Она выгнала своего дурака из-за перегородки, велела там мыть и мести, перевесила платья, расставила вещи и спросила, не нужно ли еще чего-нибудь принести Пьеру из его дома. Пьер сказал, что ему ничего не нужно, кроме мужицкого платья и пистолета. Аксинья Ларивоновна обещалась достать эти вещи и тотчас же принялась за другие свои хозяйственные занятия. Пьер почти не имел случая разговаривать и видеться нею. С той самой минуты, как она пришла и сняла свое городское платье, она тотчас же принялась с своими домашними за занятия, которые беспрерывно продолжались целые дни от утра до вечера. Цель этих занятий, поглощавших труды девочки, старухи, кухарки и самой Аксиньи Ларивоновны (только один дурак ничего не делал и сидел с Пьером), состояла только в том, чтобы кормить, поить и одевать друг друга. И занятия эти имели такой поспешный, не прерывающийся характер, что казалось невозможным ни одному из этих людей остановиться в этих занятиях на минуту без того, чтобы не прекратить удовлетворение какой-нибудь насущной потребности. Только что Аксинья Ларивоновна пришла,[1700] как она торопливо принялась за обед: готовить, месить, накрывать, потом есть, потом мести, потом шить, потом ставить самовар, бежать за коровой, потом самовар ставить, собирать ужин и т. д. и т. д. от утра до вечера. Пьеру странно было смотреть на это и видеть только <себя и> дурака ничего не делающим. О себе он не думал, потому что он в это время додумывал тот великий поступок, который он намеревался совершить. [К] 31 августу кафтан для него был готов, расставлен и выпарен Аксиньей Ларивоновной, и он ходил выбирать пистолет, и в этот день встретил Ростовых.