Буран - Тахави Ахтанов Страница 66

За все свои заслуги старик получает сейчас тридцать четыре рупии в месяц, то есть на наши деньги — четыре рубля с копейками.

От стариковской нищеты мы переходим непосредственно к царственному великолепию приемных залов дворца. То есть великолепие-то, собственно, только в одном из двух приемных помещений, в том, где принимают знатных гостей. Мы проходим туда, минуя первый — скромный зал для приема подчиненных. Тут нет ни единого стула. Только кресло магараджи. Не приходится сомневаться, что подчиненные разговаривают с высокородным магараджей только стоя.

Зато во втором зале — подлинно царская роскошь. И потолок, и карниз, и порог отделаны золотом. Золотой и серебряный орнамент украшает и колонны. Величина зала и высота потолка необычайны. Просто хоть верблюдов тут паси. И во всю эту величину — огромный ковер, в котором тонет нога. В самом центре — трон магараджи, а по обе его стороны — мягкие стулья для гостей. Стулья эти, однако, без спинок, что тоже намекает на субординацию: сиди, но не разваливайся.

На стене портреты высоких гостей, посетивших магараджу. Здесь побывали короли Лаоса, Саудовской Аравии, Бельгии (Бодуэн второй с супругой). Приезжал и Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций господин У Тан. И все-таки печать упадка, печать исторической обреченности лежит на всем этом старательно поддерживаемом величии. Ясно, что и сам магараджа — такой же экспонат своего музея, как древние одеяния или бамбуковый лук. Можно легко представить себе, что и те, чьи портреты висят здесь, чьим визитом гордятся, посещали дворец магараджи так же, как мы, только ради полного знакомства с древностями Бенареса.

Покидая дворец, мы наталкиваемся на любопытную деталь — сарай для слонов. Входим. Только два слона стоят перед нами. Но что это? Почему большой слон закован в цепи и крепко привязан к столбу? Оказывается, это бунтарь, вышедший из подчинения человеку. Так случается иногда. И наиболее своенравных заковывают в цепи на длительный период, порой на целый год. И вот он перед нами — повстанец, не выдержавший жестокого наказания. Стоит понуро, не шелохнется. Воля к сопротивлению сломлена. Из цепей могучее животное выйдет покорным и безвольным. Мы смотрим с глубоким сочувствием на несчастного, закованного в кандалы узника. Вспоминаю из Маяковского: «И какая-то общая звериная тоска, плеща, вылилась из меня и расплылась в шелесте…»

— Не желает ли саиб посидеть на слоне верхом? — осведомляется конюшенный. Он уже приволок большое четырехугольное седло и прилаживает его ко второму слону, который много меньше ростом, чем слон-бунтарь. Мы дружно, один за другим, взбираемся по лестнице на спину слона. Вот теперь-то мы почувствуем, что были в Индии!

Обидно только, что и за это короткое удовольствие надо расплачиваться так же, как за вход во дворец. Каждый по рупии. Ну, ничего, игра стоила свеч.

— Девятнадцать слонов у магараджи, — сердито ворчит наш Варма, — а земли у него сколько, да притом самая плодородная. А лес… Есть где поохотиться. Да еще, представьте себе, имеет земельный участок и в городе. Собирается на нем гостиницу строить. А сам все плачется и плачется. Денег у него, видите ли, нет, не хватает на представительство…

Очень раздражен бедняга инспектор паразитическим существованием богатея, огражденного древними традициями.

В эту ночь я долго не могу заснуть. В моем сознании проходит вереница униженных и оскорбленных, встреченных здесь. Паломники с берегов Ганга. Маленькие нищие, протягивающие ладошку, сложенную лодочкой. Стонущая голодная старуха в живописных лохмотьях. Преданный слуга магараджи, старик, получающий четыре рубля в месяц, И, наконец, — рикши, рикши… При виде их меня охватывает жгучее чувство стыда за весь род людской.

Мне казалось до сих пор, что главные законы человеческой психологии, в основном, применимы ко всем людям, что одни и те же явления объективного мира вызывают примерно одинаковую реакцию в каждом человеческом существе. И сейчас меня безмерно удивляют те спокойно-равнодушные взгляды, которыми здесь смотрят на бесчисленных рикш. Вот мы, возвращаясь из дворца магараджи, подъезжаем к большому мосту. Мост выгнул свою могучую спину, и подъем в середине довольно крут. Несчастный рикша вынужден слезать с велосипеда и толкать повозку сзади. Почему же сотни, тысячи людей идут мимо, не замечая, что рикша, истощенный, жилистый, сожженный солнцем, — вот-вот упадет замертво? Почему никто с гневным криком не стащит с повозки этих двух холеных толстяков, что спокойно сидят, продолжая свою мирную беседу? Ведь у себя на родине я всегда наблюдал, как на крутом подъеме люди спрыгивают с подводы, чтобы облегчить труд животного. А тут человек…

Неужели все дело в привычке? Неужели при ежедневном повторении жестокости в человеческих сердцах может выработаться иммунитет против естественных чувств сострадания, нетерпимости к злу?

Не хочу. Пускай это больно, когда с сердца словно кожу сдирают, но это все же лучше, чем обрасти шкурой равнодушия, безразличной к жаре и холоду, шкурой, годной на верблюжьи подошвы.

Мы в Обществе индийско-советской дружбы. Нас гостеприимно встречают люди различных возрастов. Среди них немало женщин. Мы знакомимся с популярными деятелями коммунистической партии страны, с секретарем городского комитета партии. Слушаем выступление жены одного из коммунистов, которая посетила недавно Советский Союз. Это всегда волнует, когда о твоей родине говорят люди, увидевшие ее впервые, когда свежие глаза во всей яркости фиксируют то, что мы сами вроде уже и не замечаем. Речь этой женщины была полна таким восхищением, такой увлеченностью, что аудитория зажглась ответным чувством. Оратора прерывали аплодисментами.

Завязалась непосредственная, живая беседа, в которой, может быть, не все было последовательно, зато все от души. Точно после длительной разлуки встретились давние друзья, у которых накопилось многое, чем надо поделиться. Посыпались вопросы.

— А как у вас с женским равноправием среди народов советского Востока? До конца ли разрешен этот вопрос? — спрашивает какая-то девушка.

— О, настолько решен, что теперь уже довольно остро стоит вопрос о равноправии для мужчин, — отшучиваюсь я.

Каждая шутка охотно подхватывается. Чувство юмора очень свойственно нашим индийским друзьям. В частности, сегодня — первое апреля, и острот — хоть отбавляй…

От нашего имени должен выступить Исаак Голубев. Вся соль этого выступления в том, что оно — на языке хинди. Взаимный восторг оратора и слушателей! Слушателям приятно и лестно, что чужестранец так свободно