Николай Никитин - Это было в Коканде Страница 67

Каждый день велись энергичные поиски. Отряд джигитов был отправлен в горы. Они обшарили все кишлаки, поговорили с жителями - нигде не оказалось даже следа Садихон. Юсуп чувствовал тщетность всех этих поисков. Если Садихон убита, поиски бессмысленны. Если она жива, спрятана и заперта, тогда лишь исключительное счастье могло обеспечить удачу.

Дело в том, что, ввиду особых обычаев, ввиду священной неприкосновенности мусульманского дома, никто из джигитов не мог заглянуть в тайное тайных. Обыск домов производился поверхностно. Джигиты не имели права заглянуть к женщинам. Поэтому только слух или донос мог бы на что-то натолкнуть. Однако ни добровольных свидетелей, ни сплетников, ни доносчиков не нашлось. Никто ничего не знал о Садихон, никто не слыхал о ней, никто ее не видел. Она исчезла, как будто ее спрятали в земле.

Хамдам упорно продолжал поиски, рассылал всюду своих людей, делая вид, что не оставляет надежды найти пропавшую жену. А Садихон жила в горах, в усадьбе Баймуратова. Ее держали в яме, и Хамдам отлично знал не только о местонахождении Садихон, ему известно было каждое ее слово, ему доносили о каждом ее вздохе. Хамдам усмехался, и ненависть его к Садихон ничуть не смягчалась. Джигиты Хамдама искали пропавшую жену всюду. Но тот, кто не хочет найти, не находит. Тот же, кто хочет, не имеет возможности.

Юсуп лично участвовал в поисках. Однажды Насыров заметил ему, что так искать, как ищет он, способен только муж.

В конце октября Хамдам прекратил игру. Он ходил хмурый и печальный, жалуясь всем и каждому на свое горе.

- Моя потеря невозвратима, - лицемерно вздыхая, заявлял он. - Садихон в Китае. Наверно, ее продали туда.

Вначале, приказав упрятать Садихон, он еще не помышлял о том, что же он сделает с ней. Затем военные дела отвлекли его от этих забот. Сейчас же снова встал вопрос: продолжать ли ему медленную казнь или убить Садихон?

Он ни на что не мог решиться и все откладывал, все дожидался, как будто надеясь, что жизнь сама распутает эту загадку. Он заскучал. Он почувствовал, что его дом пуст. Он постоянно думал о Садихон. "Она оживляла мой сад, и комнаты, и двор, точно стеклянный колокольчик. Теперь, что бы ни случилось, мне уже не слыхать ее голоса. Уж лучше, как это ни больно, выбрать смерть", - думал он.

Но тут он увидел, что любит ее, что он не в силах лишить ее жизни. Он гнал эти дикие мысли, пил водку с Насыровым, смеялся сам над собой, никому не раскрывая своих секретов, ездил в Коканд, заставлял Сапара приводить к нему женщин.

В доме стало шумно и скандально, и чем больше шуму, чем больше было в доме криков, тем разнузданнее и страшнее становился Хамдам.

Однажды после особенно громкого скандала, когда приезжие женщины перебили в доме стекла, Рази-Биби утром явилась к Хамдаму. На ней был зеленый халат, на голове белый шелковый шарф. Хамдаму показалось, что она уезжает в гости.

- Ты куда? - спросил он.

Биби попросила у него лошадей, ничего не ответив на его вопрос. Тогда он ехидно покачал головой:

- Чего же ты не сбежала вместе с твоей подружкой Садихон? Или у тебя нет родственников? И нет любовника?

- Ты пьян, - сказала Биби.

- Я трезвею, когда вижу тебя.

- Мне неприлично здесь жить. Я еду в Андархан. Пока я остановлюсь в твоем доме.

- Скажи, Рази: Садихон любила меня когда-нибудь?

- Не знаю.

- Как будто женщины когда-нибудь умеют любить! - сказал Хамдам, рассмеялся и, махнув рукой, приказал Насырову выдать все то, что просит Биби. - Наряды, платья, денег, лошадь - отдайте ей! Дайте все, что она пожелает! - сказал он Насырову.

Он отсылал ее с охотой, потому что в этом доме даже она напоминала ему Садихон.

Он был доволен. Все устраивалось само собой. Рази уезжала к своим. Если она попросит развод, он даст его. Он даже подарит ей дом в Андархане. Все равно там никто не живет, а жилище без людей разваливается и гибнет.

Он останется одиноким, и у него начнется третья часть его жизни. Он так и делил всю свою жизнь на три части: первая - юность, вторая Садихон, третья - все, что случилось сейчас. Иногда ему казалось, что никогда Садихон не была для него столь желанной и единственной, как это представляется сейчас, но тут же отбрасывал эту мысль. Он уверял всех, что нет в мире человека с более горькой судьбой, чем его судьба. Смешнее всего, что в конце концов он убедил в этом даже самого себя. Многие жалели Хамдама и высказывали ему свое сочувствие.

19

Полк Хамдама готовился к Октябрьскому параду. Торжества должны были состояться в Коканде. Ожидались награды. Настроение у всех военных было приподнятое и возбужденное.

Хамдам заявил Юсупу, что ему сейчас не до этого, что он отстраняется от этой суеты и всю подготовку полка передает в руки Юсупа.

Каждый день в степи за кишлаками шло военное обучение. В Коканде предполагались военные состязания, поэтому всадники тренировались в джигитовке.

Ежедневно, в три часа дня, Хамдам приезжал для проверки занятий. Сопровождаемый Насыровым, он объезжал эскадроны, здоровался с джигитами и, не сделав никому никаких замечаний, молча покидал поле. Полк, разбросанный в разных кишлаках, после тренировок разъезжался по своим квартирам.

Почти накануне праздника, перед отправкой полка в Коканд, к Хамдаму приехал Жарковский. Он прибыл по особому, секретному поручению штаба.

Юсуп подал в штаб рапорт о незаконном расстреле Дадабая и настоял на том, чтобы делу дали ход. Жарковского направили для расследования. Повертевшись около суток в Беш-Арыке, побеседовав с некоторыми беш-арыкскими жителями, допросив Сапара и еще нескольких джигитов из личной охраны, пообедав с Хамдамом, Жарковский уехал.

Ему казалось, что он все понял, все узнал. Расстрел Дадабая, старого врага советской власти, однажды уже арестованного, перебежчика, активного участника белобухарских отрядов, не представлял ничего особенного. Такие случаи бывали на фронте. Ничего личного, никакой мести Жарковский в этом деле не отыскал. Из расспросов жителей Беш-Арыка выяснилось, что Хамдам не имел с Дадабаем никаких личных счетов. Упреки Дадабая в двоедушии были слишком обычны: многие курбаши попрекали этим друг друга. Конечно, нельзя было считать Хамдама революционером, но также глупо было обвинять его в связях с басмачами. Хамдам совершенно резонно доказывал, что только благодаря этим связям, в силу своего особого положения, он успевал вовремя узнавать о собирающихся шайках, разгонять их и держать район в порядке.

Словом, вернувшись в Коканд из Беш-Арыка, Жарковский доложил в штабе официальную сторону своего следствия. Хамдамовское дело прекратили.

Были обстоятельства, которые заставляли Блинова осторожничать. Советизация Бухары не остановила басмачества. Наученный горьким опытом прошлого, Блинов понимал, что именно теперь, после победы советской власти, ее враги возьмутся с удвоенной, даже утроенной энергией за организацию восстаний. И слабость местных советских органов, и неумение сочетать разнообразные способы борьбы с басмачами, и явная измена, и предательство, и работа шпионов, и контрреволюционная проповедь мулл, и задержка с земельной реформой - все это заставляло его опасаться, что басмачи зашевелятся снова, и тогда опять понадобится Хамдам.

Из Восточной Бухары уже доносились неприятные вести. Там оказалось несколько племен, которые под натиском главарей объявили себя сторонниками эмирского строя. Блинов, как и многие, не знал еще самого главного: что "бежавший" эмир вовсе не бежал, а скрылся в горной части Бухары и оттуда подымал мятеж.

Сведения из России также принуждали к раздумью. Правда, предварительный мир с Польшей был уже подписан в Риге, советские войска, под руководством Фрунзе, уже овладели Перекопом, но Врангель еще сидел в Севастополе. Чувствовалось: чуть только пошатнутся дела Советской России, и это немедленно отзовется в Туркестане. Зараза басмачества, расползаясь из горных районов, опять угрожала Фергане.

Вот почему Блинов не обострял отношений с Хамдамом. Он отлично помнил наставления Фрунзе. Он не забыл его оценку Хамдама. Но обстановка была настолько сложной, что он не хотел ссориться с Хамдамом, тем более что внешне Хамдам держал себя отлично. Кавполки нуждались в конских резервах, в пополнениях. Хамдам прекрасно провел конскую мобилизацию, умело уничтожал шайки басмачей, хорошо выполнял приказания на фронте, - в свете всех этих дел однодневный его плен в Якка-Тут исчезал из внимания Блинова, стушевывался, казался самым обыкновенным и даже естественным случаем.

В обстановке военных действий, в маневренной войне, когда часто трудно было разобрать, где фронт и где тыл, некоторым отрядам не раз случалось попадать в мешок и подвергаться разгрому или плену. История с Хамдамом поэтому не представлялась чем-то особенным. Такие истории происходили не только у Хамдама. Обвиняя его, надо было обвинять и других. Стоило ли из-за этого ссориться с Хамдамом? Нет, Хамдам мог еще пригодиться! Его знание местных людей, его авторитет среди других курбаши - все эти качества невольно заставляли Блинова дорожить Хамдамом. Поэтому натянутые отношения Юсупа с Хамдамом не вызывали в Блинове одобрения. Настроенный Жарковским, Блинов считал это даже вредным. Он сам был не из доверчивых людей. "Но всякому недоверию должны же существовать какие-то пределы!" - простосердечно думал он.