Валериан Скворцов - Понурый Балтия-джаз Страница 67

Он тоже носил швейцарский "ЗИГ-Зауэр", но облегченную модель. Генеральскую - "пе-двести-тридцать". До пятисот граммов весом. Нажав на выброс обоймы и дав ей слегка выскользнуть, я определил, что все восемь патронов на месте, а патронник пуст. Вогнал обойму назад. Передернул затвор. Поставил на предохранитель.

- Взаймы, - сказал я привставшему с ящика Ге-Пе. Лицо его багровело от унижения. И добавил: - Если не потеряю...

Согнутый пополам Рауль Бургер торчал лицом в пол. Дитер держал на весу его завернутые за спину руки. Начальник кохвика и его напарник смотрели себе под ноги.

- Уходим, Москва? - спросил лучший кригскамарад в мире, подмигивая.

Капралом Москва меня называли последний год службы.

- Договорились обо всем, - сказал я Ге-Пе, невольно улыбаясь при напоминании о прозвище. - Твое превосходительство допивает пиво и ждет меня на лохусальской вилле.

- Не там, - ответил толстяк, - в Пирита. Дечибал Прока адрес и телефон знает.

Я показал Дитеру Пфлауму содержимое вскрытой мной раньше картонки. Он получил возможность посмотреть и потрогать поддельные банкноты, готовые к поставке на экспорт. Этим я втягивал Пфлаума в свои оперативные и, признаться, не вполне правомерные действия с дальним расчетом. Из "Каякаса" он подтвердит своей конторе, что ситуация такова, какова и есть на самом деле. Таким образом, блокирующее наблюдение со стороны открытой Балтики будет гарантировано в пограничных водах ещё на несколько часов.

Прока высадил меня, не доезжая "Паласа". Я велел ему ждать на шоссе, на расстоянии, с которого меня легко приметить, когда я выйду из гостиницы.

В лобби, перегороженном диванами, лампионами, креслами, пальмами в кадках и стойкой бара, пианист в сиреневом блейзере выбивал из клавиш белого рояля вальсы Шопена. Черная кавказская голова выделялась среди шевелюр каких-то латиноамериканцев или азиатов. Боксера, борца или качка легко определить - шея и загривок плавно переходят в затылок, голова тыквой. Да и знакома она мне была ещё с первой встречи в подпольном катране. Господин Вайсиддинов, моряк и правовед, а также кладбищенский подсобный рабочий. Победитель. Надо мной и Чико.

Я неторопливо двинулся в сторону лифтов, когда рядом с первой вынырнула вторая характерная голова. Второй победитель, тоже моряк и кладбищенский служитель, но физик, занимался развязавшимся шнурком. Господин Махмадов, собственной персоной. Какие люди! И, разумеется, с охраной. Третий, славянского обличья, держался чуть поодаль. Он сидел в кресле, развернувшись так, чтобы обеспечить сектор обзора.

Оба азерика, может быть, из-за черных шевелюр, казались необычайно бледны. Лица отдавали мучнистой серостью.

В сторону Махмадова от бара летел официант в эполетах из витых шнурков. И я понял, зачем наклонялся Махмадов. Не ради шнурка. Он уронил сэндвич и с автоматизмом голодающего человека потянулся за ним. Подбежавший официант согнулся в поясе - видимо, подбирал с пола кусок... Они голодали в своем логове?

На подносе, поставленном на столик перед Вайсиддиновым, тесным строем стояли высокие фирменные кульки с сэндвичами.

За мной непрерывно наблюдал портье в сером сюртуке и таком же цилиндре. Когда я входил, он вышколенно распахнул дверь, автоматически зафиксировав доху искусственного меха и потертые вельветовые брюки. Пришлось демонстративно, как бы уточняя время, отвернуть манжету и показать свои "Раймон Вэйл". Затем я взял с подставки французскую "Матэн", защемленную в деревянную палку, и уселся в белое кресло. Демократический интеллигент в ожидании, когда заграничный дядюшка спустится из гостиничных апартаментов. Что-то в этом роде.

Сто лет назад, когда папа выступал в ресторанах, я часами высиживал в гостиничных фойе, впитывая их суетную атмосферу. Это была высокая школа проникновения за маски на лицах и в души, прикрытые костюмами от "Версаче" или откуда еще. Тогда-то я и понял, как стыдно жить в гостиницах. В особенности, дорогих. В сущности, это обычное бродяжничество, просто высокого класса, то есть доведенное до абсурда. Я не верил в деньги или удачи постояльцев. Если их занесло так далеко в столь поганое место, как Ханой, или Сайгон, или Шанхай, или Бангкок, или любой другой чужой город, если они слушают и оплачивают папину музыку, какая же цена этим людям дома? И, кроме того, я вывел своеобразный коэффициент для проходных дворов, какими мне представляются гостиницы, - восемь из десяти снующих, сидящих, стоящих или болтающих в их холлах заняты слежкой. За контактами, деньгами, грехами, суетой и неизменными неудачами друг друга.

В фойе гостиниц я невольно примерял жизнь папы, свою и мамы на остальных людей. И эти остальные казались мне такими же навечно бездомными.

Чико Тургенев не мог жить вне этого бездомного стиля. Он рассылал свитских в дорогие гостиницы и рестораны за едой. Пижонство и глупость. Дутый имидж блатных в роскошных местах, словно нарушенная светомаскировка в затемненном городе...

И тут я услышал за спиной:

- Встань, легавая сука, улыбайся, и мы выходим в подвальный гараж. Пикнешь - замочу. Радио есть?

- У меня нет радио, - ответил я.

Портье, взглянув в мою сторону и отвернувшись, набирал номер на переносном телефоне.

Поднявшись из кресла, я полуобернулся. Этот четвертый, славянского обличья, появившийся сейчас, кажется, из туалета, сопровождал Чико к музею в день репетиции великого похищения. Его редкие волосы были влажными. Умылся в чистом месте.

Лезвие, пропоровшее доху, свитер и сорочку, он держал у моей печени. Кхмерам-добровольцам, служившими в Индокитае гидами при разведгруппах, за печень, вырезанную у пленного, раненого или мертвого, платили в два раза больше, чем за пару ушей. Иногда печень приносили надкушенной. Отъеденный кусок сулил будущие победы...

Не дождется меня Дечибал Прока, подумал я. И прикинул: Гаргантюа Пантагрюэлевич опять продал.

От всех четверых разило несвежим бельем. Юрист и моряк Вайсиддинов шел впереди, двое славян с пакетами прижимались по бокам. Замыкал конвой физик и моряк Махмадов. Устраивать свалку бессмысленно. Даже если сумею выстоять против четверых минуту-другую, затем загремлю в полицию, а это - всему конец.

Последнее, что я увидел в холле, перед тем как меня потащили вниз по устланной ковром лестнице с блестящими перилами, был официант в эполетах, возвращавший подшивку "Матэн" на место.

- Сейчас резать будем, сволочь, - сказал Вайсиддинов, впихивая меня в "Мерседес", в который, забежав с другой стороны, садился за руль Махмадов. Славяне укладывали пакеты в багажник. Сильно хлопнув его крышкой, они уселись по обеим сторонам от меня.

С места взяли резко. Притормозив у шлагбаума на выезде из подземного паркинга, физик сунул комок крон охраннику в будке и, аккуратно вписавшись в поток машин на магистрали, выехал в сторону Пярнуского шоссе.

Боковым зрением я увидел вдали "БМВ", перед капотом под закатным солнышком прохаживался Прока.

- Сейчас будем тебя резать, сволочь, - повторил, полуобернувшись с переднего сиденья, Вайсиддинов - видимо, старший в этом, говоря военным языком, ОРД, то есть отдельном разведывательном дозоре.

Странно, они не стали меня обыскивать. Ге-Пе ничего не сказал им про свой пистолет?

Нож вошел поглубже. Кровь и без того обжигала мне бедро и задницу.

- Где твоя явка? - спросил славянин справа. Он чем-то колющим поддел мой подбородок. Я скосил глаза. О господи! Литое жало стальной стрелы в штурмовом арбалете с натянутой тетивой. Палец с черной каймой под ногтем на спусковом крючке. Предохранитель не поставлен. Случайный ухаб, и металлический стержень пробьет мой череп насквозь!

Странно, но все ещё не обыскивали. И руки оставили свободными. Я держал их на коленях. Поднял левую и показал пальцем, что в таком положении не в состоянии говорить. Жало стрелы медленно отошло и уперлось в сонную артерию.

- Моя явка недалеко, - сказал я. - Адрес я не помню, но показать дорогу могу. Не убивайте меня. Я все расскажу. Задавайте вопросы. Пожалуйста, не убивайте меня! Если нужно кого-то вызвать на явку по телефону, я сделаю. Только не убивайте! Я дам вам денег! За меня могут заплатить...

Ответил старший:

- Сиди смирно. Говори, куда ехать. Говори просто - прямо, направо, налево, а другое не говори... Сиди смирно. Пока резать не станем. Жить, значит, желаешь? Все желают!

Я припомнил широкую выщерблину в асфальте на выезде со двора школы, где Тармо снимал студию. "Мерседес" неминуемо качнется.

Арбалетчик чаще смотрел не на меня, а вперед, на дорогу, и крутил головой по сторонам. Напор лезвия с другого бока не усиливался, я смог бы вытерпеть и худшее.

Они нервничали. Я чувствовал. Инструкций, как действовать в данном непредвиденном случае, Чико им не давал. Предупреждение о моем появлении они, скорее всего, получили от Ге-Пе опосредованно и неожиданно для себя. Толстяк позвонил в "Палас" и дал наводку портье в сюртуке и цилиндре. Портье ждал меня, иначе, принимая во внимание мою одежку, остановил бы и принялся бы расспрашивать, к кому да зачем. Он впустил меня, потому что я шел в ловушку. А я, идиот, не насторожился, что меня ничего не спросили в дверях в таком подходящем к роскошному месту наряде... Когда тургеневская четверка брала меня, портье упорно не смотрел в мою сторону.