Петр Краснов - Выпашь Страница 68

Ночь надвигалась. В покое, где они были, стало темно. Неясно намечалась в углу фигура недвижно сидящего гэлюна. Четки не двигались в его руках. Казалось, он заснул.

После продолжительного молчания тихо и точно с каким-то упреком стал говорить лама.

— Мир, отрекшийся от Бога и Им установленных законов, ты назвал культурным?…

Мир, поклонившийся золотому тельцу, ты называешь культурным?… Да ведь в этом, тобою названном культурном мире — такое одичание, какого история не запомнит. В твоем культурном мире: рабство в самой ужасной форме… Одичание, озверение…

Дикая наглость… И ты там думаешь найти людей, твоему русскому горю сочувствующих и его понимающих?…

Петрик пожал плечами. Лама заметил его движение.

— Ты мне не веришь? Ты думаешь: зазнался монгол!.. Азиат!.. Гнилой запад!..

Монах неслышно открыл дверь и принес в комнату круглый бумажный фонарь. От него светлее стало в покое. Неопределенные тени побежали по белым каменным стенам.

Сидевший в углу гэлюн поднял голову.

— Пойдем, сын мой, потолкуем еще, если ты не слишком устал.

"Канбо-лама" сделал знак пришедшему монаху, тот раскрыл двери — и гэлюн, за ним Джорджиев и Петрик пошли за светившим им фонарем монахом и стали спускаться по крутой каменной лестнице.

ХV

Они прошли двором и направились к главному флигелю, где стояла высокая кумирня.

Они шли длинными коридорами. За высокими дверьми кое-где слышалось неясное бормотание, за другими стояла тишина глубокого покойного сна. Гэлюн дошел до высокой резной двери, ведшей в покои ламы, и остановился подле нее. Он низко, монастырским, уставным поклоном поклонился «Канбо-ламе», Джорджиев ответил ему таким же поклоном. Монах открыл двери ламе. Джорджиев пропустил Петрика вперед и вошел за ним в высокий покой. В нем, как и во всем монастыре, было свежо.

Большая керосиновая лампа горела на громадном черного дерева в богатой китайской резьбе столе. Она освещала кипы бумаг, свитков, европейских газет, чашечки с тушью, печатки и изображения фантастических зверей, цветов и драконов из нефрита, порфира и яшмы. У стены в бронзовом, красивой резьбы «хибаче» тлели уголья. В комнате стоял ладанный дух, пахло угольями «хибача» и какими-то травами. Этот запах, обширность покоя почти без мебели, безделушки из твердых камней, вся эта китайщина, к которой Петрик давно привык, настраивали Петрика на какой-то мистический лад, и все здесь казалось ему таинственным и необычайным. Он ждал от ламы особых откровений, может быть, пророчеств.

"Канбо-лама" сел за стол в высокое китайское разное кресло и пригласил Петрика сесть против него в таком же кресле.

— Ты не поверил мне, сын мой, — тихо начал "Канбо-лама", — ты усомнился в моих словах. Гордый европеец все еще сидит в тебе. Рабство?!.. Европейские торгаши этого слова прямо не употребляют. Они кичатся своей свободой. Я живал подолгу в больших городах. Когда я вздумал вернуться к себе в Ургу, меня не понимали, меня осуждали, считали ненормальным. Как можно променять европейскую свободную культуру на азиатскую глушь… Свобода?… Они там помешались на этом слове. Да где же она, эта свобода? Я видал европейских рабочих. Я знаю, как просыпаются они по гудку, или под звон будильника ранним утром и как бегут они к станкам, боясь опоздать. Я видел, как косой взгляд мастера заставлял увядать на их лицах улыбку радости. Я видел людей, получавших за малейшую провинность расчет, или выгоняемых на улицу за недостатком работы. Выгнать на улицу — это пострашнее прежних бичей и скорпионов, которыми расправлялись надсмотрщики с непослушными рабами. Голод страшнее смерти. И потому сколько самых страшных самоубийств в культурном мире! Рабочих усыпляют опиумом сладких слов социализма, этой новой религии европейского мира. Они — хозяева государства!.. Им принадлежит первенство!.. Их зовут в парламенты!.. Им дают организовывать свои союзы и партии, а жизнь их становится все хуже и хуже. Ими начинает править толпа, а результаты этого ты уже видел у себя на Родине.

Лама перебрал кипу газет, лежавшую перед ним.

— Сначала, — сказал он, это так меня удивляло и возмущало, что я делал вырезки.

Потом увидел, что это безполезно. Каждый день, каждый, приходивший из Европы или из Америки номер газеты приносил мне какой-нибудь новый ужас, и вырезать больше не стоило. Древние народы знали ужасы рабства. Культурные народы знают еще большие ужасы контракта. Нарушение контракта сопровождается судебным процессом, лишением места, громадными неустойками, штрафами, выгоном на улицу. В культурных странах люди любят судиться. Женщина там как будто и свободна, но посмотри, сын мой, какова ее свобода.

"Канбо-лама" взял английскую газету, лежавшую особо, в стороне.

— Вот, посмотри, сын мой. В Америке одна девушка, тоже, вероятно, выросшая и воспитанная без веры в Бога и без нравственых устоев, по имени мисс Аллин Кинг, заключила с антрепренером Зигфельдтом такой контракт: Она во все время действия их договора не имеет права ни прибавлять в весе, ни убавлять более чем на десять фунтов. Также и измерения ее тела не могли, согласно контракту, отклоняться более, чем на пол-дюйма. Она была взвешена и измерена и все измерения ее тела, так же, как и ее вес, были указаны в контракте, как это делается со скотом. Было куплено тело человека, а вместе с ним была куплена и его душа. Ибо со дня подписания контракта начались невероятные телесные и душевные муки этой девушки.

Шесть лет прожила мисс Кинг, во всем себе отказывая и питаясь по особой для нее составленной дозе. Завтрак — тонкий ломтик ржаного хлеба без масла, стакан апельсинового сока и чашка черного кофе без сахара. Обед — яблоко или груша.

Ужин — несколько листиков салата, или томат, или маслины, или сельдерей. Ничего другого есть артистке не полагалось. Кроме того, эта несчастная девушка принимала еще и особые пилюли для похудения. В результате полного истощения мисс Кинг впала в странное, как бы безчувственное состояние и была помещена в частный санаторий для нервных больных, где провела под наблюдением врачей почти три года.

Когда она выздоровела, она приехала к родным и через четверть часа по приезде выбросилась из окна. Она оставила записку. В ней было: "я прихожу в ужас при мысли, что мне снова надо идти на сцену и снова жить на диете"… Думал ли кто из законодателей такого социального строя, какие муки переживала эта девушка?

Лама замолчал. В состоянии созерцания он находился несколько минут. Потом он поднял глаза и, глядя сверлящим взглядом на Петрика, стал говорить с большою печалью в голосе:

— Все это делается в угоду толпе и ее кумиру, золотому тельцу. Толпа требует зрелищ, а правительства уже не думают о том, какие зрелища допустимы и какие ведут к упадку нравов. В Варшаве появился некий Юраш, "пожиратель живых крыс".

Он просил разрешения устроить спектакль. К чести варшавской полиции, он разрешения этого не получил. Варшава все-таки еще во власти русской культуры. В Париже, Лондоне, Берлине или Нью-Йорке он не встретил бы препятствий к устройству своего отвратительного зрелища. Тогда он решил показать свое «искусство» нелегально. Он устроил «представление» на пустыре одной из варшавских улиц. Он ел живых крыс. Публика смотрела и восхищалась. Юраш заявил, что он съест живого кота. Но, когда он начал грызть кота, и кровь потекла по его груди, публика, а ее набралось несколько сот человек, не выдержала отвратительного зрелища, набросилась на «пожирателя» и сильно избила его… Тут все хорошо: и публика в несколько сот человек, и перед нею — тоже «человек», терзающий зубами маленьких зверьков. Ты скажешь мне, это культура?… Это такое одичание нравов, какого не знала и Римская Империя в дни своего падения. Кто мог остановить это? Священники?… но их в просвещенной Европе едва терпят. Бога единого боятся, Бога изгоняют из школ, изгоняют из детских душ, ну вот и приготовили таких, как тот антрепренер, что купил тело, а вместе с ним и душу артистки Аллин Кинг, приготовили и саму Аллин Кинг, приготовили и Юраша… Да что говорить!.. Есть вещи хуже. Вот тебе штришок парижской жизни. Двадцатилетний рабочий Рондье, желая отделаться от своей возлюбленной, ожидавшей от него ребенка, убил ее. В течение пятнадцати дней он держал труп убитой под кроватью, на которой спал. Когда соседи стали жаловаться на дурной запах, он ночью вынес труп на двор и спрятал под грудой мешков с цементом. Прошло несколько дней. Рондье узнал, что за мешками должен приехать грузовик. Тогда он взял полуразложившийся труп и снес его опять к себе в комнату, где и скрывал еще десять дней. Соседи надоедали ему своими жалобами.

Тогда Рондье опять-таки ночью взял труп и на тачке вывез его, чтобы выбросить в Сену. Труп к этому времени находился в такой степени разложения, что голова сама собой отвалилась от тела… Это культурные люди!.. Каждый день читаешь о самых страшных убийствах, совершаемых по ничтожным поводам. Социальные правительства, отрекшиеся от Бога и от морали, погрязшие в материализме, думают положить этому предел казнями, гильотиной, электрическим стулом. Они видят: казни не останавливают преступлений и не улучшают нравов. Они понимают: спасти их может только возврат к вере их отцов, возврат к страху Божьему, но как это сделать?