Александр Куприн - Прапорщик армейский Страница 7

Я - нехороший! Свидетель бог, что ни одна дурная мысль, даже ни один оттенок дурной мысли не шевельнулся у меня в голове. Или, может быть, мое несчастное лицо имеет способность выражать вовсе не то, что я чувствую?

Однако - странная вещь - замечание Кэт вдруг заставило меня впервые почувствовать в ней женщину, и мне стало неловко.

Так мой опыт гипнотизирования и не удался. Мигрень у Кэт не только не прошла, но с минуты на минуту становилась все сильнее. Когда она уходила, ей, вероятно, стало жаль видеть мое разочарованное лицо. Она позволила мне на секунду более, чем следовало, задержать ее руку и сказала: - Вечером я не буду гулять. Подождите до завтра.

Но как это было хорошо сказано! Какое значение может иногда женщина вложить в самую пустую, самую обыденную фразу. Это "подождите" я перевел таким образом: "Я знаю, что вам очень приятно со мной видеться, мне это тоже не противно, но ведь мы можем встречаться ежедневно, и времени у нас впереди много - не правда ли?" Кэт дает мне право ждать себя! У меня даже голова кружится от восторга при этой мысли.

Что, если простое любопытство, знакомство от скуки, случайные встречи перейдут во что-нибудь более серьезное и нежное? Блуждая после ухода Кэт по дорожкам сада, я невольно мечтал об этом. Ведь ни о чем не запрещено мечтать ни одному человеку? И я представлял себе, как между нами возникает пламенная, скромная и доверчивая любовь, ее первая любовь, моя. хотя не первая, но зато самая сильная и последняя. Я представлял себе ночное свидание, скамейку, облитую кротким сиянием луны, голову, доверчиво прижавшуюся к моему плечу, и сладкое, еле слышное "люблю", робко произнесенное в ответ на мое пылкое признание. "Да, я люблю тебя, Кэт, говорю я с подавленным вздохом, - но мы должны расстаться. Ты - богата, я бедный армейский офицер, у которого нет ничего, кроме безмерной любви к тебе. Неравный брак принесет тебе несчастье. Ты будешь потом упрекать меня". - "Я люблю тебя и не могу без тебя жить! - отвечает она. - Я пойду за тобой на край света". - "Нет, дорогая, нам нужно расстаться... Тебя ждет иная жизнь... Помни только одно, что я никогда, никогда в моей жизни не перестану любить тебя".

Ночь, скамейка, луна, поникшие деревья, сладкие слова любви... Как все это возвышенно, мило, старо и... глупо. Вот и теперь, пока я пишу эти строки, капитан, только что выпивший на ночь "петуховки", кричит мне из своей постели:

- Что это вы все строчите, поручик? Уж не стихи ли часом? Вот бы разодолжили таким "бэгэрэдством".

Капитан, кажется, больше всего на свете ненавидит стихи и природу... Кривя рот в сторону, он говорит иногда:

- Стишки-с? Кому это нужно-с? И он язвительно декламирует:

Передо мной портрет стоить Неодушевленный, но в рамке; Перед ним свеча горить, Букет торчить И роза в банке.

- Чепуха-с, ерунда-с и всякая такая вещь...

Но и он не чужд искусству и поэзии. В период усиленных приемов "петуховки" он играет иногда на гитаре и поет старые, диковинные, смешные романсы, каких теперь не поют уже лет тридцать.

Сейчас я лягу в кровать, но знаю, что заснуть мне будет трудно... Но разве мечты, хотя бы самые несбыточные, не составляют неотъемлемого и утешительного права каждого смертного?

21 сентября

Если бы мне вчера кто-нибудь сказал, что я и капитан будем обедать у самого Андрея Александровича, я бы рассмеялся в лицо этому предсказателю. Я. между прочим, только что вернулся из палаца, и даже в зубах у меня дымится еще та самая сигара, которую я закурил в великолепном кабинете. Капитан в своей комнате растирается муравьиным спиртом и ворчит что-то про "бэгэрэдство и всякую такую вещь". Однако он сбит с панталыку и, очевидно, сознает себя смешным в своих сегодняшних лаврах торреадора и бесстрашного спасителя особы прекрасного пола. Увы! Должно быть, сама судьба избрала нас обоих выступать здесь в комических ролях: меня - в приключении на берегу озера, его - в сегодняшнем подвиге. Впрочем, надо рассказать все по порядку. Было часов одиннадцать утра. Я сидел за письменным столом н писал своим домашним письмо в ожидании капитана, который должен был прийти к завтраку. Он действительно пришел, но в самом неожиданном виде: весь в пыли, красный, переконфуженный и злой. Я поглядел на него вопросительно. Он начал стаскивать с себя сюртук, продолжая браниться.

- Это вот... такая вышла вот... глупая штука и... всякая такая вещь!.. Представьте себе - иду сейчас с работ... Прохожу двором и вижу, что из палисадника, что перед палацом, выползает эта самая старушка, ну... мать или бабушка, что ли, или кто там? - не знаю. Прекрасно-с. Бредет она себе потихонечку, вдруг, откуда ни возьмись, выскакивает теленок, знаете, обыкновенный теленок, еще и году ему нет... скачет, знаете, хвост кверху, и всякая такая вещь... ну, просто телячий восторг на него накатил... Увидал старушку и прямо к ней. Та - кричать! Палкой на него машет... А теленок еще пуще - так вокруг нее и танцует, думает, играют с ним. Покатилась моя старушка на землю... ни жива ни мертва и даже кричать больше не может... Вижу я, что нужно помогать, - бегу изо всей мочи... прогоняю этого дурацкого телка... смотрю, а старушка лежит, чуть дышит и даже кричать больше не может. Я думал, что уже дуба дала со страху. Ну. поднял ее кое-как, отряхнул от пыли, спрашиваю, не ушиблась ли? Та - только глазами ворочает и стонет. Наконец говорит: "Проведите меня в дом". Обнял я ее вокруг спины, поволок, на балкон втащил. На балконе сидит сама хозяйка здешняя, жена самого... Перепугалась ужас как. Охает. "Что такое с вами, "маман", что случилось?.." Усадили мы с ней старушку в кресло, натерли какими-то духами. Ничего... отдышалась понемногу. Ну и начала же она потом расписывать. Я уж не знал, куда мне деваться... "Иду я, говорит, по двору. и вдруг прямо на меня летит бык... огромный бешеный бык... глаза в крови, морда вся в пене... Налетел на меня, ударил в грудь рогами, свалил на землю... Дальше я, говорит, ничего не помню..." Ну. одним словом, оказалось, что я какое-то чудо совершил: кинулся будто бы этому самому быку навстречу, схватил его за рога и, ей-богу, чуть ли не через себя перекинул... Я слушал-слушал и говорю наконец: "Вы ошибаетесь, сударыня, это не бык, это был просто телок..." Куды тебе! И слушать не хочет. "Вы. говорит, это из скромности".

В это время приходит барышня ихняя. Тоже разохалась. Старушка ей всю эту комедию рассказала. Черт знает что за идиотская история! Называют меня и героем и спасителем, жмут руки, и всякая такая вещь... Слушаю их: и смешно мне и стыдно, право... Ну, думаю, попал в историю, нечего сказать... Насилу-то, насилу от них отделался. Этакая ведь глупая штука вышла! Глупее, кажется, и нарочно не выдумаешь...

Мы сели завтракать. За завтраком, после нескольких рюмок "петуховки", капитан немного успокоился. Он уже собирался опять идти на работы, как вдруг стремглав влетел в комнату наш казачок, с лицом, перекошенным от испуга, и с вытаращенными глазами.

- Пан... сами пан сюды идут!

Мы тоже, бог весть почему, испугались, вскочили, забегали, стали торопливо надевать скинутые сюртуки. В эту самую минуту в дверях показался Обольянинов и остановился с легким полупоклоном.

- Господа, я боюсь, что причинил вам беспокойство моим визитом, сказал он с самой непринужденной и в то же время холодной любезностью. пожалуйста, оставайтесь, как были, по-домашнему...

Он был в легкой просторной чесучовой паре, удивительно шедшей к его большому росту и молодившей его лицо. А лицо у него истинно-аристократическое: я никогда не видел такого изысканного профиля, такого гонкого, гордого орлиного носа, такого своевольного круглого подбородка и таких надменных губ.

Затем он обратился к капитану:

- Позвольте мне выразить мою глубокую признательность... Если бы не ваша смелость...

- Помилуйте, что вы-с? - возразил капитан, конфузясь и делая руками несообразные жесты. - Да я же ничего особенного не сделал, за что благодарить? Телок-с! Собственно говоря, просто неловко, и всякая такая вещь. Обольяпинов опять сделал не то насмешливый, не то вежливый поклон.

- Эта скромность делает честь вашему мужеству, капитан. Тем не менее я считаю долгом принести благодарность и от матушки и от себя лично.

Тут капитан совсем застыдился, покраснел, - отчего лицо его сделалось коричневым, - и еще нелепее замахал руками.

- Да помилуйте... ничего тут особенного... просто телок... Да я... сделайте одолжение... всегда... вижу, телок бежит, ну. я сейчас... помилуйте...

Я увидел, что капитан решительно запутался, и поспешил к нему на помощь.

- Присядьте, прошу вас, - сказал я, придвигая ему стул.

Он вскользь окинул меня равнодушным взглядом, оросил небрежное merci, но не сел, а только взялся рукой за спинку стула.

- Мне очень жаль, господа, что мы до сих пор не были знакомы, - сказал помещик, протягивая капитану руку. - Во всяком случае, сделаемте это: лучше поздно, чем никогда...

Растерявшийся капитан ничего не мог ответить и только чрезвычайно низко поклонился, пожимая белую выхоленную руку.