Сергей Клычков - Князь мира Страница 7

*****

Когда солдат в Михайловом виде пришел на село, пастух гнал по выгону стадо.

В то время Чертухино было не страсть какое село, в две улицы, домов всего двадцать, не больше.

Мужиков на выгоне не было, бабы же стояли, подперши подбородки руками и заботливым глазом провожая скотину - домашняя дума и вековечная наша деревенская тягота, потому мало кто и заметил солдата.

Солдат же, как только минул ворота, снял картузишко после Михайлы и на солнышко плешь показал: не сумлевайтесь, дескать, бабоньки: я - самый Михайла!

Но никто и без того ничего не подумал, кто только глазом моргнул, а кто и совсем отвернулся, ни прощай ни здравствуй, потому что кто же Михайлу поймет: пришел он али уходит?

Да и в самом-то деле: чем не Михайла?..

Михайла и Михайла, и палочка в руках, и бороденка торчит для порядку, на манер того козла, которого тверские мужики по дурости своей на колокольню тащили, только с походки вроде как поживее да потверже, должно, по той же солдатской привычке, которую никаким армяком не прикроешь от сметливого глаза, но бабам такая тонкость была невдомек, хотя Михайла очень уж загребал ногами, потому что болела у него с малых лет поясница будто бы от тяжелых подъемов и в ногах было дрожанье.

Солдат прошел мимо баб, отсчитал третий дом от краю по левой руке, подошел не торопясь, видит: дом так себе, не ахтишная стройка!

Крыт под щетку соломой, на соломе с краю крапива, и в крапиве на тепле весело бабочка вьется, под окнами стоит рябина или черемуха, не поймешь: лист чуть разбила и выставила только ушки, окна скособочились и смотрят в землю, да и вся изба сильно подалась вперед, будто тоже собирается куда-то за хозяином идти, да никак не сдвинется с места.

"Под крышей бобыль, - подумал солдат, присаживаясь на крыльцо, - а повыше ковыль!"

Поглядел солдат на дверку: замок с хитрым отпором, кованой меди, видать, что Михайлова жена куда-то тоже еще с утра устегала.

- Известно дело, - ухмыльнулся солдат, - баба-то видно, что да!

Достал было кисет и начал уж крутить козью ножку, да вспомнил про Михайлу, что тот ни водки, ни табаку за всю жизнь не употреблял, сунул кисет под застреху, сидит - лик постный, ждал-ждал, все глаза проглядел на середку.

- Ишь ты, шленда! Ну да ладно: подарю сапожки - подожмешь ножки!

Только к обеду, когда отзвонили на чертухинской колокольне и последний удар укатился далеко куда-то за наши леса и поляны, через деревни и села, к тому, может, синему морю, на берегу которого стоит бесплатежное царство, -солдат разглядел: идет из-за дворов Михайлова молодуха, будто крадется от людского глаза, хотя кому какая нужда подсматривать, подошла к огороду сзади Михайлова дома, и с ней рядком кто-то вроде ей на ухо шепчет, одной рукой на избу показывает, а другой обхватил посередке и не пускает, но Марья, видно, уже разглядела солдата, отпихнула вздыхателя от себя, и тот споткнулся и повалился в межу, а Марья будто чуть вскрикнула и заспешила, словно куда опоздала.

- А-а-а… Эн оно что, - щелкнул солдат.

Отвернулся, как будто ничего не заметил.

Марья подошла и поклонилась, платочек на голове поправила и грудь подперла рукой, чтобы не так заметно было волненье из-под ряднины.

- Аль уж вернулся, Михайлушка? - Голосок виноватый.

- А ты не ждала небось? - сердито ответил солдат, не повернувшись. -Где это тебя с такой рани нелегкая таскала?

- В церкву, Михайла… к ранней ходила! За тебя помолилась!

- Подумать только, праздник какой: молодой пономарь!

- Да что ты, Михайла, в уме?.. - всполохнулась Марья. - Мало что люди болтают, всех слушать, ушей не хватит. На-ка просвирку!

- Знаем мы эти просвирки - в середине дырки!

Марья ушам не верит: никогда до той поры ее Михайла и голосу не подавал, где была, куда ходила, как и нет его, старик очень тихий, согласный, вся и беда, что не в силе да пахнет от него по ночам как из могилы.

- Думала, ты в лес за грибами пошел… грибов принесешь… потому и печь не топила, а тут как раз зазвонили!

- Ямщик, должно, со звонками проехал! К тому же, дурья твоя голова, если уж врать, так навирай, чтобы угодить в рай: какие в таку пору грибы?

И в самом деле, нескладно это вышло у Марьи, совсем недавно снег только сошел, ну да в обиде у бабы месяц за месяц заходит и все сроки иные.

- Ладно, небось… отпирай избу да становь самовар! Мотри, Марь, у меня: я ведь тихий-тихий, а не гляди, что в тряпочку помалкиваю: я ведь все-е вижу!

- Михайл… побойся-ка бога!

- Чего ж мне его бояться: дело несь говорю!

Марья еле ключом в замок попадает, тычет, а сама утирает глаза, и за слезой ей не видно, что держит ключ кверху дужкой, не протыкая в лазок.

- Напраслина, Михайла… видит бог, напраслина!

- О… о… напраслина!.. А кто же тебя мял сейчас за углом?

Марья выронила ключ и схватилась обеими руками за щеки, смотрит во все глаза на солдата в Михайловом виде, не зная, куда ей кинуться лучше: ругаться или смеяться над стариком, потерявшим всякий разум от подозренья.

- Сам видел: руки вот так и расставил… иди, дескать, к своему старому черту, а я вот не пущу… Хорошо, что столкнула!

- Что-о? - протянула Марья. - Что эта?.. Уж не в писании ли вычитал?..

- Да то… вот что… могла бы где-нибудь подальше от дома! Не срамила бы дом!

- Глаза те, старый слепень, напучило!

- Ничего не напучило - сам видел!

- Да что ты видел-то?.. - заходили Марьины скулы, вот лопнут не то от злости, не то от смеха. - Кого?..

- Пономаря! - расстановисто ответил солдат.

- Пономаря-а? Да он же на Пасхе с колокольни свалился!

- Его самого! Захочет - с того света придет!

- О… о… х-хо-хо-хо!.. - раскатилась Марья, присела и даже руками себя в коленках обхватила. - Старый же ты дурыня, до чего же меня только насмешит: ей-бо, сейчас тресну! Ох-хо-хо-хо-хо! Ой… ей… ой!

Солдат недоуменно поглядел на бабу и подумал:

"Баба-то - да! Проведет и выведет!"

- Ой же и дури в тебе накачано, Махайла! А все, должно, от писанья! Лучше бы гряды копал!..

- Скажешь тоже: и видел, да не видал! Знаем вашу повадку! Шалишь!

- Да не говорю, что не видал… только что ты вида-ал?.. - Марья опять зашлась дробным смешком, закашлялась и схватилась за грудь.

- Пономаря! - отвернулся солдат.

- Держите меня, сейчас упаду: это же чучело! Какой там еще пономарь?

- Чучело? - удивился солдат.

- А то нет?.. Пономарь?.. Сам же ведь прошлой осенью ставил!

Солдат почесал недоверчиво в затылке и хмельно улыбнулся:

- Ишь ты, память-то какая девушкина стала… ну, вот убей меня - не помню!

- Это у тебя писаньем отшибло!

- Сумно мне что-то: пойти посмотреть!

- Поди, поди, фефя, глаза разуй, слепой куклюй!

- Подожди, - говорит строго солдат, - погоди: надо проверить, потому что бабе так поверить нельзя! Баба сама себе правды не скажет!

Завернул он поспешно за угол дома и распахнул настежь калитку на огород, в огороде межи лежат от прошлогодних гряд, и у частокола щетинкой вылезла на припеке осочка, и уже взлохматилась местами молодая крапива.

"Гряды бы перекапывать надо, а тут балушки у старика на уме", - уже без смеха подумала Марья, но тут же опять залились у нее румянцем и запрыгали щеки, когда солдат в Михайловом виде, как бы робея, подобрался к той самой меже, в которую и в самом деле Марья повалила огородное чучело, думая сейчас же приняться за перекопку, а чучело стояло на самой середке гряды, расставивши руки, и только мешало, - подобрался, видит, нагнулся, сослепа еще не веря глазам, а из межи… Тут у Марьи захватило дух и по спине побежали мурашки, и на глазах застыли слезинки, которые одна за другой катились от смеха: из межи у Марьи совсем на глазах выскочил живой человек, очень даже похожий на пономаря, такой же кудлатый, волосы самоварного цвета, и по росту как будто подходит, только вместо подрясника в чучельном балахоне с латками и заплатками на каждом вершке, - вскочил и на ее Михайлу с кулаками!

- Чтой-ти-ка?.. Что же ж это такое?.. Видится, что ли?.. Ай уж люди до того заговорили, что и сама стала верить?.. - протерла Марья глаза, глядит: да, пономарь!

А в дыры так и сквозит белое, ядреное тело кутейной породы, и щеки круглые, словно налитые, лосные, лампадным маслом вымазаны, и глаза, как стекляшки, на солнце горят.

- Михайл… а Михайла, - задохнулась Марья.

Жалко уж стало старика, али и в самом деле перепугалась и потеряла всякое соображенье, но солдат, видимо, мало струсил, обернулся только на Марью, мотнул ей головой: дескать, что - видела?.. - а потом пригнулся чуточку и со всего маху ухватил балахон по середине, у пономаря глаза вылезли и болтаются сбоку, страшно уставились на Марью, руки смешно заболтались по сторонам, и ноги достают землю, а достать никак, видно, не могут, подтащил его солдат к частоколу и, поднявши на обеих руках высоко над головой, забросил на другую сторону в крапиву.