Наталья Давыдова - Вся жизнь плюс еще два часа Страница 7

Отличная тронная речь. Ладно. Он не хочет быть сегодня серьезным. Простим его. Раз он сегодня именинник.

- Это глубоко ненормальная вещь, которая ведет к глубоко ненормальным последствиям, - говорит Леонид Петрович Завадский. - Уйма вашего времени и сил уйдет - на что? Жаль? Очень. А что делать? Я с Робертом не согласен. Надо ввязаться в драку. Очень неохота, я понимаю, я-то понимаю. А выхода нет. Мой отец всегда говорит: "Скупой два раза заплатит, ленивый два раза сделает". Но трудно вам будет, ох.

И смотрит на меня печально, уныло, рукой подпер подбородок, пригорюнился. Уже видит, как от меня остались рожки да ножки. Такой, значит, страшный Тереж. Поддержали меня друзья. Да, боже мой, я ведь знаю, что такие вещи все равно решаешь одна и делаешь одна.

Приходят физики, мы наливаем рюмки, и начинается обычный застольный шум, где все серьезное, составляющее смысл нашей жизни, выражается в шутливой форме. Недаром в институте, на ученых советах, на отчетах, на летучках, самым главным кажется, кто кого перешутит. Великое дело перешутить. Перешутил - победил. Шутить надо на тему. Мы всегда шутим на тему.

- Давай, Роб, развивай кипучую бездеятельность!

- Да, я читал. Работа непонятная, очевидно, хорошая.

- ...А что химфизика...

- ...В химфизике нахалы, но не дураки.

- Не робей, старик. Будешь замдир хоть куда. Только ставь на правильную лошадку и добивайся независимости.

- К сожалению, даже из таблицы умножения можно сделать неправильное употребление.

- Задача начальства - защищать своих подчиненных от происков вышестоящего начальства, я на тебя надеюсь, Роб, - говорю я.

Ни на минуту не прекращаю я думать о темах 1 и 2, даже если мне кажется, что я думаю о другом, сплю, смеюсь и пью вино за здоровье нового замдира. Все мы так. Всем нам сказали: встань в угол и не думай о белом медведе, а мы стоим и думаем только о нем.

Я поднимаюсь и говорю с волнением, глядя на физиков, которые держатся изумительно дружно, умеют веселиться, умеют работать, у них золотые руки, светлые головы...

- Переходите в нашу лабораторию!

- Этот маленький тост произнесен с большим чувством, - смеется Роберт.

Все-таки он благородный парень и друг, физики ему самому нужны, но он готов их уступить.

- Переходите, - прошу я, - и мы начнем интересную работу. Вам будет предоставлена самостоятельность, переходите, ребята. И выпьем за нашего нового замдира.

- А я хочу стать замом себя по науке, - грустно говорит Завадский, - и больше мне ничего в жизни не надо, клянусь.

Я думаю о девушке, которая пишет ему письма каждый день. Нет, с письмами у нее ничего не получится, тысяча километров - надежная гарантия. Ей надо приехать и не тронуть ни одной бумаги, не двинуть ни одной вещи. Говорят, у Леонида Петровича дома все здорово устроено, называется порядок беспорядка или, наоборот, беспорядок, порядка. Все перевернуто, почти нереально, предметный мир висит в воздухе. Но весь этот хаос подчиняется своему хозяину.

За столом продолжают обсуждать дела института. Беда, что мы ни о чем другом не можем говорить.

- Почему мы такие отсталые, почему мы не танцуем твист? - спрашивает Белла.

- Мы танцуем, - отвечают физики.

"Они танцуют", - думаю я.

- Все старухи в Чехословакии танцуют твист, - говорит Белла.

- Твист обеспечит вам великолепный брюшной пресс. Это спорт, подкрепленный музыкой и неутомительными тренировками. Три месяца тренировок - и вы в полном порядке, - говорит Роберт.

- А что же ты? - спрашиваю я.

- У меня нет как раз этих трех месяцев, старушка, - отвечает он. - У меня нет даже трех дней...

Это правда. Казалось бы, что, живя в провинции, мы должны иметь свободное время, но его нет у нас. Мы бежим в том же темпе, что и наши коллеги в столичных городах, и мы бежим быстро, а надо бежать еще быстрей.

- Беллочка, - говорит Роберт ласково, - восполняет все мои просчеты и недоделки. Она моя художественная часть.

- Больше я не буду твоей художественной частью, - заявляет Белла, поступлю на службу и выработаю себе новую линию поведения. Буду учиться смотреть в окно, когда мне не хочется разговаривать. Как Маша.

- Молодец! - восхищается Роберт.

Темы 1 и 2 - это химия, моя профессия, но за всем этим стоит седой краснолицый человек, который с самого начала внимательно смотрит на меня, пошучивает, ждет. Он ждет открытого боя. Вряд ли он рассчитывал на то, что я буду молчать. А может быть, он как раз на это рассчитывал.

- Маша! Маша! - смеется Роберт. - Ты за меня не рада? Почему старые друзья всегда такие зануды? Всем недовольны и только умеют портить настроение! А помнишь, как мы ездили в Новгород и цыганка нам нагадала. Отличная была цыганка. Мне она нагадала тогда Белку с ходу, вот, пожалуйста, моя Беллочка. А тебе? Мне она нагадала казенный дом, дальнюю дорогу и Беллочку-шатеночку. Все точно.

- Почему мы никогда не зажигаем свечи? - восклицает Белла. - А свечи есть!

Она приносит увесистую пачку пахнущих керосином свечей, рассовывает их по стаканам, зажигает.

- Замечательно! - восхищается Роберт. - Красиво!

- Очень мило, очень мило, - бормочет Леонид Петрович, - только жарко. Прямо скажем, нечем дышать.

- Свечи _придают_, - шепчет Белла, - но все равно, я должна работать. Товарищи, устройте меня на работу, я же вас прошу, но все-таки на такую работу, которая была бы хоть что-то.

Горящие свечки плавают в ее ореховых глазах, красивое белое лицо презрительно-печально, она разговаривает сама с собой:

- Все-таки такая работа, на которой я была бы хоть что-то, а не полное дерьмо. В институт я не пойду, потому что я ненавижу химию. В районную библиотеку! Хоть книжки выдавать! В газету! Статьи писать. О ходе хлебоуборочной. Я должна работать. Всем на это наплевать, буду я работать или не буду и кем я буду.

Мы привыкли к тому, что Белла считает нас виноватыми в том, что она не работает. Когда она заговаривает о работе, всем нам делается неловко, а она еще долго говорит и сердится, что мы молчим.

- Почему вы молчите? Не удостаиваете меня! Вы выше. Интересно, почему вы молчите? Вы не хотите, чтобы я работала? Скажите честно, вы считаете, что я ничего не могу делать для пользы общества? Но вы напрасно так считаете. Вы убедитесь в этом.

4

Потихоньку все-таки мы как лаборатория формировались, и я росла как начальник. Прежде всего мы научились делать запасы. Научились меняться, брать ненужное сегодня в расчете на туманное будущее. Мы научились делать "заначки". В лаборатории накопились неплохие запасы - приборов, реактивов, посуды. Конечно, нам было далеко до других, но и у нас наступила эпоха Умеренного достатка. Мы перестали побираться и могли как равные участвовать в грандиозных институтских обменных операциях, проходивших под лозунгом "Сменяем все на все!" и "Я тебе - ты мне!".

С помощью универсального катализатора - спирта и личного обаяния - мы наладили приятельские отношения со стеклодувами, и тот главный дядя Вася, который есть в каждом институте, человек, способный подковать блоху, уже не отвечал нам ледяным тоном: "Сделаю через месяц". Дело в том, что мы стали втихомолку заниматься темой N_3, которая не проходила по планам Комитета, не значилась в планах института и вообще нигде не значилась, словом, не существовала. Она родилась в таинственных глубинах нашего подсознания.

У нас идеями не хвастаются. К идеям относятся с предубеждением и боятся, когда их много. В лаборатории Роберта висит плакат: "Идеи, не мешайте нам работать!" Роберт может сыпать идеями, у него цепная реакция.

Даже хорошая идея - это очень мало, почти ничего. Практически ничего. Так мы говорим. На самом деле мы любим идеи.

Идея может родиться рано утром, на рассвете, а уже в полдень умереть в коридоре у ящика с песком, где трое химиков соберутся покурить. Смерть идеи может быть бесславной. Она умрет, воткнутая с окурками в песок, под смущенный смех того, кто ее родил. Она может умирать тяжело, в хриплом споре, под непарламентские реплики сторон. Иногда она может показаться слепяще гениальной одному или даже троим, пока к ящику не подойдет четвертый. Попросит закурить, осведомится, о чем речь, и просто, как прикуривал, закроет открытие.

Хуже, если идея осталась недобитой. Проскочила и осталась жить, нахальная, манящая, но фальшивка и дешевка. Она все равно умрет, но перед смертью наделает Дел.

Моя идея осталась жить. Роберт раскрошил спичечный коробок, выкурил несколько сигарет. Я ждала, "скрывая волнение". Он спросил, не получится так, что мы будем возиться, а папа Байер давно уже это сделал. Но я была в патентной библиотеке, патентной аналогии нет. И мы оставили идею жить. Тайную, незаконную, ненадежную.

- В кого ты у нас такая умная, - пробормотал Роберт.

Мимо нас проходили сотрудники. Лаборанты думали о несправедливости, мы можем стоять и трепаться, а они не могут. В эту минуту они забывали, что они треплются не у ящика с песком в коридоре, а прямо в лаборатории.