Александр Солженицын - Знают истину танки ! Страница 7

С презрительной улыбкой он оглядывает стреляющий конвой и опускается из кадра нехотя.

пальба реже, а все идет.

Конвоиры и сами некоторые трясутся и бьют все ниже, все ниже. Это и есть "когда ружья стреляют сами". Один конвоир ошалел и еще кричит:

— Ложись! Ложись! Ложись!

никому. Поваленной колонне.

стихло.

Гай и Климов лежат впереди других и с земли смотрят зверьми сюда.

Пыль висит над колонной от паденья тел.

Убитый парень у ног конвоиров.

Сквозь конвойное оцепление входит Бекеч со списком. Минута его истории!

— Кого называю — встать! И выйти! Полыганов!

Из навала тел поднимается маленький Михаил Иваныч. Весь перед уже не черный, а от пыли серый.

…Вон туда!

показывает ему Бекеч за свою спину. И выкликает дальше:

…Шиляускас! Цвиркун!

МЫ ОТХОДИМ, ОТХОДИМ.

голос Бекеча слабей. Вот уже не слышен.

Только видно, как встают по его вызову заключенные и, взяв руки за спину, переходят в отдельный маленький строй, где их строят лицами в ту сторону, откуда пришла колонна. Они «арестованы». Их окружает резервный конвой.

ШТОРКА.

Два заключенных (передний из них — Меженинов, сейчас он без очков) в затылок один другому несут длинную кривую ржавую трубу. Задний (нестарый мужчина с крупным носом, крутым выражением) спрашивает:

— Слушайте, дОцент! А не поменять ли нам плечи?

Останавливаются. Меженинов:

— Ну, командуйте.

— Раз-два-бросили!

Скидывают с плеч трубу и увертываются от нее.

стук и призвон трубы.

Разминают плечи. Кряхтят. Задний показывает куда-то:

— Объясните мне, пожалуйста, член-корреспонден, куда смотрит, например, Госплан! Почему в безлесной пустыне такую громадину…

Над просторной производственной зоной — длинный, высокий корпус — из еще не потемневшего струганого дерева.

Его кончают строить: по стропилам положили продольную обрешетку и во многих местах уже покрыли тесом.

В разных местах перед корпусом и на крыше его — рабочее движение черных фигурок.

…отгрохали из чистого дерева! Ведь это дерево везли сюда за три тысячи километров!

Голос Меженинова:

— Полковник! Какой вы стали ужасный критик!

А небось, ходя в погончиках, считали, что "все действительное разумно"?

СТЯЖКА КРУЖКОМ

вокруг двух фигурок на гребне здания.

И УВЕЛИЧЕНИЕ.

Это Климов и Гай сидят на самом коньке. Вблизи них никого.

но оживленный плотничий стук.

Гай:

— …и ничего никогда здесь из побегов не выйдет. Подлезали под проволоку и уходили подкопом, — а далеко? Кого мотоциклами не догнали, — высмотрели самолетом. Разве нас держит проволока? Нас держит пустыня! — четыреста километров без воды, без еды, среди чужого народа — их пройти надо! Полыганова я умней считал, а тебя тем более.

— Павел! Чем ждать, пока в БУРе или на каменном карьере загнешься, — лучше бежать! Что-то делать!

— Не бежать надо, Петя!

— А что-о!?

Вдохновение на лице Гая:

— Не нам от них бежать! А заставить, чтоб о н и от нас побежали!!

Климов пытается угадать мысль Гая. Веселый голос поет неподалеку.

— чом, чом, чернобров,

чом до мэне нэ прийшов!

Это ниже, где крыша еще не покрыта, — с чердака высунулся меж обрешетки тот мордастый молодой Ы-655, сосед бандуриста, такой упитанный, будто он и не в лагере:

— мабуть, в тэбе, чернобров,

шапци немае?..

И оглядясь:

…Ну, ходимть, бригадиры, до Богдана! Галушки будем йисты!

ОТ НЕГО ВИДИМ

как Гай и Климов, сидя, съезжают по крыше сюда, вниз, и спрыгивают на чердак.

Здесь темнее. Двое уже сидят, остальные усаживаются под скосом крыши, в уголке чердака. Здороваются.

— Селям, Магомет!.. Здравствуй, Антонас!

Богдан:

— Що ж, панство, можливо буты спочинать? От мусульманского центра- е, от литовского — е, у русских ниякого центра нэма, Петька будэ тут за усю Московию. А у нас, щирых украинцев, руки завсе на ножах, тильки свистни!

плотничий стук — отдаленным фоном.

КРУПНЫМ ПЛАНОМ, ИНОГДА ПЕРЕМЕЩАЯСЬ, ОБЪЕКТИВ ПОКАЗЫВАЕТ НАМ

то двух, то трех из пяти. Эпическое лицо кавказского горца Магомета, доступное крайностям вражды и понимания (он уже очень не молод). Смуглого стройного литовца Антонаса — какими бывают они, будто сошедши с классического барельефа. Румяного самодовольного Богдана. Климова. Страстно говорящего Гая:

— Друзья! Вы видите — до какого мы края… Нас доводят голодом, калечат в карцерах, травят медью. И собаками травят. И топчут в пыли. Срока наши не кончатся никогда! Милосердия от них…? — никогда! Мы тут новые, но десять поколений арестантов сложили кости в этой пустыне и в этих рудниках! И мы — тоже сложим! Если не поднимемся с колен! МГБ нас как паук оплело, пересеяло нас стукачами большими и малыми. Мы потому брюхом на земле, что сами на себя каждый день и каждый час доносим начальству. Так какой же выход? Чтоб мы могли собираться! Чтоб мы могли говорить! Чтоб мы жить могли! Выход один:

Лицо Гая. Он страшен.

— Н о ж в с е р д ц е с т у к а ч а!

Магомет. Литовец. Климов. Бандеровец.

Да это трибунал!

…Пусть скажет нам Бог христианский, Бог мусульманский, Бог нашей совести — какой нам оставили выход другой?!

Они воодушевлены! Их тоже уже не разжалобишь!

…Не сами ли стукачи поползли за смертью?!..

ЗАТЕМНЕНИЕ.

музыка возмездия!

В серых тревожно шевелящихся клубах — экран. Меж них в середине — беззащитная, равномерно дышащая грудь спящего. Сорочка с печатью "Лагерь N…"

Кромка одеяла.

И вдруг взметается (крупная) рука с ножом.

Удар в грудь! — и поворот дважды.

Снова взлет руки. С ножа каплет кровь. И струйкой потекла из раны.

Клубится, клубится экран, как дым извержения.

Удар!! — и поворот дважды!

и в музыке эти удары!

Взлет руки. Она исчезла. Серое и красное на экране.

протяжный болезненный человеческий крик:

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

Клубы расступаются. Виден весь убитый, лежащий на нижнем щите вагонки. И кровь его на груди, рубашке, одеяле.

И вокруг — еще спавшие, теперь в испуге поднимающиеся с вагонок люди

от крика:

— А-а-а-а…!

Комнатка — на семь тесно составленных вагонок. За обрешеченным окном — темно.

Это кричит — старик-дневальный в дверях, обронив швабру и мусорный совок. Это он первый увидел убитого и криком поднял спящих. Теперь, когда он не один перед трупом,

крик его стихает.

Все молча смотрят на убитого. Непроницаемые лица. Жалости нет.

ШТОРКА.

В той же комнате. Все — так же. Перед трупом стоит Бекеч. Два надзирателя. Режущим взглядом обводит Бекеч

— И ни-кто? Ниче-го? Не видел?!

заключенных. Они:

— Мы спали… Мы спали, гражданин начальник…

Дневальный

— Только подъем был! Гражданин надзиратель только барак отперли! Я за шваброй пошел. Прихожу, а уж он…

Бекеч сощурился.

— Тебя-то я первого и арестую! Ты мне назовешь, кто не спал!

КОРОТКОЕ ЗАТЕМНЕНИЕ.

те же серые клубы по экрану. та же музыка возмездия.

И тот же взмах руки с ножом. Вынутый нож кровоточит.

ШТОРКА. ОБЫЧНЫЙ ЭКРАН.

Больничная палата, ярко освещенная. За обрешеченным окном темно. На пятерых койках — больные. С шестой выносят на носилках тело.

Голос:

— В операционную! Быстро!

Тело вынесли, и Бекеч спиной своей прикрыл за носильщиками дверь:

— И вы?! То-же-ска-жете-что-не-ви-дели?!..

вонзающимся взглядом озирает он

оставшихся оцепеневших больных в своих койках.

…Не слышали, как здесь убивали? Десять ножевых ран — и вы хрипа не слышали? Тумбочку опрокинули, — а вы спали?

Больные — при смерти от страха, но не шелохнутся. Глаза их остановились. Еще раньше остановились, чем пришел Бекеч их пугать.

Крик Бекеча возносится до тонкого:

— Спали?! Одеялами накрылись, чтобы не видеть?

ШТОРКА.

Операционная. Врач с седыми висками из-под белой шапочки. Сосредоточен на работе. Его молодой помощник (больше виден со спины).

Очень тихо. Редко, неразборчиво — команды хирурга.

Операционный брат четко, поспешно, беззвучно выполняет приказания. У окна стоит Бекеч, следит пристально. Белый халат внаброску, поверх его кителя.

Хирург чуть поворачивается в сторону Бекеча. Негромко:

— Он умирает.

Бекеч порывается:

— Доктор! Очень важно! Хотя бы полчаса сознания! Десять минут! Чтобы я мог его допросить! — кто убийца?

Хирург работает.

Неразборчивые команды. Иногда — стук инструмента, положенного на стекло. Тишина.

Хирург наклонился и замер.

Выпрямился. Бесстрастно:

— Он умер.

ШТОРКА.

В предоперационной — хирург и его помощник. Они уже сняли маски, расстегивают халаты. Видны номера у них на груди.