Александр Бойм - Летние истории Страница 7

Как в капле угадывается океан, а в песчинке пляж, так и его натура отражалась в приезде без сигарет в Лифляндию, где пошлины и акцизы вздувают их цену втрое.

Он был чуть выше Страдзинского и заметно шире его в плечах, со скучно очерченным лицом, но веселыми глазами и обаятельной улыбкой.

Илья полагал себя фотографом и даже где-то иногда печатался, но, увы, Москве (псевдобогемно-светско-тусовочной) был гораздо более известен в качестве мелкого ЛСД-дилера. Он занимался этим еще не вполне серьезно, но уже в пугающих друзей масштабах, хотя, признаться, другое занятие, каким Илья мог преуспеть или хоть бы заработать, выдумать непросто. Был он феноменально ленив и феноменально же необязателен (по слухам Илья опаздывал и манкировал даже свиданиями), так что, с трудом можно понять, как он хоть этим снискал хлеб насущный.

Совсем не из таких происходил Боря, хотя и возлежащий сейчас на диване совершенным обломовым. Трудолюбиво и целеустремленно торил он дорогу в гранитном мире шоу-бизнеса, добравшись, правда, пока только до клубов средней руки и разогрева перед популярными командами, но дело явно продвигалось, и Боря каждое лето приезжал все более известным.

Честно говоря, некоторое опасение вызывала его музыка, сложноватая для эстрады, тем паче отечественной. Зато внешностью он обладал великолепной в придачу к отменному росту и отлично сложенному, раздающемуся в стороны мускулами телу, в наследство от родителей ему досталось лицо, исполненное той некрасивой и решительной мужественности, что становится только лучше с годами, достигая пика мужской привлекательности годам к сорока пяти, когда оно становится вполне употребимо в рекламе американских сигарет и даже в героическом кино для роли героического борца с мафией или героического подпаска (на случай, если вестерны за двадцать лет снова войдут в моду).

После этих слов Вульф, яростно кусая фильтр, откинулся назад и, делая странные пасы руками, неразборчиво и возмущенно бубнил, силясь материализовать еще оставшихся на веранде.

Кстати, хотя Вульф и производил теперь впечатление законченного неврастеника, это было не совсем верно: вне литературных священнодействий, Женя пребывал в неизменно добродушном и спокойном до флегматичности настроении, выносившем без заметного ущерба даже критические замечания друзей, оценивающих новую рукопись.

Непонятное оживление на улице заставило его выглянуть в окно. Запущенная комнатушка, обозванная в приступе мании величия кабинетом, выходила на тихий переулок, чья тихая жизнь была, к вульфовской радости, окончательно придушена дорожными работами.

Напротив располагалась школа, и опаздывающие школьники оглашали воздух частым стуком торопливых ног.

Да, школа, школа: живой памятник десятилетних мучений, пропитанный удушливым запахом угнетения и скуки. Он вспомнил свою оскорбительную бездарность, вызывавшую легкое презрение математички и унизительное сочувствие физика, вспомнил дешевое фрондерство и ненависть исторички, вспомнил он и обожание литераторши, стыдливо подумав:

"Надо бы ней зайти, давно не был: — и тут же без связи, — вообще-то девять уже:

пора спать: "

Вульф переместил себя на кровать и добрый час не мог заснуть, видя в полудреме своих героев, додумывая Стаса и Свету, сызнова измышляя некоего Павлика, но наступил наконец тяжелый сон, в котором величественные прибалтийские сосны сменялись пряничными домиками старого Таллина.

Глава II Самоутверждающая

:на подоконник Стас и, выпуская дым в темноту, заговорил:

— Да, кстати, Бориславский в мае был в Питере.

— Чего мне не позвонили? — удивился Страдзинский.

— Ром, мы чего-то тебя так и не поймали, то занято, то никто не отвечает¼ — Да? Странно: А! Я наверно в Москве был: Ну, и как он?

— Прилежный студент, без пяти минут магистр.

— Серьезно? — весело изумился Илья.

Бориславский, могущий соперничать в непутевости даже с ним самим, несколько лет назад эмигрировал по явному недосмотру государственного департамента в Калифорнию.

— Ага, говорит там даже выпить не с кем, приходится от нечего делать учиться.

Зато здесь он оттянулся, первым делом купил во такой пакет травы, Стасик развел руками, демонстрируя объем, достаточный для приведения в невменяемое состояние всех первокурсников самых престижных московских вузов и еще достало бы полному составу петербургского Рок-клуба в лучшие его годы.

Стас продолжил свою историю, причем особенный восторг у него отчего-то вызывали свои же провалы в памяти, поглотившие половину визита Бориславского.

Стасик, самый старший из собравшихся на веранде, был славным пареньком, добродушным, открытым, всегда готовым помочь, ну, разве что, чуть простоватым и инфантильным.

Отъезд Бориславского, с которым они были неразлучны, положительно пошел ему на пользу — их совместные кутежи вызывали ужас не только у родителей даже Илья участвовал в них не очень охотно, правда, не столько из-за порочности, сколько из-за отупляющей тоски однообразия.

Сам по себе Стас не так чтобы любил выпить, но получив предложение, приходил, приносил и напивался с удовольствием, если же предлагали покурить, понюхать или проглотить, то он и здесь не отказывался, обладая, однако, неким врожденным благоразумием, не позволившим ему зайти слишком далеко.

Теперь, лишившись постоянного собутыльника, бывшего, что, надо полагать, очевидно, ведущим в их тандеме, Стасик поуспокоился и даже в каких-то четыре года переполз со второго на пятый курс. Папа еще в преддверии диплома пристроил его в звучно именуемый банк, где он и трудился не без успеха последние года два.

Кстати, возможности папа простирались заметно дальше, и Стас, единственный из них, мог не думать о заработке и будущем, оставив эти скучные заботы Владимиру Ивановичу, происходившему из породы крупных советских директоров.

Одна только здешняя его дача говорила — жутковатое дворцового типа строение — безошибочно указывала на социальное положение владельца, вызывая мысль, что место ей где-нибудь не далее чем километрах в тридцати от одной из столиц, были у него, впрочем, хоромы и там, даже, кажется, еще и лучше.

Владимир Иванович, ходивший раньше дома в длинных сатиновых трусах, а теперь в ярких штанах от спортивного костюма, поверх коих свисало все более внушительное брюхо, Владимир Иванович любитель вкусно пожрать и крепко выпить, а выпив, поучить молодежь, если придется в гостях у сына, жизни:

Ну и довольно, его нельзя не узнать.

Хозяйкой веранды и прилегавшей к ней, но малозначной для сюжета дачи была Светка, милая и домовитая пухленькая барышня, прикончившая в этом году юрфак, и уже нашедшая хорошее место.

Была она сделана из того теста, что дает свету законопослушных граждан и добросовестных налогоплательщиков, но всеми силами тщилась изображать роковую женщину, и, полагая в себе художественные таланты, пробовала петь и рисовать.

О ее вокале мы из милосердия говорить не станем, а что до живописи, то даже Рома, тактичнейший Рома, не мог согнать блуждающей ухмылки, просматривая бесчисленные кошачьи глаза и охру, размазанную пальцем.

Ну вот и осталась одна Аня, милая Анечка, чудный ребенок, маленькая девочка и общая любимица, хотя, в сущности, учитывая подкатывающее восемнадцатилетие и второй курс чего-то там экономического, пора бы было заметить, что она давно уже взрослая, привлекательная девушка.

Но, нет, непобедима сила привычки — Анечка по-прежнему считалось маленькой, над ее увлечениями мило подшучивали, забывая о тех крупномасштабных страстях, что кипели здесь в их восемнадцать.

Свою роль тут играла и одна история, случившаяся как раз в те времена почти шекспировских страстей. Анечка была безумно влюблена то ли в Илью, то ли в Борю, в кого именно теперь, за давностью лет, выяснить не просто.

Забывшийся объект любви, получив от нее романтическое послание, отчетливо отдававшее недавно прочитанным "Онегиным", от большого ума и сильной взрослости продемонстрировал письмо всем остальным, доставив своим, таким же умным, как и он сам, приятелям и подружкам немало веселья, а несчастной девочке множество горьких слёез.

— Понимаешь, у герыча совершенно другое действие, — проводил Илья сравнительный анализ наркотиков. — От кокса человек становится таким: ну, знаешь, такой бодряк ловишь, чувствуешь себя просто кинг-конгом, а от германа, наоборот, человек в себя уходит, его, вообще, в народе "скучным" называют. Причем от кокса приход бывает, ну, буквально минут на десять-пятнадцать, а от герыча на весь вечер.

Как и почти все люди, чересчур увлекшиеся наркотиками, Илья любил повитийствовать на эту тему.

Кстати сказать, тем же грехом нередко страдают и гомосексуалисты всех мастей и полов. Можно подумать, что поклонники модных увлечений, так нелюбимых обществом, ощущают потребность оправдаться, но ведь и нудисты, невинные нудисты! иной раз не могут говорить ни о чем, кроме как о естественности голого тела.