Юрий Коростелкин - Гостиница Мухтар Страница 7

Баловались местные тайком от участкового сетишками, бреднями.

Дневал и ночевал в поселке криминал. В каждой семье, - а семьи были большие - кто-то "сидел", а кто-то возвращался "оттуда". Остров считался владениями местной пацанвы, каждый уголок которого был ими обихожен. Не дай Бог заглянуть сюда чистому мальчугану из города. Это все равно что пересечь линию фронта и оказаться на вражеской территории. В лучшем случае у тебя будут вывернуты карманы, в худшем - порвана одежда и разбито лицо.

Нас с моим школьным другом Андреем Гребенкиным иногда заносило сюда. Как это в детстве бывает: не хотели, но почему-то попадали сюда. Хотя... несколько раз мы, помнится, специально выбирали опасные маршруты.

За каждым углом мог вырасти кирсараевец с обкусанными ногтями и классовым огоньком ненависти в глазах.

Но нам хотелось опасности.

Зато какой кайф испытывали мы, если целехонькие возвращались домой. Даже если остаток пути, последнюю сотню метров, нам приходилось бежать из последних сил, преследуемыми собаками.

Собаки здесь были и то по-особенному злые. Самые разные по габаритам, они собирались в собачьи шалманы и могли наброситься на тебя.

В жизни каждого человека есть постыдные странички биографии. С "Кирсараем" у меня связанно одно из них.

Ладно, встретили тебя кирсарайские, вывернули карманы, пнули под зад, если денег не оказалось. Но однажды я сам отдал деньги одному из своих тиранов. Он как раз поджидал таких, как я, в одном безлюдном переулке. Я хотел было проскользнуть мимо него, потому что он чистил карманы какому-то шкету еще меньше меня. Но раздумал.

Видимо, я так боялся мига, когда он мне скомандует: "Стоять! Иди сюда! Показывай, что в карманах", что сам подошел к нему, выгреб всю мелочь, какая была у меня, и отдал ему. Помню, он похвалил меня, и улыбочка мерзкая поползла по его лицу. Ну а после я шел домой, и мне хотелось плакать от злобы.

Я понимал, хоть был еще маленьким, что это уже другая ступень моего падения. Много большая, нежели просто позволять шарить по своим карманам.

Так идем мы с Машей по острову и глазеем по сторонам. Остров изменился с тех пор, кривобокие домики давно снесены. Деревья подросли аж на тридцать лет. И мне вспомнилось, как по осени мы сюда приходили с классом, с нашей первой учительницей Анной Евгеньевной. Собирали свои огненно-желтые гербарии из осенних листьев.

А однажды, оторвавшись от общей группы, мы с Андреем Гребенкиным - два неразлучных друга - напоролись на совсем еще свежий труп собаки, повешенный на дереве. Как сейчас помню тело собаки, неестественно вытянувшееся на веревке. А неподалеку висели полуразложившиеся трупики двух кошек, видимо, повешенных ранее.

Следы от ночного костра с тлеющими еще угольками. Скорее всего, это было то самое место, где протекала та самая жизнь, о которой не знали учителя и родители.

Сейчас на острове все изменилось. Вырублен мелкий кустарник, замысловатые дорожки посыпаны гравием. На дорожках можно увидеть следы от копыт лошадей. Коневодческая, или как там ее, секция проводит здесь свои тренировки.

По праву также остров этот можно назвать собачим. Всех собак нашего микрорайона - только теперь они все больше породистые - выгуливают здесь.

Любители выпить, у кого побольше фантазии, наведываются иногда сюда, особенно в летний период. Здесь не бывает милиции: она не рискует ездить по прогнившему мостку. Поэтому, по выражению одного моего знакомого: "это свободная от "мусоров" зона".

Все равно сегодняшний остров остается для меня и тем островом тоже. Окутанный детским и немножко даже зловещим воспоминанием", - подумал я.

Вот где-то невдалеке послышалось карканье ворон - здесь обитает много воронья, - и подсознание сразу же среагировало тревогой. В другом бы месте я быть может не заметил этого. Здесь по моей спине пробежал холодок с мурашками.

- Слушай, Маша, - говорю я, - здесь хорошо прятать трупы.

- Хватит пугать меня, - отвечает она и прижимается ближе ко мне. - Мне и так уже за каждым кустом мнятся грабители после твоих рассказов.

Скоро начинает темнеть, и мы двигаемся в сторону дома.

Впереди нас идет мальчик с огромным догом, нет, догиней. И противно свистит в свой свисток.

Свист очень громкий и очень усердный. Видимо, то, что не позволяется ему дома, позволяет он себе здесь. Здесь он может оторваться. Делать, что хочет, как душа того просит.

И никаких таких мрачных ассоциаций по поводу острова у мальчика не возникает.

Конечно, "Кирсарай" - это зараза, которую нужно было снести, и которую снесли. Но и там жили люди. Много судеб человеческих. Были поломанные судьбы, были всякие судьбы. Многих из бывших "кирсарайских" я знаю, и монстрами они сейчас не выглядят.

Так или иначе, по мере приближения к дому у меня возникает мысль о бутылке. Теми же желаниями томится и Маша. Но только не высказывает этих мыслей вслух.

Уже в магазине мы встречаем старых знакомых, Наташу и Владика. Они возвращаются из гостей, где пробыли два дня. И направляются по тому же маршруту, что и мы - в магазин.

Сначала решено было взять одну похмельную бутылку, но потом с полдороги возвращаемся и берем еще одну. Похмельное, какое-то особенное настроение засверкало еще одной гранью. Нам хочется продолжения вечера.

Пока вызываем лифт, видим в темной бойлерной соседку-шизофреничку с веником и совком в руках. Наш "санитар" подъезда уберет окурки за пацанами, превратившими бойлерную в курилку. И скороговоркой тарабанит детские матерные стишочки с очень знакомым текстом, который я никак не могу вспомнить.

Когда нас увидела - ожила, голос ее стал бодрее, а стишочки забористее.

Мы рассмеялись, мы были в смешливом настроении, и, видимо, зря это сделали. Сначала в темноте сверкнуло лезвие ножа, и не понятно было, откуда взялся он. Затем она юзом выкатилась прямо на нас и лишь в последний момент притормозила.

Мы с Владиком отпрянули от нее, девчонки замерли в неестественных позах. И лишь мгновением позже я понял, но не был уверен, что нож для нее скорее был средством защиты, нежели нападения.

Но кто его знает, какие темные мысли, залетают в голову шизофреника. Тем более что под правым глазом у нее красовался "фонарь". Значит, ей кто-то навесил его, и, наверное, не за примерное поведение.

Когда лифт приходит, мы все стоим не шевелясь. Страха почти нет, но легкое потрясение ощущается под коленками.

Нож куда-то исчез из рук соседки, будто его и не было. А на лице ее блуждает лихая, но довольная улыбка:

-Я вам покажу, блядям, не будете здесь окурки бросать, - непонятно к кому обращается соседка, то ли к нам, то ли к малолеткам, которых гоняет из бойлерной.

А может еще каким импульсом, непонятным нам, руководствовалась она в своем поведении.

- Как Вам фокус с ножом? - спрашиваю я, когда мы все загрузились в лифт.

- Чудеса, - было общее мнение.

Все видели нож у нее в руках. А потом он исчез, как по волшебству, из нашего поля зрения.

"Может быть, именно в тот момент, когда створки лифта открылись, наше внимание рассеялось, - подумали мы. - И именно в этот момент соседка засунула свой нож куда-то за пазуху".

Ну, а потом, едва мы пересекли порог квартиры, как выпили. Затем, чтобы не расплескать то особенное, что было в нашем настроении, еще выпили.

Все закрутилось в новый старый сюжет. Нам было хорошо в этот вечер.

Глава 4

Много женщин никогда не бывает

Растрепанность чувств. Может быть, и ей, и мне нужно было зацепится за

кого-нибудь в этот вечер. Маслины. Много женщин никогда не бывает.

Весь вчерашний день был ожиданием чего-то. Сначала информации о движении денег, которые все не хотели приходить. Потом фильма Бергмана по "ящику". Затем ужина. Потом опять фильма.

Уже глубокой ночью хотел было куда-нибудь сорваться. Но куда?

Женское личико, соткавшееся в моем воображении, поманило приключением. Она шла одна. Тусклый свет фонаря едва освещал ей дорогу. На голове капюшон, за которым она пряталась от посторонних взглядов...

На этом картинки, нарисованные мною, начали распадаться. Осталось только одно желание. Прямо сейчас одеться и выйти на улицу.

Но куда можно сорваться, когда за окном темно и холодно и два часа ночи? Нет у меня на данный момент таких друзей, баб, к которым я мог бы заявиться среди ночи. Принести с собой сумятицу, частичку ночи. И, конечно, "фуфырик", тот самый "фуфырик", делающий все значимым, что вокруг тебя происходит.

Вот об этом я думаю, пока еду к Инке в гости, сидя на заднем сидении машины, которую поймал по пути. Во внутреннем кармане моего плаща оттопыривается бутылка водки, казавшаяся такой желанной вчера. Вчерашнее ночное настроение перенеслось на сегодня. Опять мне хочется куда-то ехать. Только сейчас не два часа ночи, а шесть вечера.

С Инкой мы старые друзья-собутыльники. Правда, когда-то у нас был небольшой интерес друг к другу. Но, к счастью, быстро прошел. А вот трепаться с нею под бутылочку сущее удовольствие. Она поразительно умеет слушать, представляя в своем лице целый зрительный зал. Крутится на любые авантюры с полутыка, если ты, конечно, обставишь все это красивыми словами.