Константин Станюкович - Том 6. Вокруг света на «Коршуне» Страница 7

Заложив обе руки назад и несколько горбя, по привычке моряков, спину, он ходил взад и вперед по гостиной легкой и быстрой походкой, удивительной в этом 65-летнем старике. Во всей его сухой и подвижной фигуре чувствовались живучесть, энергия и нетерпеливость сангвинической натуры. Он по временам бросал быстрые взгляды на присутствующих и, казалось, не обращал особенного внимания на их подавленный вид.

— Вы, конечно, уже знаете, мамаша, о моем назначении?.. Я просто изумлен! — взволнованно проговорил Володя.

— Сейчас Яков Иванович мне сказал. И так это неожиданно… И так скоро уходит корвет! — грустно проговорила мать, и слезы брызнули из глаз.

Володя направился поздороваться с дядей, который дарил всегда особенным ласковым вниманием своего любимца и крестника.

Маленький адмирал круто остановился, стиснул руку племянника и, притянув его к себе, поцеловал.

— Это вы, дядя, устроили мне такой сюрприз?

— А то кто же? Конечно, я! — весело отвечал старик, видимо любуясь своим племянником, очень походившим на покойного любимого брата адмирала. Третьего дня встретился с управляющим морским министерством, узнал, что «Коршун» идет в дальний вояж[7], и попросил… Хоть и не люблю я за родных просить, а за тебя попросил… Да… Спасибо министру, уважил просьбу. И ты, конечно, рад, Володя?

— Признаться, совсем даже не рад, дядя.

— Что?! Как? Да ты в своем ли уме?! — почти крикнул адмирал, отступая от Володи и взглядывая на него своими внезапно загоревшимися глазками, как на человека, действительно лишившегося рассудка. — Тебе выпало редкое счастье поплавать смолоду в океанах, сделаться дельным и бравым офицером и повидать свет, а ты не рад… Дядя за него хлопотал, а он… Не ожидал я этого, Володя… Не ожидал… Что же ты хочешь сухопутным моряком быть, что ли?.. У маменьки под юбкой все сидеть? — презрительно кидал он.

— Да вы не сердитесь, дядя… Позвольте сказать…

— Что еще говорить больше?.. Уж ты довольно разодолжил. Срам! Покорно благодарю!..

С этими словами адмирал низко поклонился и даже шаркнул своей маленькой ножкой и тотчас продолжал:

— А я-то, старый дурак, думал, что у моего племянника в голове кое-что есть, что он, как следует, молодчина, на своего отца будет похож, а он… скажите, пожалуйста!.. «Совсем даже не рад!»… Чему ж вы были бы рады-с? Что же вы молчите-с?.. Извольте объяснить-с, почему вы не рады-с? горячился и кричал старик, переходя на «вы» и уснащая свою речь частицами «с», что было признаком его неудовольствия.

— Да вы не даете мне слова сказать, дядя.

— Я слушаю… извольте говорить-с.

— Я, видите ли, дядя… Я, собственно говоря…

И Володя, несколько смущенный при мысли, что то, что он скажет, совсем огорошит дядю и, пожалуй, огорчит еще более, невольно замялся.

— Ну, что же… Я пока ничего не вижу… Не мямли! — нетерпеливо сказал маленький адмирал.

— Я имел намерение после выхода из корпуса поступить в университет и…

— Потом сделаться чиновником… строчить бумаги?.. Чернильной душой быть, а? — перебил дядя-адмирал, казалось, вовсе не огорошенный словами племянника и даже не вспыливший еще сильнее при этом известии, а только принявший иронический тон. — То-то сейчас Мария Петровна говорила… Володя не любит моря, Володя хочет в университет, а потом строкулистом… Ай да карьера! Или, может быть, министром собираешься быть?.. Каким ведомством полагаете управлять, ваше превосходительство? — насмешливо обратился старик к Володе.

И, снова меняя тон, адмирал продолжал:

— Вздор… Глупости… Блажь! Я не хочу и слышать, чтобы ты был чиновником… и не слыхал, ничего не слыхал… Ты будешь моряком. И твой покойный отец этого хотел, и я этого желаю… слышишь? Ты полюбишь море и полюбишь морскую службу… она благородная, хорошая служба, а моряки прямой честный народ… Этих разных там береговых «финтифантов» да дипломатических тонкостей не знают… С морем нельзя, брат, криводушничать… К нему не подольстишься… Это все на берегу учатся этим пакостям, а в океане надо иметь смелую душу и чистую совесть… Тогда и смерть не страшна… Какой ты строкулист? Ты и теперь настоящий моряк, а вернешься таким лихим мичманом, что чудо… И чего только не увидишь?.. Ну, довольно об этом… Через две недели мы тебя все проводим… не так ли?

— Как же иначе, дядя? — отвечал Володя, задетый за живое словами дяди и уже соблазненный кругосветным плаванием.

— И ты не будешь трусить?.. Бабой не станешь? Не осрамишь дядю?

— Надеюсь, ни себя, ни вас, — отвечал, весь вспыхивая, юноша.

— Ишь загорелся!.. Ишь стали отцовские глаза! Эх ты, славный и смелый мальчик! — дрогнувшим голосом проговорил адмирал и, сразу смягчившийся и повеселевший, быстрым движением руки привлек к себе Володю, горячо обнял его и так же быстро оттолкнул, словно бы стыдясь при всех обнаруживать ласку.

Вслед за тем старик подошел к Марии Петровне и проговорил с глубокой нежностью:

— А вы, родная, не предавайтесь горю… И ты, дикая козочка, что носик опустила? — кинул он Марусе. — Три года пролетят незаметно, и наш молодец вернется… А в это время он нам длинные письма посылать будет… Не правда ли, Володя?

— Еще бы!

— А мы сперва прочтем каждый в одиночку, а потом вечером за чаем вместе… Вы думаете, и мне, старику, не жаль расставаться с ним? — прибавил он, понижая голос, — еще как жаль-то! Но я утешаю себя тем, что моряку плавать надо, и ему, нашему востроглазому, это на пользу.

— Я… что ж… Я постараюсь не горевать… Только ему было бы, голубчику, хорошо… Очень уж скоро расставаться… Надеюсь, эти-то две недели он с нами пробудет? — спрашивала мать.

Адмирал успокоил ее. Наверное, командир отпустит Володю до ухода. Что ему делать на корвете? мешать разве?.. Там теперь спешат… порют горячку…

— То-то… Надо успеть кое-что приготовить ему… Произведут его ведь там, далеко где-нибудь… а казенные вещи…

— Уж это позвольте мне взять на себя, Мария Петровна, — деликатно остановил ее адмирал. — Это наше мужское дело… Не беспокойтесь… Все выпускное приданое сделаем… ничего не забудем… и теплое пальто сошьем… казенные пальтишки легонькие, а ночи-то в море на севере холодные, а вахты длинные. И штатское платье закажем… Ну, и деньжонками снабдим молодца… До производства жалованья ему не полагается, одни порционные, так не мешает иметь свои, чтоб повидать города, да в Лондон или Париж съездить. Это полезно для молодого человека…

— Экий вы, Яков Иванович… заботливый! — благодарно промолвила мать.

— О ком же и заботиться, как не о своих! Не о себе же! — усмехнулся он. — А ты, Володя, завтра-то пораньше ко мне забеги… Вместе просмотрим реестрик, какой я составил… Может, что и пропустил, так ты скажешь… Кстати, и часы золотые возьмешь… я их приготовил к производству, а приходится раньше отдавать…

— Благодарю вас, дядя.

— Ну, ну! — сердито замахал старик рукой. — Не благодари. Ты знаешь, я этого не люблю!

Через три дня Володя, совсем уже примирившийся с назначением и даже довольный предстоящим плаванием, с первым утренним пароходом отправился в Кронштадт, чтоб явиться на корвет и узнать, когда надо окончательно перебраться и начать службу. Вместе с тем ему, признаться, хотелось поскорее познакомиться с командиром и старшим офицером — этими двумя главными своими начальниками — и увидеть корвет, на котором предстояло прожить три года, и свое будущее помещение на нем.

Еще не совсем готовый к выходу в море, «Коршун» стоял не на рейде, а в военной гавани, ошвартовленный[8], у стенки, у «Купеческих ворот», соединяющих гавань с малым кронштадтским рейдом.

Володя, еще на пароходе узнавший, где стоит «Коршун», поехал к гавани и по стенке дошел скоро к корвету.

Это было небольшое, стройное и изящное судно 240 футов длины и 35 футов ширины в своей середине, с машиной в 450 сил, с красивыми линиями круглой, подбористой кормы и острого водореза и с тремя высокими, чуть-чуть наклоненными назад мачтами, из которых две передние — фок- и грот-мачты были с реями[9] и могли носить громадную парусность, а задняя — бизань-мачта была, как выражаются моряки, «голая», то есть без рей, и на ней могли ставить только косые паруса. Десять орудий, по пяти на каждом борту, большое бомбическое орудие на носу и две медные пушки на корме представляли боевую силу корвета.

На нем уходила в кругосветное плавание горсточка моряков, составлявших его экипаж: капитан, его помощник — старший офицер, двенадцать офицеров, восемь гардемаринов и штурманских кондукторов, врач, священник, кадет Володя и 130 нижних чинов — всего 155 человек.

На корвете заканчивали последние работы и приемку разных принадлежностей снабжения, и палуба его далеко не была в том блестящем порядке и в той идеальной чистоте, которыми обыкновенно щеголяют военные суда на рейдах и в плавании.