Василий Голованов - Мурзилка Страница 7

Шварц докурил сигарету. Шипел ледяной кипяток воды. Словно нож, рассекая ее, шли к верховьям реки огненные рыбы. Посвистывала трава, напившись за день солнца и влаги. На миг все стихло, и тут же у самого лица почувствовал Шварц взмах огромных крыл: это вместе с холодным ночным ветром сорвался с вершины вулкана Кутх - черный ворон, птица грома. Шварц не знал, что предвещает появление птицы. Но ему показалось, что мудрый ворон пророчит удачу.

Он вернулся к машине. Девочка спала, но ее близость больше не волновала его. Шварц лег на спину и сразу уснул.

VII

Утром опять был туман, холод, серость. Завтракали остатками вчерашнего ужина, пили чай - почему-то без сахара, - Сашка курил, пытался шутить, но шутки были глупые, и от него пахло псиной. Николай, выбравшись из-под стланика, где он всю ночь хоронился от комаров, даже не умываясь, всыпал себе в кружку полпачки заварки и, выпив это зелье, тут же засверкал желтым глазом. Шварц отчужденно смотрел куда-то вдаль. Ей впервые стало почти до слез жаль себя, и она подумала, что вообще зря ввязалась в эту затею, в это безнадежное, в сущности, дело: ни один браконьер не сунется сюда, в эту комариную глушь...

Она снова мыла посуду, с ожесточением терла миски черным песком, чувствуя, как слипаются пальцы от холодного жира, и вспоминала почему-то свои прошлогодние каникулы в Крыму, жаркие горы, синее море, кофейни, и музыку на берегу, и дикий утес в глубине заповедной бухты, где она однажды всю ночь просидела почему-то с каким-то харьковским пареньком, которого звали Олег, и он от заката до рассвета рассказывал ей про скифов и тавров, про Митридатову стену и самого Митридата - последнего грека, не пожелавшего стать римлянином, про все, про все - и про аргонавтов, разумеется, тоже, хотя они плыли в Колхиду и их "Арго" не мелькнул бы даже на горизонте, когда засиял рассвет. Наверное, это и была любовь - только тогда она не поняла этого. И в результате появился Юрочка и его отстойные друзья, с которыми, конечно же, теперь-то уж точно будет покончено. Почему "теперь", она не смогла бы объяснить, но про "покончено" знала наверняка. Потому что каждый настоящий выбор, проклятые сосунки, имеет и свою настоящую цену, будь то любовь, будь то одиночество, так бы она сказала им. А вы хотите ставить - и выигрывать, ничем никогда не рискуя. Вот...

За кустами зарокотал мотор грузовика. Слава богу, подумала. Уезжаем отсюда. Захотелось обратно в город, где был горячий душ и Мальцев с его наивной, но трогательной опекой.

Она собрала миски и поднялась наверх. Мужчины ждали ее у машины.

- Поехали? - спросил Сашка, взглянув на чистую посуду.

- Домой? - невольно вырвалось у нее.

- Нет, - сказал Шварц. - Сперва в устьбя спустимся, там поглядим.

Она почувствовала, что не выдерживает.

- А чего глядеть-то? - выпалила с неожиданным раздражением. - Какого черта ловить в такую погоду?

Шварц усмехнулся. Николай выругался и сплюнул через плечо:

- Так и сглазить недолго...

Она поняла, что ляпнула что-то не то. Словно порвалось что-то: Сашка дымил в кабине, молчал как пень. От вчерашней его грубоватой игривости и следа не осталось. Она приготовилась вытерпеть это испытание окуриванием и молчанием, но через некоторое время Сашка сам спросил - не то обиженно, не то разочарованно:

- Надоело с нами, что ли?

- Нет, - сказала она. - Просто устала. И не увидела ничего.

- Как это - ничего? Все ты увидела.

- Что?

- Что надо.

Из леса дорога вывела на сильно заболоченную, поросшую диким шиповником равнину. Повсюду перламутром отраженного неба блестела вода. Вот-вот, казалось, пойдет дождь. Она закрыла глаза, чтобы не потеряться в этом однообразии. Сашка упорно вел буксующий и задыхающийся грузовик к краю земли - голому песчаному гребню, за которым сквозило унылой пустотой серое небо. Когда он достиг цели, ветер из-за гребня ударил по стеклам кабины мелким песком. Она открыла глаза. Перед нею был океан. С тяжелым гулом волны разбивались о черный пляж, заваленный грудами белых, как кости, веток. Над океаном низко шли тучи, добавляя мрачное торжество разрывам волн, которые били в берег неторопливо, но с такою спокойной силой, что под ними вздрагивала земля.

- Повезло нам! - опять заорал Сашка весело. - Тихо сегодня! А то б не проехали, до самых колес волна добивает!

Страшно было спокойствие океана. Она подумала, что если бы вдруг его волны подступили к крымским берегам, то любимые ею набережные, виноград под сдающейся мансардой, резные зеленые тени, улитки и даже та одинокая скала, где мальчик Олег всю ночь по-своему признавался ей в любви, - все это в один день было бы смято, выстужено, замыто черным песком...

Они проехали по прибойке, но на этот раз недолго: пляж рассекала река.

- Ну вот, - сказал Сашка, заглушая мотор. - До устьев добрались. Отсюда к дому двинем...

Снаружи был ветер. Там, где река соединялась с океаном, на мутных волнах качались чайки. На противоположном берегу она заметила домик - тоже черный, почти сливающийся с бесконечными песками побережья. Рядом с домиком стояла какая-то расплющенная гусеничная машина, каких она прежде не видела. Людей не было.

Все выбрались из грузовика. Шварц достал бинокль и со своею почти комичной серьезностью принялся разглядывать тот берег. Ей было холодно и хотелось есть.

- Э! - позвал вдруг Шварц.

- А? - отозвался Сашка.

- Приготовьтесь-ка к работе.

- А что там? - спросил Николай. - Опять в Озерной ловят?

- Двумя сетками нерку берут.

Она ничего не могла понять, и даже, когда прыгающим, выпуклым глазом бинокля поймала трех человек, копошащихся у воды под тем берегом, ей все не ясно было: они кто - браконьеры, что ли?

Все совершалось непонятно и до странности медленно. Сашка сплевывал, хлопал себя по карманам, проверяя, положил ли в комбинезон сигареты и спички; Николай, надев болотные сапоги, принялся грызть сухарь. На том берегу тоже никто особенно не беспокоился. Трое долго и бестолково топтались на песке, но потом один из них, в оранжевом, с явной неохотой вошел в холодную воду реки и стал вытягивать из воды какие-то веревки.

- Снимают сетку, - отобрав у нее бинокль, сообщил Шварц.

Сашка перестал наконец ощупывать себя и подошел к нему ближе.

- Ты думаешь - что? Лодку надувать будем? Снесет ведь в океан...

- Унесет к чертовой матери, - подтвердил Шварц. - Если на лодке, то выше соваться надо, километра на полтора.

- А ты дай ракету, - посоветовал Сашка. - Мурзилка, он пугливый, пришлет вездеход.

Шварц дал ракету.

Она неярко погорела над рекой и погасла, никем, кажется, не замеченная на том берегу. Шварц, однако, продолжал смотреть в бинокль.

- Сам поведет, - сообщил он наконец.

- Кто?

- Мурзилка, бригадир ихний.

- А почему - Мурзилка? - спросила она.

- Да потому, что он такой... замурзанный весь, - встрял Сашка. Драный, как старый мишка плюшевый...

Николай повел на Сашку желтым глазом.

- Ну ты даешь... Фамилия у него Мурзин. Александр Максимыч Мурзин, тебе тезка. Ты человека брать собрался, а как зовут - без понятия?

- Не бойсь, и без фамилии разберемся, - хохотнул Сашка.

Между тем вездеход - плоская коробочка на гусеницах - задымился на том берегу и, совершив какой-то нелепый маневр, плюхнулся в реку, сразу уменьшившись наполовину. Издалека, перекрывая плеск воды, донесся натужный, почти жалобный вой его мотора.

- Плывет? - изумилась она.

- Не, по дну... - сказал Сашка. - Вишь, как воет? Течение сильное...

В движении машины была странная рваность, которая особенно стала заметна, когда вездеход выполз на берег и с нарастающим грохотом, зарываясь то вправо, то влево, помчался к ним. Все объяснилось, когда ржавая, до красноты облупившаяся и, как дуршлаг, истекающая водой громадина с лязгом остановилась возле них и в пустое окно кабины она разглядела лицо водителя: безнадежно пьяные, бессмысленные глаза и рот, силющийся выговорить: "От уж не ждали, гражданин начальник, от уж..."

Она попятилась. Этот человек и эта груда ржавого лома на гусеницах возникли из какой-то такой жизни, о которой она прежде не знала, да и не желала бы знать и впредь. А человек, как назло именно на ней остановив взгляд своих неживых глаз, силился выбраться из кабины, но не мог, он лишь шевелился и таращил глаза, как разбуженное ночное животное.

- Здравствуй, Максимыч, - вдруг громко сказал Шварц. - Пугливый ты: попал на уду. Теперь вези нас к себе. Покажешь, какие безобразия ты творишь...

Человек в кабине перестал возиться и обмяк на сиденье, разом сделавшись нестрашным и жалким.

- Садись, - прохрипел он обреченно, доставая откуда-то мятые, высыпавшиеся папиросы и выпуская своим глиняным ртом дым прямо в открытое окошко.

Все вскарабкались наверх. Николай залез к Мурзилке в кабину, где валялись окурки и смятые консервные банки, Шварц с Сашкой встали над гусеницами по бокам, а ее посадили на самый верх, заставив свесить ноги в люк кабины.