Буран - Тахави Ахтанов Страница 71

Шаг за шагом, переходя от одной проблемы к другой, мы касаемся вопроса партийности литературы. Мы разъясняем нашему хозяину, какой смысл вкладывается у нас в это понятие, а также и в понятие народности литературы.

— Нет, нет, все, что вы говорите, это не поиски истины, а всего только пропаганда… Я шесть лет был членом парламента, я знаю цену политической конъюнктуре.

— Какую же партию представляли вы в парламенте? — спрашиваю я не без задней мысли — сделать отсюда острые выводы.

Но оказывается, что старик был независимым депутатом, стоящим вне партий.

Интереснее всего, что такие взгляды уживаются с высокой оценкой Октябрьской революции, с восхищением перед успехами нашего строительства.

— Если бы человечество не стремилось к социализму и к коммунизму, жизнь стала бы бессмысленной и бесцельной, — говорит Тарашанкар, — потому-то я и работаю сейчас над темой о Ленине.

Как совместить такие противоречивые воззрения? Каким путем добираться до ума и сердца этого талантливого и благородного человека, чтобы донести до него нашу правду?

По мере развития беседы выявляется наконец пункт, на основе которого можно искать дальнейшего сближения платформ. Это борьба за мир. К войне, к ее прямой или косвенной пропаганде знаменитый индийский писатель абсолютно нетерпим. Военные очаги современного мира вызывают его возмущение.

— В этом вопросе в руках писателей огромная сила. Борьба за мир должна быть одной из главных наших задач.

Я подхватываю эту мысль, рассказываю о своем участии в Отечественной войне, о том, как я жажду, чтобы дети мои жили под мирным небом.

Тарашанкар Банерджи-Бандопадхайя — крупнейший бенгальский писатель, чье имя обычно ставят непосредственно после имени великого Тагора. Кроме того, как мы убедились, это умный, доброжелательный, искренний человек, не умеющий кривить душой, приноравливать свои симпатии и антипатии к конъюнктуре дня. Мне бы очень хотелось, чтобы такой человек шагал с нами в одном ряду.

С самого момента приезда в Калькутту мы ни на минуту не забываем, что находимся на родине Рабиндраната Тагора. Именно здесь, в 1861 году, родился человек, ставший не только национальным поэтом Индии, но и ее душой, ее совестью. Надо ли говорить, с каким волнением входим мы в двухэтажный красивый особняк, перед которым стоит бюст Тагора, подаренный Советским правительством.

В этом доме, как и во многих других здешних домах, нет коридора, с обеих сторон тянется длинный балкон, комнаты расположены посередине. И вот мы в полном молчании стоим там, где оборвалась жизнь Тагора. Комната строга до аскетизма, так же, как и кабинет, в котором, кроме письменного стола, почти нет мебели. Некоторый комфорт заметен только в длинном просторном зале, служившем гостиной и приемной. Здесь побывали в свое время великие умы нашего времени. Ведь Рабиндранат Тагор — поэт-мудрец, поэт-философ — потряс старую Европу. И не в этой ли комнате зародились замыслы Ромена Роллана, написавшего книги о мудрости Индии?

Рассматриваем портреты на стенах. Вот Тагор вместе с Эйнштейном. Два гения с одинаково чистыми детскими глазами.

Рядом с домом Тагора, превращенным в музей, — университет Тагора. Здесь изучают искусство. Балет, вокал, музыка, живопись… Это отличный памятник разносторонней талантливости великого писателя. Ведь он был не только литератором, но одновременно и художником, и автором истории индийской музыки.

Индийская хореография — это совсем особое искусство, вмещающее в себя, наверно, нечто большее, чем европейский балет. Глядя на дивные индийские танцы, исполненные девушками совершенной красоты, мы как бы снова переносимся в тот мир чувств, который создается индийской скульптурой и архитектурой. Пластичностью здешних статуй.

Мы выходим из тагоровского университета очарованные, и только раскаленный воздух Калькутты, обдающий нас горячим паром, заставляет вспомнить о том, как мы устали.

…К вечеру того же дня, когда чуть смилостивилось калькуттское солнце, мы спешим посетить еще одно интересное место. Это Академия изящных искусств. Мы уже немало слышали об этом замечательном музее, хранящем уникальные произведения индийского прикладного искусства, древние ткани, вышивки, старинные костюмы. Организатор этого музея — леди Рену Мукерджи — тоже уникальна в своем роде. Получив европейское образование, это дитя богатой и знатной семьи осталось все же дочерью Индии.

Аристократический титул леди (она единственная, кто носит его в этой стране) как бы относится не к ее родословной, а к тому аристократизму духа, который сквозит в каждом ее движении, в каждом слове этой женщины, посвятившей себя и свое богатство коллекционированию национальных сокровищ, их изучению, их популяризации. У нас, советских людей, ее деятельность вызывает аналогии с деятельностью Третьякова, собравшего для своей страны бесценные сокровища русской живописи.

— С при-ез-дом… Здрав-ствуй-те… — по слогам старательно выговаривает по-русски леди Мукерджи, встречая нас у входа в музей, и тут же, смущенно улыбаясь, объясняет по-английски, что русский она изучала очень недолго.

Эта женщина, легкая телом и пригожая лицом, хотя и перешедшая грань молодости, напоминает своим внешним видом красавицу-персиянку, как их изображают на традиционных старинных картинах. А недюжинная эрудиция леди ЛАукерджи, ее талант рассказчика, ее манера свободно, доброжелательно, доверительно общаться с малознакомыми людьми — все это делает настолько обаятельным ее нравственный облик, что мы забываем об усталости, слушая ее.

Вот это гид, так гид! Она ведет нас по музею с такой увлеченностью, что я вспоминаю казахское выражение «ищет со свечой в руках». Вот уж подлинно со свечой в руках разыскивала эта удивительная женщина памятники народного творчества своих соотечественников. Это стало целью и смыслом всей ее жизни.

— Взгляните, — говорит она, показывая на небольшой каменный бюст Будды, и после паузы, торжествуя, добавляет: — Тринадцатый век!

Бюст приобретен в таможне почти за бесценок. Ведь часто тот, кто продает вещь, не догадывается об ее истинной ценности.

— Кашмирская шаль. Эксперты установили, что эта шаль была подарена в прошлом веке английской королеве Виктории. А я купила ее в Нью-Йорке всего за двадцать пять долларов…

Леди Мукерджи рассказывает нам о многих случаях, когда ей удавалось за рубежом доставать редчайшие индийские памятники. А поиски леди Рену Мукерджи здесь, на родине! Кажется, не было такой отдаленной деревеньки, где бы она не побывала. И не было такого дворца древних магараджей, куда бы она не постучалась, прослышав о каком-нибудь бесценном экспонате. А ведь надо было не только разузнавать о замечательных памятниках народного творчества, о редкостных изделиях мастеров-чудодеев — надо было еще бдительно следить за тем, чтобы эти вещи не уплывали