Максим Горький - Том 11. По Руси. Рассказы 1912-1917 Страница 78

— Табака иесть?

Вынул из-за пазухи пахучий кисет, черную трубку и протянул Баринову.

Тот благосклонно принял угощение и, туго набивая трубку волокнистым, влажным табаком, заговорил:

— Зачем пришла перса?

Человек посмотрел, как Баринов тискает табак большим пальцем, усмехнулся и отнял у него трубку.

— Не будит кури!

Выковырял ком табаку и, снова набив трубку, подал Баринову.

— Так будит.

— Перса работа нанялась?

— Работа, — кивнул головою гость. — Работа будит — чик!

— Я говорю — веселый, — сказал Баринов, тоже усмехаясь.

А перс посмотрел в море, где Изет возился у лодки, и, протянув туда руку, спросил:

— Это — какой?

— Ваша, вроде тебя.

— Наша, — не то согласился, не то переспросил перс.

— Изет зовут.

Перс отрицательно мотнул головой.

— Ему зовут Хасан.

— Ну, как хошь.

— Дыруг моя…

— Друг? Так.

Баринов усердно и неумело курил, заглатывая целые облака дыма и выпуская их длинной синей струею. Перс, улыбаясь, смотрел на него, тихонько напевал странную песню и зачем-то сгибал и разгибал правую руку. Тишина вокруг всё уплотнялась.

— Сладкий табак, а крепок, — пробормотал Баринов, глядя на меня осовелыми глазами. — Индо в голову ударило…

Он опрокинулся на спину и закрыл глаза.

Несколько минут перс сидел неподвижно, точно уснув, только в его прищуренных глазах светились золотые искорки. Потом он сморщился, крепко вытер лицо свое ладонями, сложив их в пригоршни, посмотрел на ладони, точно в книгу, пошевелил губами и снова вытер лицо.

И вдруг, закинув голову, выгнув кадык, он завыл негромко, но очень высоким, почти женским голосом:

— Ай, яй, яй-ай-и!

— Эк тебя прорвало, — дремотно сказал Баринов, перевернувшись спиной к солнцу, а перс, обняв колени руками, покачивался и выл, наполняя тишину тонким воплем.

Там, на отмели, Изет, стоя по колени в воде, сталкивал лодку с песка, — когда перс завыл, он взмахнул рукою и, выпрямившись, стал из-под локтя смотреть в нашу сторону.

Перс толкнул меня плечом, говоря:

— Слышаит!

И, оскалив зубы, весело добавил:

— Ему будет — чик!

— Что такое чик?

— Такой, — сказал перс, закатил глаза под лоб и всхрапнул, как лошадь.

Это было смешно.

Изет постоял, посмотрел, столкнул лодку, не торопясь, влез в нее с кормы, — стало видно, как лодка закачалась на гладкой воде, неотделимой от воздуха.

А перс, прищурив глаза, снова тихонько запел воющую песнь; пел он горлом, с неожиданными повышениями до визга, странно захлебываясь звуком, капризна прерывая его ленивое течение. Эта песня еще более усугубляла знойную тоску пустого дня; ничему не мешая, ничего не будя, звуки и слова, чуждые мне, плыли, кап стая мелкой рыбы. Казалось, что песня давно уже звучит в тишине, всегда звучала в ней, — мелодия ее была неуловима и ускользала из памяти, не поддаваясь усилиям схватить ее. В светлой пустоте дергалась лодка, точно неуклюжая рыба с тонкими длинными плавниками; Изет едва греб, медленно опуская и поднимая весла.

— Что ты поешь, о чем? — спросил я перса, когда мне надоело слушать его вой.

Он тотчас же замолчал, оскалил зубы и охотно начал рассказывать:

— Такой веселы пэсня — тасниф, наша зовут, тасниф!

Но слов у него не хватило, он закрыл глаза, закачался и снова начал вопить:

Ай-яй-яй-ай-и!Минэ нады иэхать Фарсиста-ан!

Прервал пение, подмигнул мне и заговорил:

— Нады, не нады, кто знайт? Алла знайт, человечка нэт знайт! Молодой баба остался дома, другой муж взял — не взял, — кто знайт? Скажи, добрый Джин, который моя друг, жены новый муж? Так поем тасниф. Шайтан шутит — человечка плачит…

Баринов пошевелился и сказал осуждающим тоном:

— У них все песни про баб, больше ничего не знают, псы…

А перс всё говорил, весело и бойко поблескивая глазами, путая незнакомые мне слова с изломанными русскими.

— Нады иэхать Фарсистан, — не нады иэхать? Буду пить вино, буду обмануть дыруга и все люди, — такой тасниф! Дома человечка — умны, дорога — глупы!

Он засмеялся, крепко потирая руки, и вдруг, потемнев, задумался, замер, глядя в сверкающее зеркало моря.

И я задумался, слагая его смешные слова в незатейливую песню.

Я хочу делать хорошие дела…Ах, надо ехать в Фарсистан!Скажи, мой добрый Джин,Сколько беды и злаГотовит мне шайтан?

У меня молодая жена…Люблю се мягкие колени!А мне надо ехать в Фарсистан!Скажи, добрый Джин,С кем жена мне изменит?

У меня есть два друга,—Скутно мне без них станет!Мне ведь надо ехать в Фарсистан.Скажи, добрый Джин,Который друг меня обманет?

Ах, я человек смирный,А дорога мне не знакома…Как тут ехать в Фарсистан?Скажи, добрый Джин,—Не умнее ли буду я дома?

А не послать ли к шайтануДела, друзей к жену?Не надо ехать в Фарсистан!Лучше я сам всех обману,А потом — напьюсь пьяный…

Лодка подвинулась близко к мели, я вижу круглое, красное лицо угрюмого Изета, он сидит прямо, гребет не сгибая спины. Перс гибко встал на наги, пощупал рукою пазуху и легко пошел навстречу лодке.

— Ну, надо и нам садиться да ехать, — сказал Баринов, потягиваясь так, что у него захрустели сухожилия. — А то погодим, пускай дружки поговорят…

Изет выпрыгнул из лодки в воду и потел на берег, изогнувшись, спрятав руки за спину, а перс вдруг присел на корточки. Тогда Изет, остановясь на секунду, поправил шапку, провел ладонью по лицу и, стряхнув с нее пот, тоже смешно подогнул колени.

— Эй, эй, дьяволы! — испуганно заорал Баринов, вскакивая на ноги, и торопливо бросил мне:

— Драться хотят, негодяи! Эй, вы, — нельзя! Они ведь ножами!

Да, в руках друзей, точно живые сельди, сверкали длинные тонкие ножи. Присев на корточки, напоминая тетеревей на току, они переступали с ноги на ногу, подпрыгивали, а Баринов, оглядываясь, тревожно бормотал:

— Эх, палки нет — палкой бы их по башкам.

Вдруг перс быстро сунулся всем телом вперед, а Изет крякнул, размахнул руками и упал на спину.

— Куда? Зарежут! — крикнул Баринов, когда я побежал к лодке.

Стоя на коленях, перс совал левой рукою нож в песок — сунет, вытащит и, вытерев лезвие полою куртки, снова сунет.

— Что ты сделал? — спросил я.

Он ответил, оскалив зубы, гладя нож пальцами:

— Мы ему, собаку, давно искал.

По правой руке его из-под рукава стекали алые струйки крови, кровь тяжелыми каплями падала на песок и исчезала, оставляя за собою ржавые пятна.

Изет лежал на спине, спустив ноги в воду, плотно прижавшись щекою к влажному песку. Лицо у него побурело, тусклые глаза пристально смотрели на разжатый кулак откинутой руки и на нож около нее. Пальцы другой руки вцепились в песок, а толстые губы сердито надуты.

— Серсэ нашол, — сказал перс, подмигнув мне. — Чик!

Баринов осторожно, стороной, подобрался к лодке, влез в нее и закричал мне:

— Едем, чёрт!

Когда я, столкнув лодку, сел на весла, он, перевалившись на корму, начал злобно орать:

— Погоди, свинья, вот мы сейчас тебя, злодея…

Перс, стоя на коленях, весело кивал нам головой и вдруг звонко крикнул:

— Прочай!

Стянул с плеч куртку, рубаху и обнаружил длинную руку, красную по плечо, — она так ярко загорелась на солнце, точно была выкована из металла цвета крови.

А всё кругом — снова как сон.

Комментарии

Рассказы, объединённые под названием «По Руси», первоначально были напечатаны М. Горьким в различных периодических изданиях и сборниках.

Первые одиннадцать рассказов печатались на протяжении 1912–1913 годов, остальные восемнадцать рассказов — в 1915–1917 годах.

О трёх рассказах, позднее получивших заглавия: «Ледоход», «Женщина», «Покойник», М. Горький в сентябре 1912 года писал редактору журнала «Вестник Европы» Д. Н. Овсянико-Куликовскому:

Не знаю, как озаглавить мне очерки, посланные вам. Я имел дерзкое намерение дать общий заголовок: «Русь. Впечатления проходящего», — но это будет, пожалуй, слишком громко.

Я намеренно говорю «проходящий», а не «прохожий»: мне кажется, что прохожий не оставляет по себе следов, тогда как проходящий — до некоторой степени лицо деятельное и не только почерпающее впечатления бытия, но и сознательно творящее нечто определённое.

Может быть, вы согласитесь дать заголовок «Впечатления проходящего», — откинув слишком широкое и требовательное слово «Русь»?

Я затеял ряд очерков, подобных посланным, — мне хотелось бы очертить ими некоторые свойства русской психики и наиболее типичные настроения русских людей, как я понял их»