Нодар Думбадзе - Закон вечности Страница 8

- Вставай, лодырь! - прикрикнул на него Манучар.

Глахуна встал и посмотрел на Манучара.

- Ну что, Глахуна Керкадзе, сдали силенки? - осклабился Манучар. То-то! А что понадобилось вашему председателю-попрошайке и этим вонючим героям бойцам? Меня схватить задумали, да? Так ведь я был там! Да, был там и держал всех троих на мушке, как скворцов! А почему они в лес не сунулись? А? Не посмели? То-то! Знали, герои, что их же автоматами заткнул бы я им рты! - Манучар засмеялся хриплым, надрывным смехом.

- Смеешься ты, Манучар Киквадзе, да только все равно тебе крышка! заговорил Глахуна.

- Об этом поговорим после войны! А теперь бери корзину и шагай! Валяться в грязи успеешь потом, большевики пошлют тебя по бесплатной путевке в Цхалтубо! За заслуги перед Советской властью!.. Шагай!..

- После войны, подлая твоя душа, если тебя до того не прикончат, я сам тебя повешу на самой высокой чинаре в Чохатаури. Повешу, изрежу на куски твой гнилой труп и посыплю солью! Тьфу! - И Глахуна плюнул Манучару в лицо.

Киквадзе остолбенел. Потом вдруг размахнулся и сильнейшим ударом свалил Глахуну с ног.

Глахуна упал в лужу. Встав, он рукой вытер с лица кровь и глухо сказал:

- Убьешь - убей, сволочь, но никуда я с тобой не пойду! - И снова сел.

- Врешь, Глахуна! Пока не донесешь сыр до места, о смерти и не проси!

- С кем ты воюешь, недоносок ты этакий? Объясни-ка мне!

- С вами, уважаемый Глахуна, с большевиками! Двадцать два года топчете землю моего отца... Хватит! Теперь настало наше время!

- Чье это ваше?

- Мое и Германии!

- А где Германия?

- Придет, Глахуна, придет! И тогда на той самой чинаре, на которой ты обещал повесить меня, мы повесим всех вас! И впереди будет шагать ваш секретарь райкома с красным флагом в руке!.. А теперь вставай!

- Живой я не тронусь с места, мертвого неси куда захочешь! Хватит мне позора, что до сих пор шел с тобой!

Киквадзе понял, что ему предстояло обагрить свои руки кровью еще одной жертвы.

- Ну так отвернись и помолись богу, если можешь... Как-никак бог сотворил нас из одной глины...

Глахуна стал на колени и воздел руки к небу.

- Боже великий! Сегодня я обещал тебе своими руками прикончить эту гадину... Обернулось так, что придется мне умереть от его руки... Не допусти этого, боже! Жизнь моя принадлежит тебе, бери же ее! Если ты есть и слышишь мой голос, убей меня!.. А если я и этот скот сотворены из одной глины, не к чему мне жить!

Трижды грянуло эхо в Чхакоурском лесу. Глахуна лежал лицом в той же луже, где недавно увидел он луну, сиявшую с другой стороны земли. И с удивительной ясностью почувствовал Глахуна, как раскрыла земля грудь, как она приняла его в свои объятия, как снова закрылось отверстие, как нежно провела земля своей огромной ладонью по его векам и как стало затягиваться небо черным покрывалом...

Близился рассвет, когда Сипито Гудавадзе, Иона Орагвелидзе, Герваси Пацация и два бойца ополчения привезли труп Глахуны на ферму. Без единого слова, без единой слезы ждали пятеро мужчин восхода солнца.

И лишь с наступлением утра заметил Иона, что Бачана исчез с фермы.

- Этого еще не хватало! - воскликнул в отчаянии Сипито, ударив себя обеими руками по колену. - Бачана! - крикнул он.

- Бачана! - повторил Иона.

- Бачана-а-а-а!.. Бачана-а-а-а!.. - разнесся вокруг тревожный крик.

Эхо бросилось с одного склона к другому, метнулось к ущелью, обошло скалы и овраги, забралось в лес и, не найдя мальчика, возвратилось на ферму, к убитым горем и отчаянием мужчинам.

С первыми лучами солнца из леса на тропинку вышел мальчик с перекинутым через плечо хурджином. Присел у родника, скинул дырявые чувяки, повертел в руке, отбросил их и опустил опухшие ноги в студеную родниковую воду. Потом мальчик умылся, лег на росистую траву, подложил под голову хурджин и глубоко вздохнул. Высоко в синеве неба плавно кружил ястреб.

"Эх, мне бы крылья! - подумал мальчик. - Небось оттуда все видно как на ладони..."

Мальчик смежил глаза и долго лежал, не двигаясь, не думая ни о чем.

Вдруг с откоса на тропинку с шумом посыпались камни. Мальчик быстро привстал, огляделся. На краю насыпи стоял небритый, сухопарый, с выпирающей нижней челюстью мужчина с ружьем в руке. У мальчика екнуло сердце.

- Ты кто? - спросил мужчина.

Мальчик молчал.

- Ты что, немой?

- Из Чхакоура я! - с трудом выговорил мальчик.

- Куда путь держишь?

- В Зоти.

- К кому?

- К родственникам.

Мужчина задумался. Потом спросил, вперив в мальчика испытующий взор:

- Напротив вас Квенобанская ферма. Ты проходил там?

- Нет, ферма от нас далеко. Я шел через лес, мимо фермы, так ближе... - Мальчик облизнул пересохшие губы и спросил: - А вы кто будете, дядя?

- Лесник я, иду на ферму, дело у меня к пастухам... А что у тебя в хурджине?

Мальчик опешил - он не знал, что лежит в хурджине. Он протянул руку, запустил ее в первую половину хурджина, извлек закупоренную кочерыжкой бутылку и поставил ее на траву.

- Что это? - спросил мужчина.

- Водка.

- Ты что, пьешь водку, молокосос?

- Помаленьку! - улыбнулся мальчик. Потом он достал из хурджина завернутую в листья папоротника головку сыра, половину кукурузной лепешки и, наконец, отварную козлятину.

- Ого, вот и закусим! - сказал мужчина и стал спускаться по откосу.

- Пожалуйте! - пригласил его мальчик и сел на хурджин.

- Значит, на ферме ты не был? - Мужчина подсел к мальчику, положив ружье на колени. Мальчик отрицательно мотнул головой и, чтобы скрыть охватившую его дрожь, положил руки под себя. Мужчина молча приступил к еде. Утолив голод, он обратился к мальчику.

- А ты чего ждешь! Не буду же я есть один?

Мужчина взял в руку бутылку, взболтнул.

- Видать, бешеная! - проговорил он.

- Точно, бешеная! - ответил мальчик.

Мужчина провел ладонью по горлышку бутылки, опрокинул ее в рот и закашлялся.

- Черт! Огонь, а не водка! - воскликнул он и уткнулся лицом в свой левый локоть.

"Господи, дай мне сейчас силы, а потом хоть убей меня!" - подумал мальчик и протянул руку к хурджину. Потом он быстро встал.

Отдышавшись, мужчина взглянул на мальчика и застыл. Мальчик держал в руке маузер и целился в него.

- Встань, Манучар Киквадзе! - сказал мальчик, не сводя глаз с лица мужчины.

Киквадзе захотел встать, но не смог.

- Встань, подонок! - повторил мальчик.

- Кто ты, парень, и что тебе от меня нужно? - пришел в себя Манучар.

- Глахуна Керкадзе!

Манучар оторопел.

- Глахуна Керкадзе я, и ты умрешь от моей руки!

Тяжелый маузер прыгнул в руке мальчика, и он взялся за оружие обеими руками.

Манучар упал на колени и затряс вспотевшей вдруг головой, словно вышедший из реки купальщик.

- Не дури, парень! В твои годы нельзя убивать человека... - Голос у Манучара дрогнул. - Не стреляй!.. Как же ты будешь жить на свете, ходить по земле с клеймом убийцы?

- А ты? Как ты живешь и дышишь на белом свете?!

- Разве я живу и дышу?!

- Ты умрешь, Манучар!

- Скажи хоть, как звать тебя и почему ты хочешь стать моим убийцей? взмолился Манучар и до крови закусил губу.

- Я сказал: Глахуна Керкадзе!

Манучар еще шевелил губами, но мальчик не слышал его. В ушах у него стоял шум, сердце готово было выпрыгнуть из груди, в висках словно отдавались удары огромных железных кувалд. Мальчик подумал, что вместе со слухом он теряет и зрение, потому что лицо поползшего к нему Манучара то двоилось, то троилось, а потом и вовсе растаяло. Тогда мальчик спустил курок.

Он не слышал звука выстрела, не считал количества выпущенных пуль. Он чувствовал лишь, как дрожит маузер в его впившихся в посеребренную рукоятку оружия пальцах, как дергаются запястья. Потом, когда маузер перестал дергаться, мальчик вдруг ослаб, руки его разжались, и маузер с глухим стуком упал возле изуродованной головы Манучара Киквадзе.

Мальчик отвернулся от трупа, опустился на землю, зарылся головой в колени и завыл, как заблудившийся в лесу волчонок.

В полночь Ломкаца Рамишвили проснулся от яростного стука в дверь. Он встал с постели, зажег коптилку, подошел к двери и громко спросил:

- Кто там?!

- Это я, Бачана! - ответил стоявший за дверью человек.

- Ты не Бачана! - Ломкаца не узнал голоса внука. Сердце его тревожно забилось.

- Я это, дедушка, я, открой дверь!

Ломкаца отодвинул засов, распахнул дверь. Перед ним с поникшей головой стоял ободранный, с окровавленными ногами Бачана.

- Входи!

Бачана не шевельнулся. Тогда Ломкаца взял его за плечо и ввел в комнату. Коптилку он поставил на стол, сам опустился на стул.

- Что случилось? - спросил старик дрогнувшим голосом.

- Человека убил! - ответил Бачана, и подбородок у него задрожал. У Ломкацы перекосилось лицо, он схватился за сердце. Наступило долгое молчание. Наконец Ломкаца пришел в себя и, с трудом выговаривая слова, спросил:

- Зачем я пять лет читал тебе Евангелие?

Бачана не ответил. Он стоял понурившись и вытирал о штанины потные ладони.