Юрий Тынянов - Пушкин и его современники Страница 8

** Ср. отголосок борьбы у М. Дмитриева: "Он (Шишков. - Ю. Т.) до такой степени был не тверд в свойствах языка, что для него слово, оборот речи и самая метафора, все это, и фигуры, и тропы, принадлежали самому языку. Находит ли он метафору - это у него свойство и красота славянского языка; находит ли он эллинизм и такую перестановку, такое сочетание частей речи, от которых речь запутана и вовсе не понятна для русского человека, - это у него опять свойство и красота славянского языка" (М. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти, изд. 2-е. М., 1869, стр. 73).

*** См. В. С. Подшивалов. Сокращенный курс российского слога М., 1796, стр. 84.

То обстоятельство, что карамзинисты вводят стилистический принцип "фигурности" и "украшений" как признак принадлежности к "высокому посредственному или низкому роду" соединено у них с развитием перифрастического стиля, отличительного признака "эстетической", "приятной" речи. Шишков борется против перифрастического стиля карамзинистов. *

"Мы думаем быть Оссиянами и Стернами, когда, рассуждая о играющем младенце, вместо: как приятно смотреть на твою молодость! говорим: коль наставительно взирать на тебя в раскрывающейся весне твоей! Вместо: луна светит: бледная геката отражает тусклые отсветки... Вместо: пленяющий душу Сочинитель сей тем больше нравится, чем больше его читаешь: элегический автор сей, побуждая к чувствительности, назидает воображение к вящшему участвованию. Вместо: любуемся его выражениями: интересуемся назидательностью его смысла... Вместо: деревенским девкам навстречу идут цыганки: пестрые толпы сельских ореад сретаются с смуглыми ватагами пресмыкающихся фараонит. Вместо прежней простонародной речи: я не хочу тебе об этом ни слова сказать, говорим важно и замысловато: я не хочу тебе об этом проводить ни единой черты".

Здесь "приятности" и "правильности" карамзинистов Шишков противополагает "простоту" и "ясность": "Хороший слог должен быть прост и ясен, подобен обыкновенному разговору человека, умеющего складно и приятно говорить".

Борьба шишковцев, таким образом, должна была быть направлена как против единообразия, сглаженности литературного языка, так и против преобладания среднего штиля. Здесь - один из первых пунктов столкновения был эстетизм, "приятность", бывшая одним из принципов карамзинистов и литературно-мотивированная в среднем стиле. Борьба с эстетизмом карамзинистов проникает всю деятельность как старших, так и младших архаистов. Выписывая характерную фразу Карамзина о "милых дамах", которые "пленяют нас нерусскими фразами", Шишков пишет: "Милые дамы, или, по нашему грубому языку, женщины, барыни, барышни, редко бывают сочинительницами, и так пусть их говорят, как хотят". Он повторяет эти нападки по поводу другой фразы Карамзина: "Светские дамы не имеют терпения слушать или читать их (русских комедий и романов. - Ю. Т.), находя, что так не говорят люди со вкусом". Шишков советует Карамзину: "Не спрашивайте ни у светских дам, ни у монахинь". Характерен известный анекдот о Шишкове: "Однажды он измарал великолепный альбом одной своей хорошей знакомой, вычеркнув в нем все русские имена, подписанные по-французски, и вместо них подписал те же имена крупным полууставом и ко всему прибавил свои стихи:

* См. "Рассуждение...", стр. 56-57, 150, 159, 187, 193,

Без белил ты, девка, бела,Без румян ты, девка, ала,Ты честь-хвала отцу-матери,Сухота сердцу молодецкому. *

* В. Стоюнин. Александр Семенович Шишков. В кн.: В. Стоюнин. Исторические сочинения, ч. 2. СПб., 1880, стр. 113-114,

Эстетизм карамзинистов открывал широкий простор для литературной сатиры Шаховского, Марина, Катенина, Грибоедова и др.

На этой же основе становится понятной близость к "Беседе" Крылова и та борьба между его басней и апологом Дмитриева, которая еще идет во время Пушкина.

Особую важность для архаистов получает лексика народная; народная песня служит для Шишкова и источником лексики и образцом. "Сии простые, но истинные, в самой природе почерпнутые мысли и выражения суть те красоты, которыми поражают нас древние писатели и которые только теми умами постигаются, коих вкус не испорчен жеманными вымыслами и пухлыми пестротами. . ." На возражение своего противника (А) : "Мне кажется, нет в сих песнях того учтивства, той нежности, той замысловатости и тонкости мыслей, какая господствует в новейших наших сочинениях", Б. отвечает: "Да, конечно, вы не найдете в них ни купидона, стреляющего из глаз красавицы, ни амврозии, дышущей из уст ее, ни души в ногах, когда она пляшет, ни ума в руках, когда она ими размахивает, ни граций, сидящих у нее на щеках и подбородке. Простые писатели не умели так высоко летать. Они не уподобляли любовниц своих ни Венерам, ни Дианам, которых никогда не видывали, но почерпали сравнения свои из природы виденных ими вещей. .." Здесь в особенности любопытны пародические нападки на перифразы, бывшие у карамзинистов стилистическим средством "тонкости мысли" и "учтивости", и требование натуралистической простоты.

По отношению к поэтическим жанрам шишковцы, в особенности младшие, занимали определенную позицию.

Торжество "среднего стиля" (в трактовке карамзинистов) было связано с исчерпанностью од, высокого лирического жанра. Послание, элегия, песня возвышались как признанный, равноправный с высоким род, и ода, с типичной одической строфой (но уже короткая, идущая от сумароковской традиции, а не от Ломоносова), прячется у Дмитриева под защитное название "Песни". Окончательное сознание наступившего господства "среднего рода" дано у Батюшкова в его речи "О влиянии легкой поэзии на язык". [8] Шишковцы должны были, с одной стороны, бороться против преобладания средних жанров в лирике, с другой - стремиться преобразовать эти средние жанры теми средствами, которые указывались Шишковым.

В своей программной статье "О стихотворстве" один из теоретиков старших архаистов, А. С. Хвостов, писал об элегии: "О утрате элегии и буколических стихотворений, кажется, много тужить не должно. Элегия никогда естественною быть не могла, все сочинители, несомненно, ум свой и чувствования, кои на себя наклепывали... в элегиях показывали, а не настоящее положение свое в несчастии и неудачах любви". * Он осуждает ту "легкую поэзию", которая делала ощутительными мелочи и которая поэтому ввела за собой игру слов (принцип "остроумия" был одним из основных литературных принципов у карамзинистов, они культивировали шарады, каламбуры, буримэ и т. д. - "мелкие", "внелитературные" жанры, основанные на игре стилистическими мелочами). При этом такие строфические формы, как рондо и сонет, должны были осознаться именно как формы, построенные на игре рифмами. А. С. Хвостов пишет: "Осмелиться ныне написать его (рондо. - Ю. Т.) было бы то же, что явиться в собрание щеголей в наряде, который был в моде при Франциске I. Логогрифы, шарады, каламбуры не стоят того, чтобы определять их правила... сим родам поэзии не с большим успехом подражать можно на языке, который на одну вещь имеет два или три названия. Подражание во всех родах мелких стихотворений причесть можно ко множеству того, что мы у французов перенимали и перенимаем". ** Тогда же Шаховской в "Расхищенных шубах" [9] осмеивает и "жалостные баллады".

* "Чтение в Беседе...", кн. III, 1811, стр. 27.

** "Чтение в Беседе...", кн. VII, 1812, стр. 67.

Характерен в этом отношении тот интерес, который вызвал в среде архаистов (и ими в значительной мере был поддержан) вопрос о метрической и строфической формах, наиболее пригодных для большой стиховой эпической формы, В этом направлении идет у старших архаистов разработка вопроса о гекзаметре, у младших - полемика вокруг октавы. Уже в [6] книге "Чтений в Беседе" помещены "Ироическая песнь", "Игорь Святославич" Н. Язвицкого с его же теоретическим обоснованием "русских дактилохореических, древних наших стихов" как метра, единственно пригодного для большой эпической формы. [10] В десятом "Чтении" был помещен перевод "первой Виргилиевой Эклоги древним размером" Галинковского с прибавлением его же теоретического "письма к издателю Академического журнала сочинения и переводы", содержавшего полемику против "Опыта" Востокова; [11] в "Чтении" [13] началась известная полемика между Гнедичем, Уваровым и Капнистом, [12] которая захватила широкие литературные круги и надолго поставила вопрос о русском гекзаметре в число наиболее важных литературных вопросов. Само собой разумеется, что литературный интерес вопроса был не в собственно метрической проблеме, а в искании нового метра для русской эпопеи, в жанровой функции метра.

Нужно отметить еще одну особенность направления архаистов. XVIII век вплоть до революции Державина был веком преобладания высокой поэзии, в лирике же - оды. Конструктивные принципы оды опирались на слово произносимое, звучащее; это проистекало из самого характера оды как жанра оpаторской поэзии, это же определило сюжетные и стилистические особенности оды как жанра. [13] В этом отношении решительный сдвиг принципа ораторского слова происходит в карамзинскую эпоху, когда мелодический стих романса-элегии и говорной стих шуточного послания сменяют ораторский стих оды, когда стиль ломоносовской оды, рассчитанный на огромную залу, сменяется камерным, интимным стилем карамзинистов.