Максим Горький - Бывшие люди Страница 8

Две недели жила ночлежка ожиданием новых событий, и за всё это время Петунников ни разу не являлся на постройку. Дознано было, что его нет в городе и что копия прошения ещё не вручена ему. Кувалда громил практику гражданского судопроизводства. Едва ли когда-нибудь и кто-либо ждал этого купца с таким напряжённым нетерпением, с которым ожидали его босяки.

Не идёт, не идёт мой ненаглядный...

Эх, знать, не любит он м-меня-а!

- пел дьякон Тарас, поджав щёку и юмористически-скорбно глядя в гору.

И вот однажды под вечер Петунников явился. Он приехал в солидной тележке с сыном в роли кучера - краснощёким малым, в длинном клетчатом пальто и в тёмных очках. Они привязали лошадь к лесам; сын вынул из кармана рулетку, подал конец её отцу, и они начали мерить землю, оба молчаливые и озабоченные.

- Ага-а! -торжествуя, возгласил ротмистр.

Все, кто был налицо в ночлежке, высыпали к воротам и смотрели, вслух выражая свои мнения по поводу происходившего.

- Что значит привычка воровать - человек ворует, даже не желая украсть, рискуя потерять больше того, сколько украдёт, - соболезновал ротмистр, вызывая у своего штаба смех и ряд подобных замечаний.

- Ой, малый! - воскликнул, наконец, Петунников, взорванный насмешками, - гляди, как бы я тебя за твои слова к мировому не потянул!

- Без свидетелей ничего не выйдет... Родной сын не может свидетельствовать со стороны отца, - предупредил ротмистр.

- Ну, гляди же! Атаман ты храбрый, да ведь и на тебя найдётся управа!

Петунников грозил пальцем... Сын его, спокойный и погружённый в расчёты, не обращал внимания на кучку тёмных людей, потешавшихся над его отцом. Он даже не взглянул ни разу в их сторону.

- Молоденький паучок имеет хорошую выдержку, - заметил Объедок, подробно проследив все действия и движения Петунникова-младшего.

Обмерив всё, что было нужно, Иван Андреевич нахмурился, молча сел в тележку и уехал, а его сын твёрдыми шагами пошёл к трактиру Вавилова и скрылся в нём.

- Ого! решительный молодой вор - да! Ну-ка, что будет дальше? спросил Кувалда.

- А дальше Петунников-младший купит Егора Вавилова, - уверенно сказал Объедок и вкусно чмокнул губами, выражая полное удовольствие на своём остром лице.

- А ты этому рад, что ли? - сурово спросил Кувалда.

- А мне приятно видеть, как людские расчёты не оправдываются, - с наслаждением объяснил Объедок, щуря глаза и потирая руки.

Ротмистр сердито плюнул и промолчал. И все они, стоя у ворот полуразрушенного дома, молчали и смотрели на дверь харчевни. Прошёл час и более в этом ожидающем молчании. Потом дверь харчевни отворилась, и Петунников вышел такой же спокойный, каким вошёл. Он остановился на минуту, кашлянул, приподнял воротник пальто, посмотрел на людей, наблюдавших за ним, и пошёл вверх по улице.

Ротмистр проводил его глазами и, обращаясь к Объедку, усмехнулся.

- А ведь, пожалуй, ты прав, сын скорпиона и мокрицы... У тебя есть нюх на всё подлое, да... Уж по харе этого юного жулика видно, что он добился своего... Сколько взял с них Егорка? Он - взял. Он их же поля ягода. Он взял, будь я трижды проклят! Это я устроил ему. Горько мне понимать мою глупость. Да, жизнь вся против нас, братцы мои, мерзавцы! И даже когда плюнешь в рожу ближнего, плевок летит обратно в твои же глаза.

Утешив себя этой сентенцией, почтенный ротмистр посмотрел на свой штаб. Все были разочарованы, ибо все чувствовали, что Вавиловым и Петунниковым заключена сделка. Сознание неуменья причинить зло более оскорбительно для человека, чем сознание невозможности сделать добро, потому что зло делать так легко и просто.

- Итак, - чего же мы тут торчим? Нам нечего больше ждать... кроме могарыча, который я сдёрну с Егорки, - сказал ротмистр, хмуро посматривая на харчевню. - Благоденственному и мирному житию нашему под кровлей Иуды пришёл конец. Попрёт нас Иуда вон... О чём и объявляю по вверенному мне департаменту санкюлотов.

Конец мрачно засмеялся.

- Тюремщик, ты чего? - спросил Кувалда.

- Куда ж я пойду?

- Это, душа моя, вопросище... Судьба твоя ответит на него, не беспокойся, - задумчиво сказал ротмистр, идя в ночлежку. Бывшие люди лениво двинулись за ним.

- Мы подождём критического момента, - говорил ротмистр, шагая среди них. - Когда нас вытурят вон, тогда мы и поищем норы для себя. А пока не стоит портить жизнь такими думами... В критические моменты человек становится энергичнее... и если б жизнь, во всей её совокупности, сделать сплошным критическим моментом, если б каждую секунду человек принужден был дрожать за целость своей башки... ей-богу, жизнь была бы более живой, люди более интересными!

- То есть с большей яростью грызли бы глотки друг другу, - пояснил Объедок, улыбаясь.

- Ну, так что же? - задорно воскликнул ротмистр, не любивший, чтобы его мысли пояснялись.

- А ничего, - это хорошо. Когда хотят скорее куда-то доехать, лошадей бьют кнутом, а машины раздражают огнём.

- Ну, да! Пусть всё скачет к чёрту на кулички! Мне было бы приятно, если б земля вдруг вспыхнула и сгорела или разорвалась бы вдребезги... лишь бы я погиб последним, посмотрев сначала на других...

- Свирепо! - усмехнулся Объедок.

- Так что? Я - бывший человек, - так? Я отвержен - значит, я свободен от всяких пут и уз... Значит, я могу наплевать на всё! Я должен по роду своей жизни отбросить в сторону всё старое... все манеры и приемы отношений к людям, существующим сыто и нарядно и презирающим меня за то, что в сытости и костюме я отстал от них, я должен воспитать в себе что-то новое понял? Такое, знаешь, чтобы мимо меня идущие господа жизни, вроде Иуды Петунникова, при виде моей представительной фигуры - трепет хладный в печёнках ощущали!

- Экий у тебя язык храбрый, - смеялся Объедок.

- Эх ты!.. - презрительно оглядел его Кувалда.- Что ты понимаешь? Что ты знаешь? Умеешь ли ты думать? А я - думал... И читал книги, в которых ты не понял бы ни слова.

- Ещё бы! Где мне щи лаптем хлебать... Но хотя ты читал и думал, а я не делал ни того, ни другого, однако недалеко же мы друг от друга ушли...

- Пошёл к чёрту! - вскричал Кувалда.

Его разговоры с Объедком всегда так кончались. Вообще без учителя его речи, - он сам это знал, - только воздух портили, расплываясь в нём без оценки и внимания к ним; но не говорить - он не мог. И теперь, обругав своего собеседника, он чувствовал себя одиноким среди своих людей. А говорить ему хотелось, и потому он обратился к Симцову:

- Ну, а ты, Алексей Максимович, куда приклонишь свою седую голову?

Старик добродушно улыбнулся, потёр рукой свой нос и объявил:

- Не знаю... Увижу! Наше дело маленькое: выпил, да ещё!

- Почтенная, хотя и простая задача! - похвалил его ротмистр.

Симцов, помолчав, добавил, что он устроится скорее всех их, потому что его женщины очень любят. Это была правда: старик всегда имел двух-трёх любовниц-проституток, содержавших его по два и три дня кряду на свои скудные заработки. Они часто били его, но он относился к этому стоически; сильно избить его они почему-то не могли - может быть, жалели. Он был страстный женолюбец и рассказывал, что женщины - причина всех несчастий его жизни. Близость его отношений к женщинам и характер их отношений к нему подтверждались и частыми болезнями его, и костюмом, всегда хорошо починенным и более чистым, чем костюмы товарищей. Теперь, сидя на земле у дверей ночлежки в кругу своих товарищей, он хвастливо начал рассказывать, что его давно уже зовёт Редька жить с ней, но он не идёт к ней, не хочет уйти из компании.

Его слушали с интересом и не без зависти. Редьку все знали - она жила недалеко под горой и недавно только отсидела несколько месяцев за вторую кражу. Это была "бывшая" кормилица, высокая и дородная деревенская баба, с рябым лицом и очень красивыми, хотя всегда пьяными глазами.

- Ишь ты, старый чёрт! - выругался Объедок, глядя на самодовольно улыбавшегося Симцова.

- А почему они меня любят? Потому что я знаю, чем жива их душа...

- Н-да? - вопросительно воскликнул Кувалда.

- Умею заставить их жалеть меня. А женщина, когда она пожалеет, - хоть зарежет из жалости. Плачь перед ней, проси её убить тебя, пожалеет и убьёт...

- Это я убью! - решительно заявил Мартьянов, усмехаясь своей мрачной усмешкой.

- Кого? - спросил Объедок, отодвигаясь от него в сторону.

- Всё равно... Петунникова... Егорку... хоть тебя!

- Зачем? - осведомился Кувалда.

- Хочу в Сибирь... Мне надоело это... Подлая жизнь... А там уж будешь знать, как нужно жить...

- Д-да, там укажут подробно, - меланхолически согласился ротмистр.

О Петунникове и грядущем выселении из ночлежки больше не говорили. Все уже были уверены, что выселение близко к ним, и считали излишним утруждать себя рассуждениями на эту тему.

Расположившись кружком на траве, эти люди лениво вели бесконечную беседу о разных разностях, свободно переходя от одной темы к другой и тратя столько внимания к чужим словам, сколько нужно было его для того, чтобы продолжать беседу, не прерывая. Молчать было скучно, но и внимательно слушать тоже скучно. Это общество бывших людей имело одно великое достоинство: в нём никто не насиловал себя, стараясь казаться лучше, чем он есть, и не возбуждал других к такому насилию над собой.