Николай Лесков - Легендарные характеры Страница 8

– Рассуди, отче, – говорила она, – ведь и я человек, подобный тебе…

– В том-то и дело, что – «подобный», – отвечал тихо, как бы про себя старец.

– Так куда же мне деться?

– А разве мала пустыня и нет в ней пещерок? Иди и поищи себе приюта.

Но переодетая притворщица отвечала:

– Ах, я не знаю, где искать, и к тому же я сегодня так много прошла, что мои ноги более уже не носят моего усталого тела: я не могу дальше идти и бродить впотьмах в пустыне.

Старец молчал.

Гетера выдержала несколько минут и продолжала со скорбною решимостью.

– Ну, пусть будет так: если ты не открываешь мне двери, так я, все равно, лягу здесь на голых камнях, у кольев твоей загородки, и тут наскочат на меня тигр или лев, и пусть они здесь же меня растерзают.

Старец опять не отвечал, а она продолжала:

– Вот пусть здесь и найдут мои кости у пещеры христианского отшельника. Это будет тебе похвала за то, как ты соблюдал свою славу, что согласился, чтобы женщину разорвали у твоего порога, лишь бы о тебе какой-нибудь болтун не сказал пустого слова в корчме, или на торжище, или не посмеялись бы над тобой глупые бабы, полоская белье у запруды.

Старца начало уязвлять это, но он все-таки не подавал голоса, а та еще продолжала:

– Муки и смерть моя навсегда останутся тебе укоризной. Оставляй меня на съедение зверю и будешь сам одного достоинства со зверем.

Речь эта тронула пустынника. Он слушал ее, держась рукою за подножье деревянного распятия, которое было у него в пещере во впадинке, и все сильнее и сильнее сжимал его в руках своих; но когда женщина представила в словах, как звери будут терзать ее за его частоколом, сердце старца стало смягчаться состраданием, руки, ослабевая, освобождались и сам он, обращаясь понемногу лицом к двери, чрез которую у них шел разговор, сказал пришедшей:

– Окаянница! Чтт за напасть ты мне несешь, и откуда ты мне навязалась?

– О, старче божий! – отвечала искусительница. – Не все ли это равно для тебя, откуда я пришла? Стыдись об этом вопрошать! «Аще богобоен и человеколюбив еси», то довольно с тебя того, что я человек, что я изнемогаю и что жизнь моя в смертной опасности; а ты можешь избавить меня от этой опасности и ничего не делаешь, да даже, кажется, еще думаешь угодить своим бесчувствием богу, который создал людей и слышит все их стоны и жалобы. О! Как ты удаляешь себя от бога! Бедственно теперешнее мое положение, но, знай, я ни за что не согласилась бы променять его на твое! Оставайся в затворе, жестокий старик! – я не хочу более отягчать мучениями твою совесть, я не хочу, чтобы люди укоряли тебя за твою жестокость. Пусть никто, кроме бога и меня, не знает, какое у тебя бессострадательное сердце, – я удаляюсь в пустыню, и пусть звери мемя растерзают.

Пустыннику сделалось жалко ее, сердце его сжалось от представления об ожидающем ее ужасе и он воскликнул:

– Не уходи, окаянница, – так и быть, я впущу тебя.

– Ну, я благодарю бога, что он послал сострадание ко мне в твое сердце, – скромно отозвалась гетера.

– Да; но только я все-таки не введу тебя в мою пещерку, а впущу тебя только войти в огородочку.

– Все равно, – для меня будет довольно и этого: лишь бы не съели меня звери.

Пустынник вытащил из частокола две плахи и, открыв лаз, впустил гетеру, не глядя в лицо ей, и опять задвинул лаз плахами, а ей сказал, чтоб она приютилась тут в этой загородке и не просилась бы далее в самую пещеру.

Гетера согласилась и дала ему обещание более его не беспокоить до утра, но едва прошло малое время и старец стал на ночную молитву, как она начала потихоньку постукивать в его дверь тонким пальчиком, а голосом нежно жаловалась, что ее одежды слишком легки, а ночь становится будто очень холодна, и вот она сильно зябнет.

Старец выбросил ей через оконце свое ветхое рубище и сказал:

– Вот тебе, окаянница, все, что у меня есть! Возьми это себе и помни, что больше теперь уже ничего для тебя нет! Укрой этим свою смрадную плоть и не мешай мне молиться.

Гетера его благодарила, и отбросив от себя прочь рубище пустынника, которое казалось ей столь же смрадным, как тому была смрадна ее плоть, – обещала быть спокойною и ничем более не нарушать его молений.

Но обещание это, разумеется, опять было неискренно, и спустя небольшое время, как только старец, начавший продолжать прерванную молитву, «устремил свой ум на высокая», беспокойная гетера опять начала к нему тихо стучаться и царапаться, напирая легким телом своим на узкую дверку его пещеры.

Старец смутился, потому что дверка, сколоченная его неискусными руками, была непрочна и во многих местах сквозилась.

– Что же еще нужно тебе, окаянница? – спросил старец.

– Ах, я ужасно претерпеваю! – отозвалась гетера. – Здесь на меня прыгают с земли аспиды! Ах, я несчастная! Это ужасно!

– Не бойся их: я помолюсь за тебя, и аспиды тебе ничего не сделают.

Но гетера горько расплакалась и говорила, что уже теперь страшно страдает, чувствуя опасный зуд от уязвлений, сделанных ей аспидами.

– Я буду молиться и об этом, – сказал старец; но она, как бы не внимая сему или не доверяя таинственной силе молитв, вскричала с болью и гневом:

– Нет, ты мне не то говоришь!.. Ты злой и гордый старик, или ты трус, над которым насмеется враг твой, дьявол, за то, что ты боишься бедной, слабой женщины и не хочешь прикоснуться своею святою рукой к моему страждущему телу и исцелить меня от укушения аспидов!

Старец ей ответил:

– Не прикоснуся! – И вложив в уши свои персты, начал качать головой и громко молиться.

Но как только гетера увидала, что он заткнул уши, то она так сильно застучала в дверь, что «все всколебалось», и старец невольно обратился к ней с вопросом:

– Теперь еще чтт тебе, окаянница?

– Я слышу, как ползут огромные змеи; вот они шуршат по траве, – вот изгибаются, чтобы проникнуть меж кольев, – сейчас они меня уязвят и обольют смертоносным ядом.

– О, если бы ты, окаянная, знала, колико ты сама для меня хуже всякой змеи, но вот на тебе мой посох, – он из такого дерева, которого змеи боятся. Возьми его и положи возле себя и спи. Когда посох мой будет возле тебя, змеи от тебя удалятся.

И подумал старец, что теперь уже все опасности для ночующей в ограде женщины предотвращены, и хозяину, и гостье, обоим можно мирно уснуть, каждому на своем месте.

Он уже хотел загасить мерцавший пред ним светильник и лечь на свое жесткое, тростниковое ложе, как женщина вдруг бросилась на его дверь со страшным воплем и в неописуемом ужасе закричала:

– О старец! Старец! Впусти меня скорее к себе! Я погибаю!

– Да что же еще тебе приключилось? – вскричал разгневанный старец.

– Ах, неужели же ты столько глух, сколь и жестокосерд, что не слышал, как страшные звери рыщут вокруг твоей огорожи!

– Я ничего особенного не слышу, – отвечал старец.

– Это оттого, что ты затворил свое сердце, и вот затворяется слух твой и скоро затворятся очи. Но отпирай мне сейчас! – вот уже один лев с палящею пастью поднялся на лапы, вот он бьет себя хвостом по бокам и уже перевесил сюда голову… О, скорей, скорей! – вот он уже трогает мое тело своим языком… Твои ветхие колья сейчас обломятся, и кости мои затрещат в его пасти…

Пустынник отодвинул трепещущею от страха рукой задвижку двери, чтоб удостовериться в том, справедливо ли сказывала ему лукавая женщина, а она не дала ему опомниться и сейчас же «впала» к нему «в его затворец», и с тем вместе и дверь за собою захлопнула и вырвала из рук старца деревянный ключ и бросила за оконце…

– А-га, окаянница, так вот ты вскочила! – произнес, увидя себя обманутым, старец.

Она же посмотрела «бесстудно» и ответила:

– Да, ты теперь в моей власти!

И затем она сейчас же села в угол и, глядя с бесстыдною улыбкой на старца, начала снимать с себя одежды одну за другою, и с страшною быстротой сняла с себя все, даже до последних покровов…

Целомудренный отшельник был так поражен этим, что не успел ничем помешать поступку своей наглой гостьи, и, увидя ее уже раздетою, всплеснул руками и бросился лицом ниц на землю, стеная и моля гетеру:

– О, жестокая! о, окаянная! О, пощади меня!.. Скройся!

Она же ему ответила:

– Что тебе до меня? Я тебя и не касаюсь! Ты во власти у бога, и обладаешь собой, а я вольна над собой; мне тяжелы мои ризы, и для того я сняла их.

Пустынник ей что-то хотел отвечать, но вдруг ощутил, что в нем побежало «адово пламя», и впало ему в мысль «повлектись» к этой женщине. И тут он одолел и себя, и ее, и любителя всякой нечистоты – диавола. Он вскочил с земли, быстро расправил огонь в своем светильнике как можно пылче, и, вложив в пламя свою руку, начал жечь ее…

Кожа его затрещала и по пещере пополз острый смрад горящего тела.

Гетера ужаснулась и хотела вырвать у него фитиль, но он не дал и оттолкнул ее. Тогда она отошла от него и заговорила:

– Оставь это безумство! – я лучше уйду от тебя, ибо мне противно обонять запах твоего горящего тела!