Анатолий Злобин - Бонжур, Антуан ! Страница 8

Я подошел к камину.

Под распятием висела большая фотография, изображавшая представительного мужчину в генеральской форме, рядом еще портреты в парадных мундирах, семейная группа с детьми, полковник на коне.

- Занятные фотографии. Тут и автографы есть.

- Да, они мне дороги, - ответил он, подходя к камину. - Посмотрите, вот личный автограф Николая Александровича.

- Николай Второй, его автограф? - я был несколько озадачен: что-то до сих пор мне не попадались птеродактили-монархисты.

- Вы не ошиблись. Мы были близки с царствующей фамилией. Трехсотлетняя династия, одна из древнейших в Европе, и - подумать только - такой трагический конец...

- А это кто? - продолжал допытываться я, указав на центральную фотографию.

- Мой дядя, барон Петр Николаевич Врангель, генерал армии его императорского величества.

- Тот самый, которого из Крыма вышибли, - не удержался я, однако тут же поправился: - Простите, что я так о вашем родственнике.

Он снисходительно улыбнулся.

- Если хотите, его действительно вышибли, как вы изволили выразиться, но я до двенадцати лет воспитывался в его доме и смею утверждать, что это был высококультурный человек, честный и благородный. В двадцать втором году он приезжал сюда, провел неделю в этих стенах. Он подарил мне тогда этот значок. - Монах показал на медный крест, покрытый черной эмалью. - Видите надпись: "Лукул". Так называлась личная яхта Петра Николаевича. Значок выпущен всего в нескольких экземплярах, ему цены нет. Дядя умер в Брюсселе совсем молодым, сорока девяти лет от роду.

Воздух в комнате становился все более спертым, пыль лезла изо всех углов, першило в горле. Захотелось на свежий воздух. Можно было просто распрощаться и уйти, но я еще должен был задать монаху несколько вопросов.

- Может, выйдем во дворик, - предложил я, выглянув в окно: там были столик и скамья.

С холмов тянуло свежестью. Холмы толпились по горизонту, разбегались в обе стороны. А по холмам - поля, перечеркнутые изгородями, купы ближних и дальних рощ, ленты дорог с поспешающими машинами, светлые пятна домов и сараев - вполне житейский и суетный вид. Но даже и здесь, на воздухе, старец казался пыльным и замшелым. Зато я вздохнул свободно.

- Разрешите задать вопрос, Роберт Эрастович, для меня, можно сказать, решающий: что вы знаете про особую диверсионную группу "Кабан"?

- Кажется, ваш отец был в этой группе? - уточнил он, глядя на меня внимательным взглядом. - И вы хотите теперь найти живых свидетелей?

- В том-то и дело, что никого из них не осталось. Даже имена их не все известны. А у меня такое ощущение, будто бельгийцы что-то не договаривают и пытаются скрыть. Без языка-то мне трудно самому разобраться.

- О трагическом конце диверсионного отряда сложена даже песня, вернее, не песня, а стихи. Они написаны по-валлонски, но есть и французский перевод, тоже стихотворный.

- О чем же там говорится?

- К сожалению, у меня под рукой нет этой тетрадки, отвечу по памяти. Да она и незатейлива, эта легенда. Один человек предал их, и в результате этого кровь одиннадцати мучеников пролилась темной ночью в Арденнах.

- Одиннадцати? - переспросил я.

- Вам называли другую цифру?

- Отнюдь. Президент де Ла Гранж как раз сказал, что в отряде было именно одиннадцать человек. Но тогда получается, что они погибли все, в том числе и предатель. Это же нонсенс.

- Не верьте стихам, сударь мой, - заключил он, приканчивая бокал. Легенды существуют лишь для того, чтобы потрясать воображение простонародья. На деле они и гроша ломаного не стоят.

- Но все же стихи существуют? - возразил я. - Кто-то писал их, опираясь на факты.

- Не будьте легковерным, - мягко, но настойчиво возразил он. - Не поддавайтесь легендам. Верьте только конкретным вещам: деньгам, вердиктам, недвижимому имуществу. Тогда вы не обманетесь. А в этой легенде нет ни сантима для обеспечения факта, сплошные эмоции. Так красивее, поэтому люди и придумали эту красивую ложь, хотя, как вы справедливо заметили, она абсолютно абсурдна.

- Но как же, по-вашему, было на самом деле?

- Немцы отличные вояки, им ничего не стоило справиться с кучкой партизан на мосту. Вот и вся история, которой вы хотите заняться вместе с вашим президентом.

Но кажется, он промахнулся в одном слове.

- На мосту? - переспросил я. - Разве это было на мосту?

- Антуан вам лучше расскажет, как это было. - Опять он на Антуана ссылается, все же он немного смутился и помолчал, прежде чем ответить.

- Ну что ж, - я притворно вздохнул. - В таком случае придется, как говорят, закрыть эту тему.

- Прекрасное вино, - сказал он, берясь за бутылку. - Редкостная "вдова Клико", вы чувствуете ее букет?

- Прекрасный букет, - подхватил я. - Давно не пил такого замечательного вина. Правда, - продолжал я задумчиво, как бы размышляя вслух, - отряд ведь не мог существовать сам по себе. У них наверняка были связные, посыльные, которые находились вне отряда. Не так ли? - я повернулся и глянул на него в упор.

- Ваша идея не лишена остроумия, - ответил он, помедлив. - Недаром французы говорят: ищите женщину. В отряде действительно был связной, вы улавливаете мою мысль?

- Не связной, а связная, так?

- После войны, когда англичане вручали нам медали за сотрудничество с ними, я видел эту женщину. Она получала свою награду.

- Как ее зовут? - быстро спросил я.

- Разумеется, ее называли как-то, когда она подходила к столу, - он посмотрел на меня, и в глазах его мелькнула еле уловимая насмешка. - Я просто не запомнил. Это было в льежской ратуше. Огромный зал, множество людей, военный оркестр - как тут запомнишь? И разве мог я предположить, что через двадцать четыре года ко мне заявится молодой красавец и станет требовать ответа. Но зачем он вам, мой друг? Не ворошите старое. Все это пылью покрылось. Кто ведает, возможно, вы узнаете то, что предпочли бы не знать. Мой долг предостеречь вас.

- Разве я не имею права знать?

- Увы, - он покачал головой, - вы слишком настойчивы. Но что могу я помнить? Когда мы спускались по лестнице, эта женщина сказала, что живет в Эвае. Кажется, я даже подвез ее, хотя за бензин тогда приходилось отдавать доллары.

- И больше вы ничего не знаете о ней? - допытывался я, беря его за руку. - Вспомните, Роберт Эрастович, вы должны вспомнить.

- Ах, все это легенды, - он с усилием высвободил руку и откинулся к стене. Глаза его затуманились, плечи обмякли. То ли я его вымотал, то ли он сам осоловел от этой кислятины. - Легенды, легенды, - бормотал он как бы в забытьи. - Они выдумывают красивые легенды, но обманывают лишь самих себя...

Я легонько потряс его за плечи.

- Вспомните же, Роберт Эрастович, вспомните.

- Шерше ля фам - ищите женщину, - упоенно шептал он, и черепашья его голова качалась бессильно.

Баста, больше от него не будет проку. Я отпустил его и решительно поднялся.

- Весьма признателен вам, Роберт Эрастович, вы рассказали мне много интересного. Приезжайте на церемонию, прошу вас.

- Да, да, - он встрепенулся и тяжело встал. - Мы провели весьма содержательную беседу, - он провел ладонью по лбу. - Ах да, воскресная церемония. Надо посмотреть, есть ли в моторе бензин.

Я невольно улыбнулся. Вот когда я раскусил его: ну и скопидом, даже на бензин жаль раскошелиться...

Я пожал его дряблую руку и направился к мотоциклу.

ГЛАВА 5

Слева раскрылись острые скалы, дорога пошла вдоль ручья.

Антуан вел машину с изяществом. Левая рука на баранке, правая покоится на колене, готовая в любую минуту метнуться к рычагам или рулю. Лицо не напряжено, словно он и не следит за дорогой, а уселся перед телевизором. А ведь он уже отмахал с рассвета триста километров, отработал смену на своей десятитонной цистерне для перевозки кислоты.

Машина шла ходко - спортивный "рено" с одной дверцей. Мы то и дело обгоняли других, тогда Антуан поворачивался ко мне и по-мальчишески задорно подмигивал.

А я колдовал над картой, прокладывая маршрут и сличая его с местностью. До Ромушана оставалось чуть больше трех километров, а по спидометру мы уже перевалили за полсотни: они пришлись на Льеж.

Так вот где покоится отец: четыре тихие улицы, разбегающиеся от перекрестка, двухэтажные дома с островерхими крышами, витрины тесных магазинчиков, вывески, рекламные щиты "Esso", кафе под тентом прямо на тротуаре.

И за поворотом церковь. Антуан притормаживает. А я уже выскочил, поспешно шагаю вперед. Мелькают ряды могил, плоские плиты надгробий, кресты, гранитные глыбы, распятья.

Остановился, нетерпеливо скользя глазами по плитам. Могильное поле обширно, без Антуана мне не обойтись, и тут я сразу узнал тяжелый светлый камень, хотя не видел его никогда. Солнце было за спиной, воздух над белой плитой дрожал, и волны этой дрожи, будто исходящие от камня, обдали меня ознобом.

Я подошел и стал. Все выглядело точно так, как Скворцов рассказывал. И надпись в самом деле с ошибками - не соврал специальный корреспондент. На светло-сером, расколотом на три неравные части граните вырезано: "Борис Маслов, погиб в борьбе с фашистов". И строчкой ниже: "20.VII.1944". Под датой два французских слова, которых я не понимал, Скворцов о них не говорил.