История села Мотовилово. Тетрадь 10 (1927 г.) - Иван Васильевич Шмелев Страница 8

– Да, тут большая задача. Хотя мы и не боимся, этого самого, Чембурлейна, а войны-то все-же вряд ли кто хочет. Ведь всех молодых мужиков, в случае, на фронт загребут, а бабы-то одни чего делать-то станут! – с малозначительной, легкой усмешкой сказал Иван.

Слушок о войне, расползающийся по селу, оказался на-руку правленцам потребительского общества. Они, от себя, нарочно пустили в народ, и такой слушок, что война к весне обязательно разгорится, и что соли в продаже во время войны не будет: Так что кто умом сообразительный, пусть запасает соль пока ее в лавке предостаточно! А этой соли, в сарае, на складе, во дворе, двух этажного помещения правления, где наверху расположена, сама контора, а внизу торговая лавка, запасено много. Еще в прошлом году, в адрес мотовиловского потребительского общества, пришел на станцию вагон с солью. Ее на лошадях, перевезли и навалом сыпали в сарай во дворе канторы. Соль, со временем, слежалась, спеклась, смерзлась – взять ее стало трудно, разве только с топора или с лома. Правленцам страстно хотелось распродать соль, а люди, жители села встревоженные слухом о надвигающейся войне, бросились в лавку на покупку соли. Вооружившись кто топорами, а кто ломом, каждый для себя долбачил окаменевший соляной бугор. Уединивший в угол сарая, топором сокрушал соляную залеж, Василий Евстрафьевич Савинов. Из-под его топора выскакивали розоватые искры и во все стороны летели соляные осколки. Эти-то осколки соли, и соблазнили, пришедшую сюда, тоже за солью шегалевскую бабу, по прозвищу «Чвокало». Подобрав в свой мешок, отлетевшие вдаль от Василия кусочки соли, она поближе подступила к нему. И припав на колени, просительно глядя на Василия провозгласила: «Василь Естрафич! Хоть пудик! Похлебку» посолить нечем». Она врала, соль у них в дому была. Она захватливо стала загребать к себе, отколотые Василием комья соли. Василий, не обращая внимания на бабу, с усердием продолжал свое дело. Он долбил, соль, повинуясь ударами топора, отваливалась, а баба, пользуясь простотой Василия, украдчиво озираясь, старалась отгрести комья соли из под самого топора. Вдруг она так громко и дико ойкнула, что все присутствующие в сарае, перепугано, прекратили долбежку соли. Василий нечаянно угодил топором по загребающей варежке «Чвокалы». Баба от боли, взвыла. Из зажатой ее руки, окрашивая соль хлынула кровь. В отрубленной варежке трепыхались три отрубленных пальца. В сарае поднялась тревоженная беготня и суматоха. Кто побежал хлопотать насчет лошади – отвезти потерпевшую в чернуху, в больницу, а кто болезненно сочувствуя, хлопотал около Чвокалы. Василий Евстрафьевич же, от перепуга, стоял ни жив, ни мертв. Он сильно перепугался и душевно переживал о случившемся.

При полном излечении, когда она из больницы вернулась без трех пальцев на руке, бабам, хвалясь говорила: «Нет, бабы, спасибо Василию Естрафичу. Он за пальцы мне поплатился – помогорился: полушалок новый в лавке купил! Так что я на него не во злобе! Сама виновата!»

Соль все-же всю раскупили: кто пуд, кто два, а кто и целым кулем обзавелся на всякий военный случай, ведь с солью-то лучше чем без соли сидеть. Живи и посаливай, а кто не запас, по своей оплошности, тому в случае, и променять можно, или продать на деньги. Пораспродав соль и таким образом превратив ее в деньги правленцы потребобщества узнали сколько ее было. Подсчитав по книгам учета и подбив сальдо-бульдо, бухгалтерия определила, что концы с концами не сходятся. В общей-то сложности в торговых делах, получается не актив, а большой пассив. Мартовской ночью, в канун праздника, когда помывшись в бане, народ отдыхая блаженно спал, внезапно ударом воздух полосонул набат. Пружинисто вскочив с постели, жители села взбудоражились, затолмошились. Безмятежно спавшие люди, мгновенно оторвались от мест лежания, ведь ничто так не будоражит народ, как тревожные удары набата. Трясущими от испуга, руками не в попадь, в избах зажигали лампы. В избах суматоха, кутерьма и сутолока. Но видя, что горит «не наш» дом, несколько успокаиваются, и в раздумьи, терзавшиеся в догадках, всяк про себя думает мнит: «Где же это горит? Может в чужом селе!» Удары в большой колокол, снова ошеломляет людей: «Ах батюшки! Ведь где-то в нашем селе горит! В большой бы колокол не ударили!» Суматоха возобновляется с новой силой. Выбежав на улицу, и взметнув глаза на зарево, Василий Ефимович спросил бегущего на пожар мужика:

– Эт что там горит?

– Потребилка! – в попыхах, ответил ему мужик и топая сапожищами обутых на босу ногу побежал дальше.

– Ну, доторговались! – предчувственно подумал про себя Василий Ефимович.

А в домах все еще суматоха, всех мучает мысль далеко, ли близко ли горит. Если далеко, то надо туда бежать помогать тушить, а если близко, то надо поразмыслить: таскаться или нет. А меж, тем, на колокольне заблямкали в маленькие колокола. Своим пронзительным звуком, они влили в душу и так перепуганным людям, еще больше тревоги и смятения.

– Батюшки! – всполошилась Крестьянинова бабушка Дуня, – знать все разгорается, знать вновь загораются дома. Она схватив в руки свои лапти, носилась с ними от окна к порогу, от порога снова к окну, наблюдая в него, как невдалеке от церкви бушует пламя огня, озаряя белую стену колокольни румяным заревом.

– Мамк, а ты не больно толмошись! – унял бабушку сын Федор, – ведь не в шабрах горит и успокойся! Положи лапти-то опять на место! Не с горят твои лапти не бойся! Эт, видать, лавка-потребилка горит. Ну и черт с ней! Я уже выбегал на улицу-то, узнавал!

А с колокольни, разливаясь по всему селу, вновь гул большого колокола, извещающий о том, чтобы все бежали на пожар, не отсиживались дома, и кто, как может помогал тушить огонь.

– Видать здорово бушует! – на бегу, во весь опор, переговариваясь два мужика. Один с топором в руке, а другой с веревкой. По улицам села судорожно-тревожная беготня, возбужденное топанье ног. Где-то на Моторе пронзительно и тревожно заржала лошадь. Во всех концах села, послышался неистовый собачий лай. Около пожарища собралось народу, целая толпа. Бабы ведрами подтаскивали воду, мужики орудовали, кто топором, кто баграми, а кто неистово орал во все горло: «Воды». Пожарная машина была тут же: Санька Лунькин, не щадя себя, самоотверженно наседал на огонь, направляя струю на верхний, деревянный этаж, где помещалась контора и где вовсю полыхало всепожирающее пламя. А из двери нижнего каменного этажа, где помещалась торговая лавка, мужики и бабы вытаскивали товар, располагая его навалом прямо на дороге. За таскальщиками, наблюдал сам продавец Жучков Михаил. Он