Далеко от яблони - Робин Бенуэй Страница 8

К восьми годам Хоакин разобрался, как все устроено. Его ровные молочные зубки сменились постоянными, которые росли вкривь и вкось, пухлые щечки сдулись в преддверии пубертата. Он перестал быть очаровашкой, а незыблемое правило гласило: потенциальным мамам и папам нужны только малыши.

Он понимал, что, скорее всего, никто не придет в школу на родительское собрание, где учитель при всех расскажет о его блестящих способностях к рисованию. Некому было сфотографировать его с голубой лентой – памятным знаком за победу в школьном фестивале искусств в четвертом классе – или отвезти через весь город на детский день рождения в пятом. Да, некоторые из опекунов пытались что-то делать, однако ни времени, ни средств не хватало, и Хоакин давным-давно пришел к выводу, что если от людей ничего не ждать, то они тебя и не разочаруют.

Розетку с голубой лентой – награду за лучший рисунок – он сохранил. Прятал в глубине ящика с носками. Из-за того, что он полтора года спал с ней, держа под подушкой, края ленты обтрепались.

Удача улыбалась ему крайне редко, и все же Хоакин считал большим везением тот факт, что, по крайней мере, у него нет братьев и сестер. Он видел, как это ломает других детей, как упорно они борются за право быть вместе и какими раздавленными оказываются после неизбежной разлуки. Хоакин видел отчаянные попытки старших братьев попасть в семьи, где выбор был сделан в пользу младших сестер, видел старших сестер, которых силой отрывали от младших братишек, потому что взять на воспитание сразу троих приемные родители не могли, а социальные службы иногда разделяли братьев и сестер по половому признаку.

Хоакин и сам едва справлялся, едва находил в себе силы удерживать разум и сердце над линией прилива, над волной, которая норовила затопить, утащить на дно. Помочь другому он попросту бы не сумел. Он был рад, что избавлен от этого, что ни к кому не привязан, хотя порой и подозревал, что, не имея якорей, однажды может оказаться унесенным в открытое море, и ни одна душа об этом не узнает и не станет его искать.

Нет, Марк и Линда все-таки будут его искать, подумал Хоакин, когда впереди показался Центр искусств и сквозь тучи пробилось солнце. Но усыновления не будет, решил он. Хоакина уже один раз усыновляли, и больше этого не повторится.

Грейс

Узнав о беременности Грейс, ее родители встретились с родителями Макса. «Это просто разговор, – сказал папа. – Мы хотим обсудить варианты». Однако на сроке в четырнадцать недель вариантов для обсуждения не слишком много – это Грейс понимала.

Родители Макса не желали ничего обсуждать. В итоге все собрались дома у Грейс, в гостиной, которая почти всегда пустовала, поскольку там не было телевизора – он стоял в другой комнате. Так или иначе, Грейс и Макс сидели друг напротив друга, так же как в их первую встречу на школьной конференции «Глобальная модель Организации Объединенных Наций». На языке у Грейс все время вертелась шутка насчет того, что они с Максом объединились и стали одной страной, но произнести ее она не решилась. Вряд ли кто-нибудь – обе родительские пары или Макс – оценили бы юмор. Да и вообще не смешно.

Отец Макса трясся от злости. Несмотря на субботний вечер, на нем были рубашка и пиджак, и еще он постоянно держал ладонь на плече сына, причем выглядело это не как жест поддержки, а, скорее, как проявление силы. Макс ненавидел отца и за глаза все время называл мудаком.

– Понятия не имею, что ваша дочь наплела моему сыну…

– Не стоит перекладывать всю вину… – перебила мама Грейс, и ее рука тоже легла на дочкино плечо. Рука эта была теплой, почти горячей, а Грейс и без того было жарко и тесно от того, что Персик у нее в животе продолжала расти. Поэтому она стряхнула мамину ладонь. Не хотела, чтобы кто-нибудь к ней прикасался, даже Макс. Особенно Макс.

– У Макса большое будущее, – продолжал его отец, в то время как мать сидела молча. – Он будет поступать в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Эта ситуация в его планы не входит.

Родители Грейс ничего не ответили. На следующий год она собиралась подавать документы в университет Беркли, но теперь все разговоры о поездке на день открытых дверей прекратились. (Вдобавок Грейс знала, что на экзамене по углубленному курсу французского Макс списывал, но умолчала об этом.)

– У Грейс тоже есть будущее, – резко произнес папа. Сейчас они с Максовым отцом походили на двух хоккеистов, готовых затеять потасовку на льду. – И она, и Макс в равной мере несут ответственность за…

– Не знаю, как ей удалось впутать моего сына в эту историю, но если вы рассчитываете на мои деньги… – Отец Макса не договорил; ноздри его гневно раздувались. Кстати, у Макса, когда он злился, тоже. Грейс иногда обзывала его Дракончиком Пых-Пыхом, но только про себя и только если по-настоящему сердилась.

– Речь идет о малыше, – подала голос мама. – А также о Максе и Грейс.

– Нет никаких Макса и Грейс, – отрубил отец Макса. Мать продолжала безмолвствовать, и от этого Грейс было жутковато. В самом деле, если хочешь получше узнать семью своего парня, нужно от него забеременеть. – Наш Макс встречается с порядочной девушкой!

С порядочной девушкой. Фраза повисла в воздухе; Грейс бросила взгляд на Макса, но тот сверлил глазами пол. Не смотрел на нее. И на Персик тоже.

Ну конечно, Стефани – порядочная девушка. Хорошая ли – Грейс не знала, но у отца Макса понятие «порядочная», по всей видимости, означало девушку, чья матка в настоящее время пуста. Судя по этому критерию, да, Стефани на 99,99 процентов – девушка хорошая и порядочная, в то время как Грейс на 100 процентов – нет.

Короче говоря, так она и рассталась со своим бойфрендом.

Макс и Грейс встречались почти год. Если подумать, впоследствии примерно столько же времени Персик росла и развивалась у нее в животе. Но Грейс не могла думать об этом в таком ключе, не могла, и всё. Любая мысль о Персик вызывала острую боль, которая рассекала ее с головы до ног, так же как в родовой палате. Грейс не подозревала, что ей может быть хуже, чем