Жизнь как жизнь - Евгения Фабр Страница 8

охаживала Варьку веником, отчего тело горело, а Варька, лёжа на полке, только сладко жмурилась как кошка, объевшаяся хозяйской сметаны. Поменявшись местами, теперь Варька с задорным остервенением, в отместку, колотила Сороку по пяткам. Галка визжала и сучила ногами. Вдоволь нахлеставшись девчата, боясь залить огонь или измазаться сажей, ополоснулись и освободили место следующей паре. Намотав на головы полотенца, они вышли из бани. На тропинке их догнал Тимоха и пригласил в гости попить чаю. Распаренная Сорока лениво отнекивалась, но Варя ломаться не стала и они, не спеша, пошли за Тимохой.

В доме, куда он их привёл, посередине большой комнаты стоял длинный стол. На столе пыхтел настоящий медный самовар. Большие красные чашки в белый горох торжественно выстроились в почётном карауле около самовара. Сушки, карамельки и прочие угощения притихли, ожидая, когда хозяева начнут чаепитие. Во главе стола, положив голову на сложенные перед собой руки, сидел Иван Тимофеевич. Казалось, что Иван Тимофеевич спит. Но он не спал. Время от времени хозяин поднимал голову и строгим голосом произносил одну и ту же фразу: «Евдокия Ивановна!» – после чего голова его безжизненно падала, и на некоторое время он затихал опять.

Девчонки испуганно попятились к двери. Их со смехом остановил Тимоха:

– Не робей. Это он так, перебрал маленько. Не обидит. Мам, давай чаёвничать, – добавил он.

Евдокия Ивановна суетилась, усаживая Сороку и Варьку за стол. В начале девчонки испуганно вздрагивали, но Евдокия Ивановна не обращала внимания на мужа, а лишь после каждой реплики оборачивалась в его сторону и молча укоризненно качала головой. Девчонки, наконец, совсем освоились. Мать Тимохи оказалась женщиной любознательной, и беседа потекла своим чередом легко и непринуждённо. Тимоха собирался после школы ехать учиться в Москву в Тимирязевскую академию. Ему, как лучшему ученику, колхоз давал направление на целевое обучение с обязательным условием, после института вернуться в родной колхоз. Мать волновалась, как он будет один в большом городе. Девчонки успокаивали. Так за чаем и разговорами прошёл час.

Всё это время отец Тимохи продолжал сидеть за столом в той же позе и повторять одну и ту же фразу. Наконец Евдокии Ивановне надоело, и она негромко миролюбиво произнесла:

–Шёл бы ты спать, Иван Тимофеевич.

Тут хозяин, будто очнувшись, высоко поднял голову, осоловело посмотрел на жену и угрожающе произнес: – Ну, разоралась! – После этих слов голова его окончательно упокоилась на скрещённых руках, и он мгновенно захрапел. Девчонки расхохотались, а Евдокия Ивановна улыбнулась и махнула рукой:

– Пускай себе.

Незаметно пролетела неделя. Погода стояла отличная. Правда, по ночам воду в бочажке стало прихватывать тонкой корочкой льда, но днём было тепло и солнечно. Молотить лён закончили. Предстояла ещё более противная и пыльная работа – веять льняное семя. На краю деревни недалеко от дома, где жил Тимохин приятель – Колька, под навесом стояла веялка. Девчонки деревянными лопатами отгребали провеянное сухое семя.

Накануне Тимохин отец отмечал именины. Неизвестно, соответствовало ли это мероприятие святцам. Возможно, это был просто повод очередной раз изрядно выпить, но гуляла опять вся деревня. Голова у Ивана Тимофеевича раскалывалась с утра. Не помогал даже рассол. Видать самогон был не лучшего качества. Разобраться с тёткой Марусей он решил позже. Вдобавок ко всему Иван Тимофеевич маялся сомнениями, правильно ли он сделал, что купил у Степаныча – Колькиного отца – два улья. На учёбу в Москву Тимохе нужны будут деньги и Степаныч убедил его заняться «бизнесом» – завести пчёл и качать мёд на продажу. Вот и решил Иван Тимофеевич посмотреть, как там пчёлки, не замёрзли. Может пора ульи переносить в омшаник.

Тимофеич, матерясь и придерживая рукой больную голову, снял с одного улья крышку и заглянул внутрь. Лучше бы он этого не делал! Запах густого перегара оживил бы даже мёртвого, не то, что мирно спавших пчёл. Мгновенно весь рой с грозным гудением поднялся в воздух. Чёрная туча угрожающе зависла над его головой. Иван Тимофеевич тут же протрезвел. Голова стала чистая и ясная. Он понял, что если не предпримет каких-либо мер, то это будет его последний день в жизни. Ноги сами понесли с такой скоростью, что туча слегка отстала. На бегу Тимофеич размахивал руками, как ветряная мельница, орал и матерился самыми последними словами.

Девчонки остановили веялку и стали с интересом наблюдать за развитием событий. На крик из дома выскочил Колькин отец.

– А…а…а…!!! Ой…ет…ёй…!!! – размахивая руками, Тимофеич нёсся к его дому, на ходу выкрикивая ещё какие-то непонятные слова.

Туча гудела и металась в воздухе, легко меняя свои очертания, она, как разъярённый диковинный зверь, бросалась на незадачливого пчеловода. Не совсем трезвый Степаныч, на всякий случай, шмыгнул за дверь и стал смотреть в щель, что будет дальше. Тимофеич пронёсся мимо и опять что-то прокричал. Наконец, Колькин отец понял, что Тимофеич просит достать дымарь и противомоскитную сетку. «Где искать сейчас этот дымарь и сетку?»– недоумевал Степаныч. И тут в его (не совсем ещё трезвую) голову пришла «гениальная» идея:

– В пруд! Прыгай в пруд! – заорал он и замахал руками в направлении пруда.

«Какой пруд, – ужаснулись девчонки. – Вода же ледяная».

В это время Тимофеич уже нёсся зигзагами по склону оврага, стараясь стряхнуть с себя наседающих пчёл. Время от времени от роя отделялась какая-нибудь особенно свирепая особь и с наслаждением запускала в него жало. Из оврага доносилось отдалённое:

– А…а….а….!!! Бу…б.ма…!!!

Теперь Тимофеич нёсся обратно, по-прежнему размахивая руками, матерясь и пытаясь опять что-то сказать. Чёрное облако не отставало и, казалось, стало ещё плотнее. И тут Колькин отец сообразил. Прямо на дворе рядом с домом был глубокий погреб. В таких погребах в деревне обычно устраивают ледники для хранения запасов. Степаныч открыл створку, махнул рукой Тимофеичу и быстро заскочил обратно в дом. Тимофеич с разбега ввалился в погреб и захлопнул за собой дверцу. Чёрная туча недоумённо гудела. Погудев ещё немного, она развернулась, взмыла вверх и исчезла в поисках какого-нибудь пристанища.

Степаныч и зеваки, наблюдавшие эту картину, придвинулись ближе к месту событий. Из погреба доносился хриплый задыхающийся голос:

– Пчёлы, блин…! Я этих пчёлок на хрен… всех утоплю, а из ульев, суке Мушке конуру сделаю.

Вскоре голос затих. Время шло, толпа зевак росла, но, зная крутой нрав Тимофеича, никто не решался заглянуть в погреб. Наконец, Степаныч приоткрыл дверцу и повернул выключатель. В тусклом свете давно немытой лампочки он ничего не увидел. Испуганный Степаныч по крутым ступеням спустился вниз. Тимофеич плашмя лежал на самом дне, зарывшись с головой в ледяную крошку, была видна только рука с