Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин Страница 84

– Любим, – негромко окликает друга после ужина, – людей выставь. Мало ли что...

– Тут уж, наверно, можно без опаски.

– Бережёного бог бережёт.

Казаки стали устраиваться на ночлег. Ночью проснулись от тревожного рёва.

– Дядя Ерофей, – трясясь от страха и обмахивая мелким крестом лоб, лепетал молодой казак Ерёмка. – Там мужик пьяный како-т... Может, Усан блажит?

– Изюбь ходит, – зевая, отмахнулся казак бывалый и, перевернувшись на другой бок, захрапел.

– А кто он, изюбь? Куда ходит? – пытал Ерёмка. казак не отзывался, спал крепко.

– Спи, парень, – сказал Володей. – Изюбь – олешек такой... в пятнах... И рога у него помягше.

– А, – Ерёмка придвинулся к нему, но сон не шёл. Изюбрь кричал и кричал. Крик поселял в душе грусть и тревогу. – Глянуть бы на его.

– Наглядишься ишо. Не раз встретим.

Володей прилёг. Не спалось, думалось о доме. На часок бы хоть заглянуть, обнять Стешку, потискать сына. Как они там?

Чуть свет снялись, побежали под малым парусом. Ветер попутный, и Амгунь помогает. На низком берегу всё тот же краснотал, топкая болотина, на высоком – то лиственницы, то жимолость и рододендроны. Скалы красны от склизкой наросли. И – дивно: синя, чиста вода, а берег красен и сверху клюквенным соком брызжет солнце. На стволах белая пыльца изморози. Плавится она от лучей, слегка розова, словно течёт под ней кровь. Парит ключ под лиственницей.

– Стой! – командует Володей. – Кто костёр там жёг? Дымы...

– Не дымы это, родник тёплый!

– Погреемся.

Разделись, плюхнулись в тёплую воду, обмыли усталые тела. Сперва одна дюжина, потом – другая. Григорий купался всех позже, стыдясь увечья своего. Володей, угадав его смущение, велел казакам отойти в сторону.

– Не спеши, Гриня, мы тут поснедаем.

Неглубок омуток, до ноздрей едва лишь, а радости грешному телу досыта. Сорвал ветку дубовую, сложил веник. Обмакнул в парную воду, начал охлёстываться.

– Чудо! Ах, чудо! – Опали листья, снова нарвал веток, но и эти оголились скоро.

– Листвянкой парься, – подсказал Володей, кинув ему ворох запашистых лиственничных лап. Кинул, удалился, чтоб не стеснять брата.

Долго нежился, плавал Григорий. Сок клюквенный с небес стёк. Зыбкое марево над омутом поднялось. В воде, изломанной рябью, плавал золотистый кружок. А в небе – кружок побольше – поднимался ввысь. Нежно пахло распаренной лиственницей. Хвоинки щекотали разопревшую кожу. С кроны на брусничник падали иглы, на чистой коре янтарём разлилась смола.

Хотелось уплыть куда-нибудь вслед за гремящим тёплым родничком. А он в реку с гранитной выси бросался...

Григорий съёжился, почувствовав на себе чей-то взгляд. Оглянулся – никого нет. Только шиповник светит переспевшими ягодами. Звенят, трепещут медные листочки дуба. Весь омуток окружён лиственницей и дубками. Лишь одна среди них затерялась берёзка.

– А, это вон кто! – перевёл дух Григорий. На гольце, словно из камня выточенный, стоял изюбрь, глядя на суетливых существ, уже не раз нарушавших покой этих мест. Сейчас кто-нибудь из них пустит свистящее острое жало, изюбрь знал это. Жало уже впивалось в его тело, потом выпало, и рана долго болела. Она и теперь ноет при перемене погоды. Зверь немолод и, как люди, костьми, всем телом ощущает изменения в природе. Что ж долго не летит это жало? Осень. И в жизни его осень. Он стар и одинок. Ему надоело жить. Быстроногие молодые собратья превосходят его в силе, со свойственной молодости бездумной жестокостью бодают его, роняют наземь. И когда-то царивший в окрестных сопках зверь, хромая, уступает им место. Он тоже был молод когда-то, был и силён. Однажды в честном сражении одолел матёрого изюбря, сбил наземь и увёл от него оленуху, покорную и восторженную. Потом ещё были бои, и он всегда брал верх. А этой осенью занемог. Устав жить, теперь трубил по ночам печально и веще.

«Стреляйте же!» – взывал к людям изюбрь. Те не замечали его. Ловили в реке радужных хариусов, пятнистых ленков и могучих серебристых тайменей, бивших широкими красными хвостами. Лишь Григорий да ещё один человек – женщина – наблюдали за зверем.

Распаренный, вялый Григорий выбрался из источника и, надевая штаны, неловко прыгал то на одной ноге, то на другой. «Видно, есть ишо бог-то!» – думал, счастливый минутной радостью, забыв, что сам же отринул бога, приписав ему все человеческие вины, всю жестокость этого неуютного сурового мира. Сейчас вот вспомнил, представив его могучим, как солнце, светлым и добрым. Захотелось помолиться, вознести чистую, от души, благодарность за блага, посылаемые иногда человеку. «А может, солнце и есть бог?» – вдруг подумал Григорий. Не оно ли греет? Не оно ли светит? Не оно ли даёт жизнь всему сущему? Иисус, распятый на кресте, мог лишь пострадать за людей, но они не стали от этого счастливее, не стали мудрей. Он слишком слаб, чтобы согреть и осветить всю землю, чтобы одарить радостью весь мир... А солнце может...

– Слава тебе, светило! Слава тебе, вечное! Слава, бессмертное! – Григорий воздел руки к солнцу. В кустах кто-то засмеялся. Он вздрогнул, попятился и