Владимир Чивилихин - Елки-моталки Страница 9

Ветер струил едва слышно к траве и ласковел, теплел с каждой минутой дело шло к полудню. Родион совсем задремывал уже, когда послышался голос Гуцких:

- Ты бы полегче с ними, Гуляев!

- А? - очнулся Родион. - Что?

- Да с захребетниками-то этими. Полегче, говорю, надо бы с ними.

- А ну их!

- Я почему-то всегда думал, что выдержки у тебя побольше...

Родион сел, поворочал плечами, стряхивая дремоту. Гуцких подлез под крыло, распахнул китель.

- Нет, ты послушай, Родя. Если уж прислали - будем делать, что можем. Без тебя собрание у нас состоялось. Так решили.

- А я что - против разве? Надо так надо.

- Гляди, а то невзначай забудешь про свою силу.

Летнаб ткнул Родиона в плечо. Они помолчали, разглядывая аэродром. Ветер шевелил траву перед ними, перебирал жидкие волосы летнаба, а Родион искоса поглядывал на него, и ему было хорошо оттого, что вот есть у них на отделении такой Платоныч.

- Боковик, - кивнул в сторону летного поля Родион.

- Взлетим, - сказал Гуцких.

- Разговор есть, Платоныч, - проговорил Родион.

- Давай.

- Письмо я получил от одной девахи.

Родион достал из кармана конверт.

- Так! - оживился летнаб. - Женишься?

- Да нет. Другое. Девка лесовая, привычная...

- Так-так...

- Агриппина Чередовая. На кордоне живет в Жиганевском районе?

- Это где последний в прошлом году пожар тушили?

- Там. В болото я еще ухнул. Помнишь, рассказывал...

- Помню. Конем тебя там вытащили?

- Вот-вот... Просится.

- Куда?

- К нам. - Родион вздохнул. - На работу.

- Пожарником?

- Вот и я тоже думаю. Однако девка огневая. Тушила с нами тогда. Ну, кашеварить будет. А что?

- Да ничего. После войны служили девки на базе. Некоторые даже прыгали. Ничего! Лето, видать, у нас будет...

- К нам не больно люди рвутся, Платоныч, а эта не то чтобы просится, а пишет: "Еду".

- Да пускай едет.

- Спасибо, Платоныч. Я уж глядеть за ней буду.

- А у тебя с ней что-нибудь есть?

- Да как сказать? Пожалуй, что нет ничего... Где же пилот? Ты звонил ему, Платоныч?

Через полчаса они уже летели над тайгой, по-весеннему одетой первородной зеленью. Родион соскучился по высоте, по земле, большой и нетесной, отуманенной далеким горизонтом. Неясная граница тверди с небом была подвижной. Земля вздымалась, росла немыслимой горой, когда самолет заваливал на крыло, а крен в другую сторону убирал ее совсем, топил в пустоте. Было приятно, когда зыбило самолет и он припадал вниз - сердце будто приостанавливалось, мерло, напоминая Родиону, что он наконец летит.

Внизу кое-где серели широкие прогалины - вырубки плохо зарастали. А вот черное пожарище наплыло.

- Помнишь? - крикнул Гуцких, обернувшись.

- Как же! - отозвался Родион.

Он этот очаг, правда, не гасил, выбирался в то время с верховьев Уды, но шуму тогда от этого позорища было на всю область. Недотепы-лесорубы жгли сучья и недоглядели, а потушить враз не смогли. Ветра тогда дули перед непогодой. Как не помнить... Лес отдали огню по самую квартальную грань, лесопилка сгорела, стлань на десяток, а то и больше километров, взорвался склад с бензином и соляркой, человек погиб, леспромхозовский тракторист. Жалко парня... И вот подумать - один только человек в общем количестве, а народ без него бедней. Еще дальше подумать - от него бы дети пошли, от них новые люди. Один человек, но какая в народе широкая просека образуется! Чем дальше, тем шире...

Снова пошла живая тайга. Стояла она плотно, во всю силу. (Ах, хороши места! Живые. Зверя, должно быть, в этом буйном разнолесье! И птиц тоже. Зяблик, наверно, вьет уже свою кудрявую песенку, перебивает себя, оттягивает и захлебывается, подымает все выше и выше. Ну и силища в его крохотном горлышке! И дятлы кричат скрипучими своими голосами. Кричат изредка, потому что им некогда - работают. И кукушке по времени пора. Грудной ее голос под небесным сводом полней, круглей и печальней, чем тот, что живет в памяти...)

Вот снова старая гарь, мертвый остров. Должно быть, гниль уже вошла под кору, мягко пробирается в сердцевину. И зверь ушел отсюда, и птица улетела, и даже муравьи не скоро заселят это гиблое место. Лес может и совсем не отрасти. По редине ветер начнет разгоняться, валить раменные сторожевые дерева. И смотря какое место тут, а то вода подступит, заболотит все, и конец лесу на веки вечные.

(Нет, подходящая у меня работенка! Что же тогда делать в родном краю, если не отводить главную здешнюю беду? А юг если взять, угорья, там беда эта и того плоше - после огня по скатам всю землю стащит дождями, и какой уж тогда лес, на камнях-то? Что останется - жуки доточат, в труху пережуют. А если сгорит сухолесье на песках - смоет и сдует все подчистую, где уж там прижиться семени! И не дай бог второй пожар по гари - все перепылит в летучую золу. С веками, конечно, через траву и кустарники лес может подняться снова, да только очень уж долго ждать...)

Пилот повернул к дому, замыкая кольцо облета, а Руцких с Родионом все глядели да глядели на горизонт: не покажется ли тревожный дым. Но нет, в этих лесах первой ценности ничего подозрительного не было. Славно! (А пора, пожалуй, проситься на дело. Вот вернется Бирюзов - надо лететь с ним. Какого дьявола в городе сидеть? Хоть чем-нибудь подмогу.) Родион мысленно благодарил Платоныча за полет, теперь легче ждать будет.

Прошло часа два, как они поднялись. Вот уже показался город и на окраине его "пятачок" родного аэродрома. На базе шумела какая-то команда, - наверно, перебросили ее с другого отделения, где не так горело. Пожарники разбирали парашюты, грузились в горячий, видать, только что прилетевший самолет. Родион завидущими глазами поглядывал на парашютистов, узнавал кое-кого, нетерпеливо ждал, когда Як подрулит поближе к ангару.

- Вот что, Платоныч, - решительно сказал он. - Бирюзов вернется, я лечу с ним.

- Дудки, Гуляев! - возразил Гуцких. - Сам гробанешься и меня подведешь под монастырь.

- Что ты, Платоныч! - Родион сделал ход конем. - Прыгать я пока не рискну. На вертолете подкинешь, как дармоеда.

- Это другое дело.

Родион вылез из самолета, подошел к парашютистам. Многие знали Родиона и слышали, что сезон открыл он бедой первого разряда. Ощупывали его, совали в бока кулаками - жив, мол? А на дворе маячили, по-прежнему томились без дела несколько чужаков. Даже не посмотрев на них, Родион поковылял мимо забора на выход.

У калитки сидел светлоглазый парень, что утром выпросил рубль. Он вскочил, будто ждал Родиона, встал поперек дороги, заулыбался неясной, какой-то беглой улыбкой. Ладный парень. Разворот плеч - дай бог, такому только и работать.

- Ра! А ра-зрешите опять же закурить!

- Пожалуйста, - сказал Родион.

- Пра-шу! - сказал парень, но тут же поправился: - То есть спасибо!.. Ловко вы этого пижона!

Родион не отозвался, смотрел, как у парня мелко дрожат руки.

- А Гришку Колотилина, пьяницу и алкоголика, вы не знаете?

- Это вы будете? - Родион рассмеялся.

- Я, - гордо сказал парень. - Употребляю! Вусмерть. Можно с вами по стопарю выпить?

- Я не пью, - нахмурился Родион, заметив, что парень чуть навеселе. Добавил: - С кем попало.

Гришка растерялся, бормотнул:

- А я не кто попало.

- Кто же вы?

- Я на стройке работал, - сказал Гришка. - По шестому разряду.

- И что?

- Выгнали, - простодушно объяснил Гришка. - Можно, расскажу по порядку?

- Валяй! - Родион присел на бревно. Ему все равно сегодня делать было нечего, и парень чем-то его заинтересовал. Пусть поговорит, а что?

- Взялось все с одного случая, - обстоятельно начал Гришка. - Захожу в закусочную. Спрашиваю: "Напитки у вас бывают?" - "Коньяк", - говорят. А у меня уже характер слабый выработался. Через полчаса я захорошел. Чувствую только, вторую бутылку давлю. В углу стоят трое. "Идите спать", - говорю. Они меня пригласили на улицу и уделали. Выхожу утром на работу - весь в синяках. Мастер спрашивает: "Что это с тобой, Колотилин?" - "Родимые пятна", - говорю. "Раньше не было". - "А они, отвечаю, у меня особые, блуждающие. Сегодня здесь, завтра там". И тут он меня обидел. "Это родимые пятна капитализма", - говорит. Я ему тоже врезал. Как он молодых ребят опивает и что у них с прорабом одна лавочка. Ну, перевели в подсобники. Это меня-то, плотника первой руки!

В голосе Гришки Колотилина послышалась обида.

- Ну-ну? - сказал Родион.

- Повело совсем. С утра уж я не мог без этого. Олифу начал потаскивать, белила, рубероид. Товарищеский суд был и много другого. Потом работу совсем забросил, ни за что пятнадцать суток получил. Выселили, паспорт в милицию забрали - и сюда...

- Хорош, - сказал Родион и поднялся.

- А ловко вы сегодня этого хмыря! - восхитился Гришка. - Будто краном... Можно у тебя спросить?

- Еще рубль? - Родион глянул в те же умоляющие глаза. - Не дам.

- Да нет, - сказал Гришка. - Не то. В работу бы меня скорей взяли, а то я тут чего-нибудь сопру по мелочи.

- Давай ко мне тогда, елки-моталки.