Юрий Дружников - Досье беглеца Страница 9

Получив тетрадь стихотворений для быстрейшего издания и соответственно выплаты денег, Лев за четыре месяца не удосужился переписать тексты для представления в цензуру. При этом он читал эти стихи в гостях, охотно записывал в альбомы приятельницам, а деньги, полученные для Александра, в том числе и для уплаты его старых долгов, проматывал. Соболевский писал о Льве Сергеевиче:

Наш приятель Пушкин Лев

Не лишен рассудка,

Но с шампанским жирный плов

И с груздями утка

Нам докажут лучше слов,

Что он более здоров

Силою желудка.

Разболтал Лев приятелям и о планах брата бежать за границу, а те распространили весть среди своих знакомых. Остается удивляться, как в этой атмосфере Александр I принял болезнь Пушкина всерьез. Или, может, сделал вид, что принял? По воспоминаниям друга Пушкина Нащокина, государь приказал сказать ему только, что от этой болезни можно вылечиться и в России.

Много людей узнало о тайных планах побега поэта. "Тут об тебе, Бог весть, какие слухи..." - пишет Кондратий Рылеев Пушкину. Однако в связи со слухами небезынтересно оглядеть круг людей, которым намерения поэта были известны. Разделим их, несколько, впрочем, искусственно, на две группы: соучастники и посвященные.

К соучастникам отнесем тех лиц, коих сам Пушкин втянул в свои замыслы, кто так или иначе, советом или делом участвовал в подготовке его выезда за границу. Некоторые из них, возможно, и не собирались на деле помогать ему. К просто посвященным отнесем тех, кто проник в тайну. Одни, узнав, молчали, другие спешили проинформировать знакомых. Не станем утомлять читателя составлением списков и просто отметим: соучастников было около двух десятков человек; посвященных - как минимум сотня. И это число продолжало увеличиваться. Пушкин прозрачно намекал в письмах как о том, что собирается бежать, так и о том, что вовсе не собирается.

В начале лета, когда обсуждался приезд Мойера и Пушкин старался избежать операции в Пскове, среди соучастников появилась новая женщина. Да какая! "Гений чистой красоты", как напишет о ней поэт вскоре. К сожалению, в отличие от одесской ситуации, когда женщины старались ему помочь, в этой, так сказать, деловой части романа почти ничего не ясно. То есть сама генеральша Анна Керн (а речь, разумеется, о ней) известна даже больше, чем это необходимо для биографии поэта. А об участии ее в бегстве Пушкина за границу ни она сама, ни мемуаристы сведений не оставили. Мы можем лишь попытаться выстроить вереницу догадок.

Хотя Пушкин встречался однажды с Керн раньше, время увлечения ею падает на середину июня - середину июля 1825 года, когда Анна Петровна приезжала в Тригорское к своей тетке Осиповой. Оставленному на это время ею мужу-генералу было 60, ей 25, не так уж мало по тем временам. Да и вообще, как считает Вересаев, тогда в Михайловском до интима не дошло, поскольку у Керн были в разгаре два других романа: с Алексеем Вульфом и соседом-помещиком Рокотовым. Через год после того, как они с Пушкиным расстались, Керн родила третью дочь, значит, ребенок этот был не от Пушкина.

Анна Керн была внучкой губернатора Орловской губернии и дочерью предводителя дворянства Лубны в Украине, женщиной умной и приятной в общении. Что же касается ее небесной красоты, которая стала легендой и в каком-то смысле одним из связанных с Пушкиным мифов, то, возможно, с годами это было несколько преувеличено. На единственном сохранившемся документированном портрете она выглядит слишком простодушно, чтобы привлечь внимание поэта - выдающегося светского волокиты, действовавшего в конкурентной борьбе со своими приятелями. Соболевский отмечал, что у нее были некрасивые ноги. Впрочем, в глуши и вне конкуренции женщина вправе рассчитывать на более высокую оценку ее достоинств. Но полно, мы занимаемся злопыхательством. Красавица эта до Пушкина выдержала не один экзамен в свете. В нее были влюблены отец Пушкина, который потом влюбился и в ее дочь, брат Лев Пушкин, поэт Веневитинов, критик, профессор и цензор Никитенко. Одним из ее успешных поклонников был Александр I. Дельвиг называл Анну Керн "женой No 2". После смерти генерала Керна она вышла замуж за человека на двадцать лет моложе себя - еще одно доказательство ее привлекательности.

Роман этот был, в сущности, подготовлен в письмах. Керн писала, что она "истлевала от наслаждений", однако получала наслаждения тогда от других, а не от михайловского затворника. Разгорелась пылкая любовная афера с тайными записками, интригами (большей частью выдуманными для пущего эффекта), романтическими прогулками в лесу, стремительным натиском, ревностью к другу Вульфу, никогда не пропускавшему своего случая, и всем прочим ее мужчинам. Все, по выражению поэта, было "и вдоль, и поперек, и по диагонали". Любовь эта многократно описана и обросла легендами. Для нас важнее другое.

В записках, оставленных Керн, нет и намека на то, что она была в курсе его планов. Но дом в Тригороском жил обсуждением деталей пушкинского побега. Хозяйка Тригорского Осипова непосредственно в нем участвовала. Близкая многим друзьям поэта и обожаемая им, могла ли Анна Керн остаться в неведении относительно того, что волновало его в этот период? Мог ли Вульф не нашептать ей о планах бегства? И - была ли она лишь посвященной или же соучастницей?

Позже Керн писала: "...нахожу, что он был так опрометчив и самонадеян, что, несмотря на всю его гениальность - всем светом признанную и неоспоримую,- он точно не всегда был благоразумен, а иногда даже не умен...". Самое известное в русской лирике стихотворение "Я помню чудное мгновение" он подарил ей. Пускай слова "гений чистой красоты" придумал не он, а Жуковский в стихотворениях "Я музу юную бывало" и "Лалла рук", остальное сочинено в Михайловском. Он дурачится, он подписывает письмо к ней "Яблочный Пирог". Он неблагоразумен, это точно, а вот насчет не умен...

Над Пушкиным, обиженным на весь белый свет, довлеет между тем разрешение отправляться для операции аневризмы в Псков, и он не знает, как из этой ситуации выкрутиться. Письмо его к Жуковскому полно сарказма: "Неожиданная милость Его Величества тронула меня несказанно, тем более, что здешний Губернатор предлагал уже иметь жительство во Пскове; но я строго придерживался повеления высшего начальства... Боюсь, чтоб медленность мою пользоваться Монаршею милостью не почли за небрежение или возмутительное упрямство. Но можно ли в человеческом сердце предполагать такую адскую неблагодарность? Дело в том, что 10 лет не думав о своем аневризме, не вижу причины вдруг о нем расхлопотаться".

Намерение Пушкина не ехать в Псков вызвало недоумение друзей в Петербурге. Он просил, они хлопотали, царь дал добро, и такая неблагодарность. Сам не знает, чего хочет. Петр Плетнев, который, скорей всего, от Льва Сергеевича услышал о замысле Пушкина бежать из России, утешает поэта, что не все потеряно. "Дело об отпуске твоем еще не совсем решилось,- объясняет Плетнев.- Очень вероятно, что при докладе (императору.- Ю.Д.) сделана ошибка. Позволено тебе не только съездить, но, если хочешь, и жить в Пскове. Из этого видно, что просьбу об отпуске для излечения болезни поняли и представили как предлог для некоторого рассеяния, в котором ты, вероятно, имеешь нужду". Плетнев тут же добавляет: "А то известно, что в Пскове операции сделать некому. Итак, на этих днях будут передокладывать, что ты не для рассеяния хочешь выехать из Михайловского, но для операции действительной". Между тем пятнадцать тысяч рублей на пути от Плетнева к поэту (деньги, столь срочно ему необходимые в дорогу) задержались у Льва.

Сам Пушкин считал, что исход был бы положительным, пусти друзья по инстанциям наверх его собственное прошение. "Зачем было заменять мое письмо, дельное и благоразумное, письмом моей матери?- пишет он Дельвигу.- Не полагаясь ли на чувствительность... (Тут многоточие; очевидно, поэт не решился назвать царя.- Ю.Д.) Ошибка важная! В первом случае я бы поступил прямодушно, во втором могли только подозревать мою хитрость и неуклончивость". Думается, однако, что результат был предопределен, и ни автор прошения, ни его тон значения попросту не имели.

Те, кто ему пытался помочь, все еще не понимали суть дела. Игра была с высшим начальством. В письмах все вертится вокруг да около, за несколько месяцев Пушкин не передал им толкового объяснения, что реальная болезнь отсутствует. Даже в письме, отправленном Жуковскому с оказией (адрес на конверте: Н.А.Ж.), Пушкин продолжает недоговаривать. Возможно, он их берег: будучи обманутыми, друзья в глазах властей не становились соучастниками подготовки его побега.

"И для нас, тебя знающих, есть какая-то таинственность, несообразимость в упорстве не ехать в Псков,- гадал Вяземский,- что же должно быть в уме тех, которые ни времени, ни охоты не имеют ломать голову себе над разгадыванием твоих своенравных и сумасбродных логогрифов. Они удовольствуются первою разгадкою, что ты - человек неугомонный, с которым ничто не берет, который из охоты идет наперекор власти, друзей, родных и которого вернее и спокойнее держать на привязи подалее". А Пушкин не без основания опасается, что ему предпишут жительство в Пскове, под постоянным надзором платных и добровольных агентов, и бежать будет еще трудней. К тому же там обман быстрее обнаружится - примитивный детский обман. Да кого! Самого Его Величества и еще с такой преступной целью.