Татьяна Алферова - Сны в пустыне Страница 9

Зоя не обратила на гостей никакого внимания, она была очень занята. Зоя разговаривала с богами, рассказывая о жене Сергея, их кровати под пологом, о собственных планах, связанных со смертью законной жены, о расплате, принявшей облик красной волчанки, о безнадежности желаний, всех, кроме желания умереть.

Марина видела все: несчастное состояние подруги, доказанную вину Сергея, бессердечность мужчин - кто им дал право так с нами поступать? - и собственное бессилие. Сергей искал и не находил телефон, чтобы вызвать "Скорую", не видя стоящего прямо у кровати аппарата на длинном шнуре. Зоя, наконец, видела богов, склонившихся над постелью. Они ласково улыбались ей, высовывали маленькие острые язычки от умиления и жалости, и глаза их под густыми челками и толстенькими рожками полнились сочувствием и ожиданием. Ожиданием чего, Зоя догадалась.

Скорая приехала через сорок минут. Марина попыталась взять инициативу в свои руки и начала объяснять нечуткому врачу про волчанку, про симптомы и нервный срыв.

- При чем тут нервный срыв и СКВ? - грубо перебил ее плотный мужик в мятом белом халате. - Вы кто, - обратился уже к Сергею, - муж? Давно температура держится? Паспорт достаньте.

- Мой? - растерянно переспросил Сергей.

- При чем тут ваш, паспорт больной, разумеется.

- А при чем тут валюта, совсем обнаглели, - начала заводиться Марина.

- СКВ, системная красная волчанка, женщина, - равнодушно отвечал врач, наклоняясь над Зоей, - но не похоже, нет.

- Так что, вы не будете ее забирать? Она же бредит! - Марина чуть не плакала от беспомощности.

- Где телефон? - поинтересовался непрошибаемый эскулап, - Паспорт не забудьте. - Минут пять он накручивал диск, очевидно, было занято, потом разговаривал с кем-то в приемном покое.

Сергей нашел Зоин паспорт в выдвижном ящике серванта, там же лежала, неведомо зачем сохраняемая женщинами, разнообразная мелочь, вплоть до сломанных зубьев от расчески. Неясное воспоминание о чем-то, что произошло с ним недавно, колыхнулось, как остывающий бульон, подернутый жирной пленкой, но не оформилось, не излилось в образы. Марина выспрашивала у медсестры, что следует взять с собой и нельзя ли ей сегодня переночевать в больнице вместе с Зоей.

- Да вас туда вообще не пустят.

- Как не пустят, она же в таком состоянии?

- Вы что, женщина, мы же ее в Боткинские бараки повезем. - Как будто объяснение этим исчерпывалось.

Все последующее Сергей запомнил неотчетливо и с удивлением обнаружил себя уже у больницы. В приемное отделение его действительно не пустили.

С Миргородской улицы Сергей поспешил уйти и через пару проходных дворов оказался на Тележной. Когда-то здесь жила тетка, совсем недолго, но Сергей запомнил дом, выгибавшийся стеной наружу, вот-вот обвалится. В доме были высоченные потолки, большие кухни, недействующие камины и старинные запахи: нагретой меди от дверных ручек, прелых листьев от выцветших некогда шикарных обоев и еще сладкий такой запах, ванили, что ли. Воспоминания о запахах самые сильные. Сергей отчетливо представил себе ту смесь ароматов, перебившую даже вечный запах свежих опилок, свойственный Тележной. А представив, немедленно вспомнил - как раньше-то не сообразил, что ванилью пахнет кожа той, черноволосой его женщины из снов. Показалось, что еще мгновение, и он догадается, решит что-то важное, но дорогу перебежал мальчик, и Сергей потерял мысль, только голова заболела. Слишком много мальчиков лезет в глаза, просто чертовщина, "Борис Годунов" какой-то. С другой стороны всю чертовщину мы сами же и выдумываем, хуже того, впутываем в реальную жизнь, может, и Зоина ревность, масштабы которой снова ужаснули его сегодня утром - человек в бреду не стесняется, и Зоина ревность, выдуманная из ничего, из его недомолвок, трансформировалась в болезнь. Может, Марина права, и он виноват, но в чем? Сладкий дух ванили лез в ноздри, заставлял идти быстрее. На работу поздно, не имеет смысла, лучше домой: передохнуть и подумать. Но Сергей зря пытался обмануть сам себя. Он хотел узнать, когда зажигаются окна напротив, проследить, кто приезжает на машине в ту квартиру.

Окна напротив не горели. Горело его окно. Через редкие занавески прямо на него глядели темные глаза, тяжелые локоны, собранные на затылке, оттягивали ее чудесную голову назад, не скрывая высокие скулы. И сияли маленькие золотые серьги.

Задохнувшись от бега по лестнице, Сергей ворвался в свою квартиру и не обнаружил внутри никого и ничего, ни обрывка шелка, ни сладковатого запаха. Темные, как беспамятство, окна равнодушно отражали свет жидких фонарей. В декабре темнота наступает, едва закончится утро. Раньше чем часов через шесть нечего и думать о сне. В больницу, разве позвонить, в справочное?

Не успев услышать о состоянии средней - или крайней? - тяжести, он понял. Сны, начавшиеся почти с момента их знакомства с Зоей, ее усиливающаяся ревность, тем мучительнее, чем тщательнее скрываемая, обрывок шелка, потерянный гребень, зубчик от которого - сейчас сообразил обнаружился в Зоином серванте и, самое главное, прелестная, его мучительно-сладкая, ненасытная любовница, вынырнувшая из сна в явь, поселившаяся рядом, воплотившаяся Зоина боль.

Сергей забегал по комнате, силясь что-нибудь придумать, полез в аптечку, не нашел ни одной таблетки снотворного, нет, одна есть, димедрол, но, похоже, просроченный. Выскочил на улицу, к ларьку, купил пару бутылок пива для надежности, дома выпил одну, чуть не залпом, съел таблетку, запил второй бутылкой, лег в кровать, так и оставшуюся стоять у окна. Сон не шел. Сергей лежал и таращился то в окно, то на книжный шкаф. Ни спать ни захотелось, ни опьянения не чувствовалось. Отменная бодрость и ясная голова. - Глупо лежать, что бы такое еще предпринять - подумал Сергей и очутился в серой холодной пустыне.

* * *

Она не выглядела, как предбанник перед пустыней раскаленной. Место было совершенно другое и, кроме самого определения: пустыня, не имело ничего общего с той первой. Песок под ногами не потерял неверной подвижной своей природы, но казался застывшим, раздавленным свинцовым небом. Тусклое свечение распределялось равномерно и скупо, и не небо служило его источником. Волнистые линии барханов словно бы поднимались вверх, оставляя Сергея на дне чудовищной воронки с песчаными стенами. Холодные всполохи периодически окатывали небо, в остальное время накрытое тенью пустыни единственное движение в пейзаже. Ни ящерицы, ни мух, ни ветра, ни бега теней.

После первых шагов Сергей остановился. Все направления равны и мертвы, идти невозможно. Живым представлялся только холод, охвативший тело сразу, но и тот не вызывал дрожи - какого никакого движения, а напротив, погружал в безучастное оцепенение, не затрагивая глаза, чтобы оставить возможность смотреть на барханы, ограниченные не собственными размерами, а лишь остротой зрения.

Когда и откуда появились они, Сергей не понял, хотя и не засыпал во сне на сей раз. Просто возникли и все, а поскольку момента Сергей не отследил, нельзя было бы сказать, что они появились неожиданно.

Низкорослые, тощие, но с тугими животиками и щечками, они крепко упирались в песок кривыми ножками и напряженными хвостами. Мелкие кудри закрывали лбы, но уши, шеи оставались открытыми. От их тел, разумеется, поросших короткой шерстью, исходил горький запах. Круглые, словно лаком намазанные, рожки загибались кончиками к затылку у одних и вперед у других. В целом, они не обманули ожиданий, именно такими Сергей их представлял в детстве, лет до семи, а потом не представлял вовсе, но картинки с их изображениями в другой трактовке вызывали любопытство того же рода, что, к примеру, фотография отца, заснятого в отроческом возрасте.

Следуя логике сна, встреча происходила в полном безмолвии.

* * *

На самом-то деле, они очень даже не против были бы поговорить. И рассказали бы немало забавного и полезного. Ничего нового, впрочем. Но зачем говорить новое? То есть, новое сказать, в принципе невозможно - уж они-то знали. Но напомнить старое и забытое всегда уместно и довольно сладко. Ах, как они поговорили бы! Люди от рождения забывчивы и слабы по натуре. Вечно им хочется персонифицировать зло - они бы тотчас извинились за сложное слово. Ведь кто-то должен быть в ответе за то, что творится плохого. И уж никак не сам человек, и не его мелкие извинительные пороки. Конкретный носитель нужен. А что конкретней лакированных рожек и напряженного хвоста? Ревность? Да, Бог с вами. Косноязычие? Да ни за что! Вялость мысли? А что это такое? Даже сочинители, казалось бы, отделенные от других способностью растолковывать и изобретать, как один кинулись ставить и ставить вопросы. А когда вопросительный знак ослабевает от частого употребления, или темперамент у автора другой, припоминают древнюю забаву и приплетают мистические толкования, эзотерику, в лучшем случае, мифологию. Но самим-то кажется, что нащупали сверхновое направление, мистический реализм, а то как же!