В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел Страница 9

— Краниальная невралгия из-за постоянной стимуляции кожных нервов.

— И ему казалось, что его друзья с их обыкновенными жизнями, у которых была летняя подработка, чьи крыши были плоскими или хотя бы похожими на крыши, были намного счастливее.

— Как он познакомился с этими друзьями с обыкновенными жизнями и крышами?

— В школе, — ответил Пенн.

— Он что, ходил в обычную школу?

— Его родители…

— Король и королева.

— …были прогрессистами, которые считали, что ни деньги, ни классовая принадлежность, ни королевский статус не означают, что один ребенок заслуживает хорошего образования, а другой нет. Они сознавали, что мир был бы лучше, если бы все дети обладали знаниями, интеллектом, навыками решения задач и критического мышления и имели справедливый шанс найти хорошую профессию, которая поддерживала бы их как финансово, так и духовно.

— Просвещенные.

— Да. Но Грюмвальду, не предвидевшему впереди карьеру, чтобы к ней готовиться, которому не предстоял отъезд в колледж, который думал, что вряд ли его родители, сколь угодно либеральные, сойдут с ума от счастья, узнав, что он встречается с крестьянкой, какой бы сверхталантливой она ни была, приходилось нелегко. Ему было позволено заниматься спортом, но он не мог, ведь никто не желал играть против принца инсайд-питчингом, пытаться обойти его или блокировать удары. Школьные балы, которые приводили в такой восторг его друзей возможностью покрасоваться в нарядах, нанять лимузин и полакомиться шикарными блюдами, были для бедняги Грюма просто обычными вторничными вечерами. Вручение аттестатов он вообще пропустил, потому что его мутило при мысли еще об одном моменте «помпы и размаха» в жизни, где, собственно, мало чего было, кроме таких моментов. Его мир, пусть и прекрасный, окутанный слоями пурпурной дымки, согретый солнцем, сиявшим, казалось, только для него, пахнувший лесом, обещанием приключений, возможностью волшебства, однако, оказался совсем-совсем маленьким. Образование должно было лишь показать ему, что есть на этом свете, а не дать реальные возможности.

— Но птички же были его друзьями? — сонно, с надеждой в голосе спросила Рози. — Он вел долгие серьезные полуночные беседы с мышами, которые были его наперсниками?

— Это сказка, Рози. Настоящая, а не диснеевская. Мыши не умеют говорить. Птицы же, казалось, насмехались над ним, поскольку были намного свободнее, чем он. Конечно, принц подружился с ребятами в школе — он, разумеется, был президентом ученического самоуправления и таким образом познакомился со многими. Плюс команда «Матлетов»… но не было никого, кто по-настоящему понимал бы его. Пока он не заглянул внутрь рыцарского доспеха.

— Какого такого доспеха?

— Того, что стоял в коридоре у его спальни.

— А ты разве мне о нем уже говорил?

— Говорил. Будь внимательнее.

— Я была внимательна. Я засыпала, потому что ты сказал, что это сказка на ночь. Знай я, что она волшебная и со скрытой информацией, я бы усерднее старалась держать глаза открытыми.

— Это не была скрытая информация. Я говорил: кровля, похожая на зубы, палки с шарами на конце, доспех в коридоре, уборка в собственном санузле. Вся история тут как тут. Это все, что тебе нужно знать.

— А что было в доспехе? — Она подложила сложенные ладони под щеку, как маленькая девочка, засыпающая на поздравительной открытке, сонно ему улыбаясь и пытаясь — безуспешно — держать глаза открытыми.

Пенн протянул руку и погладил ее по волосам, по лбу.

— Остальную часть сказки расскажу утром.

— Это просто уловка, чтобы удержать меня здесь?

— Ты здесь живешь.

— Как Шахерезада?

— А Шахерезада живет здесь?

— Не забудь, на чем остановился, — пробормотала Рози прямо перед тем, как провалиться в сон. — Когда проснемся, хочу продолжения прямо с того места, где закончили.

Однако проснувшись, они начали совсем с другого.

— Когда мы в прошлый раз обсуждали этот вопрос, — услужливо напомнил Пенн, — ты сказала «потом посмотрим».

— Ну, так давай смотреть, — ответила она.

Одним из непреходящих проявлений иронии в их отношениях было то, насколько хорошо ординаторское расписание подходило Пенну. Даже после того, как удалось ее уломать, он продолжал окапываться в комнате ожидания, читал, писал, рассказывал по частям истории во время передышек между пациентами. С радостью спал, когда спала она, и бодрствовал, когда она должна была бодрствовать. Ближе к концу этих тридцатичасовых смен она отдала бы что угодно — скажем, место в учебной программе, карьерные перспективы, глазные яблоки и даже Пенна — за восемь часов сна. И знала в глубине души, что, если бы они поменялись ролями, она уютно лежала бы в своей кроватке дома, в то время как он нечеловечески много работал бы — дни, и ночи, и снова дни напролет.

Это была хорошая подготовка к воспитанию детей, хотя, конечно, это пришло ей в голову годы спустя. В какой-то момент посреди бессонного, прерывистого первого месяца жизни Ру она задумалась, каким эффективным оказался этот метод отбора — вид на жительство в больничной комнате ожидания. Вот был муж, который, она знала, будет вставать каждые два часа к ребенку посреди темной ночи. Вот был партнер, который проснется ни свет ни заря ради завтрака с первым и вторым детьми, пусть накануне и не спал до первых петухов с третьим и четвертым. Она выбрала его не поэтому. Но и эта причина не была такой уж ужасной.

Теперь, по прошествии стольких лет, в послеполуночные больничные часы она оказывалась совершенно одна, и никто не рассказывал сказок. Со времен ординатуры миновали годы — чудовищный ковер и неудобная мебель с тех пор менялись снова и снова, — но она до сих пор выходила из вращающихся дверей в комнату ожидания и в течение одного удара сердца искала взглядом лицо Пенна. Это была одна из маленьких странностей места: она осталась работать там же, где стажировалась. Люди, трудившиеся там