Путешествие вокруг дикой груши - Петер Надаш Страница 9

— Ты что, в Бога веришь? — поинтересовался я.

Сидике шаркнула еще раз-другой по дну кастрюли, потом опустила руки и, прислонившись к краю умывальника, пугливо уставилась на меня.

— Н-нет… — сказала она заикаясь.

— Тогда зачем крестик на шее носишь? — торжествующе спросил я.

— Мне его матушка подарила на конфирмацию.

— Ну а зачем же ты носишь его, если в Бога не веришь? — не отступал я.

Она не ответила и принялась опять за кастрюлю.

— Вот видишь значок Ленина? Если бы я коммунистом не был, я бы его не носил.

— Неужто и ты коммунист? — удивилась она.

— А как же! — ответил я с гордостью. — В том и разница между нами, что ты верующая, а мы коммунисты. Да признавайся уж, что ты верующая… я тоже, если ты хочешь знать, Закон Божий учил.

Она подняла на меня глаза, и я заметил в них удивленный вопрос: «А что, разве и коммунисты должны изучать Закон Божий?»

— Потому что тогда это было еще обязательно, — пояснил я.

Наступило молчание. Меня раздражало, что мне не к чему больше придраться, и немного спустя я опять спросил у нее, но уже утвердительным тоном:

— Так, значит, ты веришь в Бога.

— Да, — ответила Сидике и гордо вскинула голову.

Я обрадовался такому ответу и тут же набросился на нее:

— Тогда зачем же ты ябедничаешь?!

— Я?

— И лжешь к тому же.

— Я не лгу, этого не бывало.

— А кто же тогда сказал матери, что я не ел чечевицу? Я ведь ел! Значит, ты солгала.

— Я это потому сказала, что ты только поковырялся в тарелке и бросил.

— Все равно зачем лжешь? Разве боженька твой тебе это не запрещает?

Она судорожно сглотнула, не зная, что мне ответить. В кухню шаркающей походкой вошла бабка и, подперев сложенными руками свою могучую грудь, остановилась около Сидике.

— Как управитесь, милочка, возьметесь белье гладить, — сказала она.

— Меня барыня на сегодняшний вечер освободила, потому что я в воскресенье понадоблюсь, будут гости…

Бабка бросила на нее разгневанный взгляд и не думая сдавать позиций.

— Во-первых, она не барыня, сколько раз можно вам говорить? Во-вторых, выходной вы получите завтра, а сегодня нужно погладить белье.

— Я не против, я вовсе не потому сказала, — оправдывалась Сидике, — просто такое мне указание было…

— Ты приготовил уроки? — смягчившись, обратилась бабка ко мне.

— Нет еще. А кто к нам опять придет? Что за гости?

— Почем я знаю! — проворчала она обиженно. — Разве мать твоя мне докладывает?.. Иди-ка ты заниматься, Дюрика.

— Опять Пожгаи явятся… Они думают, что у нас тут дом отдыха, — процедил я сквозь зубы, словно бы не расслышав бабкиного призыва заняться уроками.

— Я тебе что сказала?! — вдруг вспылила она.

— Да сделаю я уроки! Отстань от меня!

— Это что же такое деется?! Уже и тебя не тронь?! Хорошо, я отстану… и этот уже огрызается… отстань от него… — фырчала она, удаляясь из кухни.

Сидике молча домыла посуду. Затем вытерла стол и расстелила на нем одеяло. Слушая, как тихонько потрескивает греющийся утюг, она сидела на табуретке, уронив руки в подол.

— Надо водой побрызгать, — сказал я.

— Что-что? — встрепенулась Сидике.

Я поднялся и показал ей, как надо делать. Она тяжело вздохнула и, тоже поднявшись, с равнодушным лицом побрызгала на белье водой. Сделав девушке еще какое-то замечание, я пошел к себе в комнату заниматься. Но из этого ничего не вышло. Меня потянуло к людям, хотелось с кем-нибудь поделиться, излить душу. Тишина нестерпимо звенела в ушах. Я заглянул к старикам. Дед сидел у окна, облокотившись о батарею, и внимал заунывному чтению бабки. Постояв на пороге их комнаты, я почувствовал, что от невнятной бабкиной скороговорки на душе стало еще тревожней, и, закрыв потихоньку дверь, отправился в сад.

Делать здесь мне было нечего, я бесцельно бродил по дорожкам. И немного спустя оказался — конечно же, не случайно — у кустов, ограждавших теннисный корт. Сердце в груди у меня бешено колотилось. В постепенно сгустившихся сумерках я увидел сквозь кроны полураздетых деревьев, как в окнах Евиной виллы зажегся свет. «Должно быть, вернулся с работы ее отец, и сейчас меня арестуют!» — подумал я, и только пятки мои засверкали. Добежав до ворот, я вскарабкался наверх и выглянул на дорогу, но кругом было тихо. «Значит, это не он, иначе машина проехала бы обратно и я успел бы ее заметить!» — пытался я себя успокоить, но в ушах так и звенел тоненький голосок негодующей Евы. Я спрыгнул на землю и помчался во весь опор домой.

В нашей гостиной одна из стен была сплошь заставлена шкафами с книгами. Я решил покопаться в книжном старье, сваленном в дальнем шкафу. Родители держали здесь какие-то семинарские пособия и брошюры, дешевое чтиво в пожелтевших бумажных обложках и несколько нравоучительных книжек для девочек — словом, все, что отжило свой век, утратило актуальность — и, стало быть, ценность.

Встав на выступ книжного шкафа, я дотянулся до верхнего ряда и выудил из-за него книгу в черном кожаном переплете с тисненной в правом верхнем углу золотой надписью: «Святая Библия». Книгу эту я брал в руки всегда с любопытством и тайным трепетом, не раз принимался читать ее, она меня привлекала, потому что будила воображение, и не только поэтому…

Помню, как-то я долго прохаживался у собора. Задрав голову, разглядывал башни, манившие в поднебесную высь. Я знал, что в храме этом меня крестили, и все же войти не решался.

Усевшись неподалеку на бордюр тротуара и положив мяч к ногам, я стал наблюдать за темным сводчатым входом, от которого даже на расстоянии тянуло прохладой.

Мимо, постукивая высокими каблучками, просеменила крашеная блондинка. Я узнал в ней соседку, она жила прямо под нами, на третьем, и поздоровался. Кивнув мне в ответ, она скрылась в церкви.

Я тут же схватил мяч под мышку и устремился за ней. С трепетом приоткрыл тяжелую дверь, вошел внутрь и остановился. Соседка же, подойдя на минуту к чаше со святой водой, двинулась по проходу между рядами терявшихся в полумраке скамей. Я прислонился к холодной колонне и стал за ней наблюдать.

Она уверенно, как будто была у себя дома, подошла к какому-то святому с