Антон Макаренко - Марш 30-го года Страница 93

- Меня потом откомандировали в полк.

- Почему?

Алеша спрашивал громко, энергично, гипнотизировал Николая решительным поворотом больших, серьезных глаз.

- У меня все было не так: строй не такой. Командовать не умел. Там все такой народ был веселый. А я не подошел.

- А в полк подошел?

- Подошел.

- Так неужели ты не знаешь, почему тебя освободили? Почему ты не говоришь? Говори, Коля, не валяй дурака, говори!

Алеша взял николая за плечи и крепко прижал к себе. Худенький, мелкий Николай в старенькой выцветшей гимнастерке совсем утонул в широких Алешиных плечах. Но Николай по-своему воспользовался этой близостью, он прижался к Алешиному плечу отросшей щетиной солдатской стрижки и ничего не ответил.

- Ты был в бою?

Николай вдруг оттолкнулся головой от Алешиного плеча, вскочил с дивана и устремил на Алешу пронзительно-воспаленный взгляд голубых глаз:

- Не нужно это... бой! Понимаешь, не нужно! Это царю нужно, генералам нужно, а народу не нужно...

Алеша мелкими неслышными толчками зашатал головой и прищурил глаза на Николая. Николай еще долго говорил, все громче и возбужденнее. Из кухни тихо приоткрылась дверь, выглянуло испуганно-внимательное лицо матери и быстро спряталось.

20

А еще через неделю Семен Максимович стоял посреди комнаты с палкой - забыл ее поставить в угол - непривычно задорно смотрел на Алешу и непривычно собирал веселые складки у глаз:

- Убрали-таки этого нестуляку! А? Словчился народ! Что ты теперь скажешь!

В дверях стоял Степан и поддерживал Семена Максимовича широкой улыбкой:

- Переменяется Россия. Теперь по-другому пойдет!

Но известие о конце империи не произвело на Алешу никакого впечатления. Он задумчиво смотрел куда-то, и красные жилки в его глазах сделались еще заметнее и краснее.

Семен Максимович присмотрелся к сыну и спросил строго:

- Ты чего это надулся? Может, Николая жалко?

Алеша улыбнулся:

- Ты что это обрадовался, отец? Сам, помнишь, говорил: республика - все равно. Ну, вот тебе и республика: Родзянко, князь Львов. Доволенг?

Семен Максимович сел на край стула, поставил палку между ног, на палку положил длинные свои прямые пальцы:

- Языком пока говоришь - все равно, а на деле как-то иначе выходит. Ты смотри: сегодня первый день, а уже на заводе все друг друга товарищами называют. И флаги какие? Красные. Это тебе не все равно. А завтра совет выбираем.

- Какой совет?

- Совет рабочих депутатов.

Алеша сразу поднялся на костыли, заходил по комнате, остановился против отца, обрадованный:

- Ты серьезно, отец?

- Не будь балбесом. Я тебе не серьезно что-нибудь говорил? Выбирают совет, и меня в совет уже приговорили.

Алеша задумался и... весело:

- Да! Дела большие!

Степан заржал, как будто жеребец со двора вырвался:

- За хозяев взялись, за хозяев! Ах ты черт, где же моя амуниция военная?

Он полез на кухню, так о чем-то громко кричал с Василисой Петровной, хохотал и требовал свои военные доспехи: гимнастерку и штаны. Василиса Петровна улыбалась и спрашивала Степана:

- Куда ты собираешься, Степан Иванович?

- Это я приготовлю. Воевать буду.

- С кем воевать?

- А там будет видно. Найдем с кем.

- Смотри, как бы тебя не нашли, - сказал Алеша, выходя в кухню. - Царя скинули, а дезертиры остались.

- Да какой же я дезертир? Царю присягу давла, а царя - по шапке.

- А теперь народу будет присяга.

- Ну, народу другое дело. Народу мир нужен, а может, и еще что. Народ - это дело справедливое!

21

Алеша целый день бродил по улицам, провожал все демонстрации, заходил на все митинги, заговаривал с каждым прохожим, присматривался к каждому встречному. Надежда Леонидовна по вечерам ссорилась с ним и возмущалась:

- Что это такое? Вы раненый или нет? У вас еще рана не зажила, а вы целый день по городу бегаете! Я вас привяжу к постели.

Но Алеша отвечал ей:

- Все равно и здесь по комнате буду ходить. Усидеть сейчас невозможно, Надежда Леонидовна. Сдвинулся народ с места, понимаете?

- Сколько вам лет?

- Мне лет? Двадцать три.

- Господи, как мало! Тогда вам действительно трудно усидеть на месте. А все-таки я вам не позволяю так много бродить.

- Ну, хорошо, я пойду в гости.

- В гости идите.

Алеше почему-то вдруг захотелось побывать у Остробородько - там всегда самые свежие новости, можно увидеть и Нину Петровну. На нее тянуло посмотреть, как на хорошую картину на хорошей выставке.

У Остробородько действительно сидел и разглагольствовал доктор Васюня, только что прибывший из Петрограда, куда он ездил за хирургическими инструментами для Кавказкого фронта.

- Ничего понять нельзя, - говорил Васюня. - Народ, ну его к черту, просто с ума сошел. Все ходят, кричат, галдят, как будто оглашенные. Теперь его скоро не остановишь. Большую узду нужно, чтобы взять в руки. А кто возьмет? Ах, какой глупый этот Михаил! Теперь сразу нужно было из рук в руки корону брать. Наш народ такой: еще "ура" кричали бы, на руках носили бы. Такая красота:

" Б о ж е ю м и л о с т ь ю , м ы , М и х а и л В т о р ы й , и м п е р а т о р и с а м о д е р ж е ц в с е р о с с и й с к и й ".

Васюня водил пальцем по воздуху и изображал этот торжественный текст.

На него смотрели прищуренные глазки Петра Павловича Остробородько:

- Ничего не вы не понимаете, Васюня. У нас не такой народ. У нас без бенефиса не обойдется.

- Какой же бенефис?

- А вот увидите: по старым программам, но первый раз в этом городе. Панам попадет. У нас ведь, если что, панов били. Правда, Алексей Семенович?

- Да, панов будем бить, - улыбнулся Алеша.

- Вот видите? - Петр Павлович протянул возмущенную руку. - Это говорит офицер, георгиевский кавалер, герой. А что скажет мужик?

- В самом деле будете панов бить? - заинтересованно спросил Васюня и направил на Алешу свои маленькие глазки.

- А как же? - ответил Алеша с прежней улыбкой.

- Для чего? - спросил серьезно Петр Павлович.

- Сначала для удовольствия, потом для дела.

- Ну, и что?

- Хорошие дела готовятся. Подождите несколько месяцев.

- Удирать нужно?

- Вам зачем удирать?

- Меня тоже могут за пана посчитать.

- Ну, какой вы пан? Вы - доктор, человек трудящийся.

- Бить панов это всегда значило бить и культуру.

- Положим, далеко не всегда.

- Вы сейчас же закричите: буржуазная культура! Вы большевик? Ваш Ленин уже в Петрограде? Да?

- Я пока что инвалид, Петр Павлович стоял посреди комнаты и сыпал возмущенными вопросами, острыми взглядами и плюющимися мокрыми словами. Нина Петровна сидела у самовара, заботливо опускала и подымала глаза над

- Довольно вам кричать. Чего вы напали на больного человека! Идите сюда, Алеша, бедненький. Я вам поближе к себе и приблизила к нему милое, мягкое и нежное свое лицо. Васюня и Петр Павлович о чем-то снова оглушительно заспорили.

- Расскажите, что-нибудь, Алешенька, - сказала Нина.

Алеша поднял на нее большие глаза:

- Что же расскаpать, Нина Петровна?

- Расскажите что-нибудь счастливое.

- Не знаю, Нина Петровна, с чего начать.

- Тогда я вам расскажу. Только никому не говорите.

Она наклонилась к нему, и по Алешиной щеке загуляли кончики ее нежных золотистых волос:

- Алеша, только никому не рассказывайте. Я не люблю этого поповича. И не пойду за него замуж. Я хотела идти в сестры милосердия, а он написал: не нужно. Он - попович, понимаете, у него и душа поповская, расчетливая.

- Где он сейчас?

- Он получил все, что полагается. Где-то при индендантстве. Получил капитанский чин. Но он не военный. Он только делает вид, что военный. Он попович. И его солдаты убьют, обязательно убьют. Он попович, а хочет быть барином.

- Нина, почему вы мне об этом говорите?

- Мне больше некому сказать. А кроме того, еще есть одна важная причина. Я даже хотела идти к вам в госпиталь, а потом стало стыдно. А теперь уже не стыдно.

Нина петровна все это говорила спокойно, ничего не изменилось в ее лице, даже улыбка осталась та же: нежная.

- А вы написали ему, что не любите его?

- Я еще не написала. Все папу как-то жалко. Это его мечта. Хотя теперь это уже не модно.

- Что не модно?

- А вот за поповича выходить.

- Пожалуй, что и не модно.

- А вы будете архитектором, Алеша?

- Вероятно.

- А за архитектора выходить модно?

Алеша, улыбаясь, присмотрелся к ее лукавому взгляду:

- В общем, это ничего.

- Я пошутила, Алеша.

- Я понимаю.

- Вы скажите: что мне делать? Я страшно хочу что-нибудь хорошее делать. Разве в учительницы пойти? Как вы думаете?

- Нет, в учительницы не нужно.

- Почему?

- У вас не выйдет.

- Это верно, что не выйдет. Все равно замуж кто-нибудь возьмет. Вот еще горе. Отчего я такая женственная, скажите?

- Разве это плохо?

- Да. Мне не нравится. От поповича откажусь, кто-нибудь другой явится. Интересно все-таки, кто меня возьмет замуж. А теперь такое интересное время начинается.