Антон Макаренко - Марш 30-го года Страница 95

- Видел, - ответид Алеша серьезно. - Он теперь большевик.

Павел сверкнул зубами и поднял вдруг повеселевшее лицо:

- Да, молодец! Я тоже вступаю. У нас уже четыре большевика на заводе. Да на железной дороге три. Уже семь!

- Да, - сказал Алеша как будто про себя. - Николай работает?

- Да, поступил.

- Здорово его попортили.

- Разве его одного? И тебя вот.

- И меня. И все даром.

- И все даром, - подтвердил Павлуша тихо.

- Ты спокойно об этом говоришь?

- Я говорю так, как и ты.

- Ну, знаешь, ты не можешь так говорить. Ты не пережил этого ужаса и не пережил... ты не пережил... этой...

- Ты хочешь сказать, что я просидел в тулы?

- А что же, - конечно, просидел.

- Хорошо. Я просидел. А Сергей?

- Я про Сергея не говорю. Я с тобой говорю. Я имею право тебе сказать.

- Я слушаю, Алеша.

- Ты не знаешь, что такое идти в атаку под ураганным огнем и за тобой батальон. В этом есть человеческое достоинство. Мой полк лег в одну ночь. Четыре тысячи человек. Ты понимаешь?

Они уже не говорили тихо, они забыли, что на диване их слушают женщины. И были очень удивлены, услышав слабый голос матери:

- Алеша, зачем ты все вспоминаешь свой полк. Не нужно об этом думать. Погиб твой полк, на войне всегда так бывает.

- Да, да, вот оказывается, что это никому не было нужно.

- А что ж, не бывает так, Алеша? Страдают люди, а, глядишь, никому это и не нужно. И какая же польза от страдания? Разве только на войне? А сколько кругом людей страдает, а подумаешь: для чего страдали? И я вот жизнь прожила несладко. Моего отца, твоего дедушку, бревном убило на пристани, всю жизнь бревна таскал, и жили впроголодь, страдали, детей не учили. И я вот неграмотная, темная, - только и видела, что кухню да нужду. А многие люди и хуже жили. А в деревне как живут: черный хлеб, только и всего, а больше ничего в жизни и не видят. Все люди страдают, а кто об этом помнит? Никто не помнит, забывают люди: у кого свое горе, а кому и так хорошо. Моего отца бревном убило, а Мендельсон богатым человеком сделался.

Мать говорила, сложив сухие сморщенные руки на коленях, покрытых изорванным, бедным фартуком. Ее лицо чуть-чуть склонилось набок, выцветшие серые глаза смотрели печально. Она умолкла и осталась в той же позе: бедственные картины трудовой жизни проходили перед ее душой в этот момент, не вмещаясь в словах.

Алеша быстро подошел к ней, наклонился, поцеловал руку:

- Правильно, мамочка. Правильно. Это я - так... Все думаю: если Россия не нужна, зачем я нужен.

- Россия нужна, - сказал медленно и сурово Павел.

Алеша повернул к нему лицо, не подымая головы.

- Нужна?

- Нужна. Вот увидишь, какую мы сделаем Россию! Настоящую сделаем. Такая будет Россия! Тогда никому не придется умирать даром и будет за что умирать. Это мы сделаем.

- Кто это вы?

- Мы - рабочий класс.

- Мы сделаем?

- Да.

- А кто нас поведет?

- Ты знаешь, что Ленин уже в Петрограде?

- Знаю.

- Мало тебе?

- Мало, Павлуша. Это один человек.

- А что тебе нужно?

- Я не знаю.

- А когда ты узнаешь?

- Я...наверное, скоро узнаю. Если бы мне... поехать, посмотреть. здесь на Костроме как-то не видно.

Таня собралась уходить. Она подошла к Алеше, взяла его под руку, отвела в сторону:

- Ты скорее поправляйся. Милый мой! Скорее выздоравливай.

24

Иногда Алеша ночевал в госпитале, там у него была койка. Он каждый день ходил на перевязку, на разные процедуры. В госпитале почти не было больных, поступление контуженных с фронта прекратилось. Только на другой койке по целым дням сидел артиллерийский капитан, худой и высокий, с носом, далеко выдвинутым вперед. Под носом у него висели тяжелые, плотные усы. Даже летние дни не тянули капитана на улицу, он сидел, набивал папиросы и думал. Когда приходил Алеша, он говорил:

- Сказали, что через десять дней выпишут, и то, если будет лучше. Разве в этом городе будет лучше?

- А куда вам хотелось бы? Куда вы хотите ехать?

- Куда я хочу ехать? У меня нет ни имения, ни жены, ни родственников. Поеду в какую-нибудь команду выздоравливающих. Место спокойное, никому не нужное.

- А воевать?

- Э, хитрый какой поручик! Воевать довольно. Служить адвокату какому-то паршивому?

- Не адвокату, а народу.

- Народу? Поручик, бог с вами, на что я народу сдался. Народ теперь сам с фронта бежит, только пятки сверкают.

- А Россия?

- Была, да вся вышла ваша Россия.

- А что есть, по-вашему?

- Ничего нет. Сплошная команда выздоравливающих. Вот, может, переболеют, выберут царя, станут опять жить. А без царя какая Россия?

Алеше капитан не нравился. Поэтому, бывая в госпитале, Алеша старался проводить время на улице.

В один из жарких июньских дней он долго сидел в палисаднике, потом вышел на тротуар и остановился у входа в госпиталь, рассматривая прохожих. Прохожих было немного, и они не мешали Алеше думать. Думы были все такие же взбудораженные.

Прошла парочка - молодой человек в соломенной шляпе и тонкая девушка с бледным лицом. Девушка посмотрела на Алешу и не заметила его, как не заметила ни ворот, ни убегающей дорожки палисадника. Потом прошла женщина с ребенком на руках, а за нею показался взлохмаченный, без шапки, угрюмый человек. Он шел быстро, его ноги, обернутые в какое-то тряпье, шлепали по кирпичам тротуара с каким-то неприятным, шершавым шумом, но человек не обращал на это внимания. Он шел, опустив голову, а руки заложил за спину. Совершенно ясно было, что он не пьян, хотя, может быть, и выпил немного. Алеша заинтересовался человеком и внимательно следил за ним. За несколько шагов до Алеши человек поднял голову и прямо пошел на него. У человека небритое лицо кирпичного цвета и мохнатые светлые брови. Подойдя к Алеше, он вдруг с силой топнул ногой и прохрипел:

- А! Стоишь, паскуда, красуешься?!

Не успел Алеша услышать эти слова, как человек быстро поднял руку и дернул за левый погон. Погон он оторвал только с одного конца, но Алеша не удержался на костылях и повалился вперед. Человек отступил, дал ему упасть, потом круто обогнул Алешу и зашагал дальше, по-прежнему заложив руки за спину.

25

Подбежавшие люди нашли Алешу в обмороке и унесли в госпиталь. У него была сильно ушиблена голова, и, когда он пришел в себя, к нему возвратились прежнее заикание на последних словах и частые головные боли. Врачи постановили, что в течение месяца он должен лежать, меньше говорить и еще меньше волноваться.

Семен Максимович пришел к Алеше на другой день и долго молча сидел у постели, сухим холодным взглядом посматривая на капитана, сидящего на своей кровати и набивающего папиросы. Потом кашлянул и сказал спокойно:

- Тебе сказано не волноваться. А я тебя считаю мужчиной. Это хорошо, что с тебя погоны сорвали. К чертовой матери, так и нужно...

Алексей молча смотрел на отца с подушки, но капитан, не отрываясь от своей работы, сказал:

- Кто смеет говорить, что правильно?

- Я смею, - ответил Семен Максимович и, захватив рукой усы и бороды разгладил их книзу.

- А вы кто такой будете?

- А я вот отец этого... молодого человека.

Капитан посмотрел на Семена Максимовича, надул губы и внимательно протолкнул палочку в гильзу. Семен Максимович продолжал:

- Воевать тебе все равно не придется. Так?

- Воевать видимо, не придется.

- Хватит. А погоны тебе не нужны. Запомни, что я сказал.

- Запомню, - сказал Алеша тихо.

- Хорошо. Будь здоров.

- Будь здоров. Мать не пугай.

- Учи меня еще.

Семен Максимович зашагал к выходу. Капитан проводил его взглядом и кивнул.

- Кто он такой, ваш отец?

- Токарь.

- Токарь?

- Токарь.

- Ваш отец?

- Мой отец.

- А-а!

- А что?

- Пускай, - сказал капитан. - Я не возражаю. Команда выздоравливающих.

Алеша повернул к нему лицо и сказал серьезно:

- Капитан, вы поглупели, голубчик!

- Поглупел? Не возражаю. В порядке вещей. Говорят, и генералы теперь поглупели. А вы все-таки не говорите лишнего, потому что... потому что вам запрещено.

26

В тот же вечер пришла к Алеше Нина Петровна. Он так удивился ее приходу, что даже не сразу ее узнал, потом вскрикнул:

- Нина!

Нина быстро села на стул.

- Молчите. Господин офицер!

- Готов служить, сударыня, - капитан уже стоял на ногах и поправлял пояс.

- Пойдите, погуляйте полчаса.

- Слушаю и понимаю.

Нина прищурилась на носатого капитана:

- Как вы плохо воспитаны! Как можно так опуститься!

- Сударыня!

- Как вы смеете понимать? Что вы понимаете? Вы должны только слушать!

- Слушаю.

- И ничего не понимаете.

- Совершенно верно: ничего не понимаю.

- А теперь уходите.

- Слушаю.

Капитан вышел, осчастливенный разговором с красавицей. Алеша смотрел на Нину и поражался:

- Нина, вас узнать нельзя. Какая у вас энергия! Вы просто командир.

Но Нина смотрела на него прежним, мягким и нежным, счастливым взглядом:

- Милый, вы простите, что я пришла к вам незванная, но вы знаете, я, наверное, в вас влюблена. Молчите, молчите. Это ничего, что я влюблена, у меня есть к вам два очень важных дела. Очень важных. Собственно говоря, только одно важное. Ах, как долго я рассказываю, такая болтушка! Этот самый человек, который погон у вас оторвал, этот самый человек хочет вас видеть. Он наш сосед, я с ним говорила. Это Иван Васильевич Груздев, он кочегар.