Михаил Салтыков-Щедрин - Том 4. Произведения 1857-1865 Страница 99

Софья Александровна (сконфуженная). Будьте так добры, мсьё Набойкин, посмотрите, что там с maman делается?

Набойкин уходит.

Обтяжнов. Верно, мышка пробежала… ну, известно, сейчас нервы и все такое…

Князь Тараканов (в сторону). Ну нет, это не мышка, а голос Свистикова!

Общее неловкое молчание. (Вслух.) Господа! нам когда-нибудь следует устроить для Софьи Александровны загородное катанье!

Обтяжнов. А что вы думаете! завтра же! зачем откладывать в долгий ящик!

Камаржинцев. Морозная ночь! Луна! Лихая тройка — c’est délicieux![166]

Обтяжнов. Смотрите, вы не спойте нам «Вот мчится тройка удалая»!

Набойкин (возвращаясь). Ничего; это Бобырев с Свистиковым разыгрались! Софья Александровна! Бобырев велел вам что-то сказать на ушко! (Наклоняется к ней и говорит тихо.) Николай пьян! Если возможно, поедемте лучше куда-нибудь в кабачок ужинать!

Софья Александровна. (с болезненной улыбкой). Это очень мило, что вы мне говорите! А впрочем, секрет за секрет! Мне тоже нужно сказать кое-что вам на ухо. (Говорит ему тихо.) Устройте это как-нибудь с Клаверовым, который, вероятно, сейчас придет… но какой стыд! (Вслух.) Pardon, messieurs, что мы тут секретничаем. Впрочем, тут и секрета нет: муж мой не совсем здоров, так его лечит Свистиков… друг его!

Князь Тараканов. А я надеялся, что буду иметь честь ближе познакомиться с Николаем Дмитричем.

Софья Алексадровна. Во всяком случае, не сегодня… Савва Семеныч! хоть бы вы спели что-нибудь! (В сторону.) Этот несносный Клаверов!

Обтяжнов. Я, Софья Александровна, знаю только одну песенку: «Вдоль по улице метелица метет», да и ту не пою, а только одним пальчиком на фортепьянах наигрываю!

Софья Александровна. Ну, и поиграйте!

В передней раздается звонок. Насилу! Павел Николаич! потрудитесь отпереть! Это, наверное, Клаверов!

Набойкин уходит. Посмотрим, какого-то он приведет с собой литератора!

Апрянин. Я недавно одного литератора на Невском встретил, Софья Александровна!

Софья Александровна. Ну, и что ж?

Апрянин. Ничего, одет прилично; впрочем, он очень скоро сел на извозчика и уехал.

Камаржинцев. Нынче у многих литераторов даже кареты собственные есть, Софья Александровна!

Те же и Клаверов.

Клаверов. Мне крайне досадно, Софья Александровна, что наш литератор оказался так дик, что ни за что на свете не согласился поехать в порядочный дом! Я его так у Донона и оставил… но вы мне позволите покатать вас?

Софья Александровна. К Донону? Я с удовольствием, mais demandez d’abord à ces messieurs![167]

Обтяжнов. Знаете что, Петр Сергеич, ведь нам тепло и у Софьи Александровны! Право, ваш литератор нас не интересует… да еще, может быть, он и насвистался там, в ожидании нашего приезда!

Клаверов. Ваша речь впереди, добрый старик! Я знаю, что вы приготовили Софье Александровне сюрприз, и сочувствую вам, но все-таки прежде всего надобно спросить о желании Софьи Александровны. Не правда ли, князь?

Князь Тараканов. Я нахожу, что нет ничего справедливее!

Обтяжнов. Всегда-то вот вы так, Петр Сергеич! Сидели мы тут без вас, горя не ведаючи, так нет-таки, нужно было вам всех смутить!

Набойкин. Да ведь вы слышали, Савва Семеныч, что Николай Дмитрич не совсем здоров!

Софья Александровна. Messieurs! я помирю всех! Вы поезжайте к Донону, а я останусь дома и буду ужинать с Саввой Семенычем!

Обтяжнов (падая на колени). Царица! это будет счастливейшая минута в моей жизни!

Софья Александровна. При maman, Савва Семеныч, при maman!

Князь Тараканов. Нет, Савва Семеныч, позвольте вступиться и мне. Лишать целое общество наслаждения видеть Софью Александровну, затем только, что вы будете иметь удовольствие ужинать с нею при maman, — это никакими законами не допускается.

Клаверов. Итак, господа, к Донону! Софья Александровна! вы согласны?

Софья Александровна. Я согласна на все, что эти messieurs находят лучшим!

Обтяжнов. Воля ваша, а это, Петр Сергеич, грабеж!

За кулисами слышится сильный шум и крик Ольги Дмитриевны.

Свистиков (за кулисами). Вот когда я пропал! Воля ваша, а я убегу-с!

Софья Александровна (в сильном испуге). Allons-nous-en! allons-nous-en![168]

Те же и Бобырев (совершенно пьяный).

Бобырев. Мое почтение, господа! Вы, кажется, увозите Софью Александровну с собой?., что ж… в трактир… камелии* так и следует! Софья Александровна! вы décolletée?[169] это недурно! (Увидев Апрянина и Камаржинцева.) Младенцы! вы-то что тут делаете?

Князь Тараканов (в сторону). Так вот он, муж-то… impayable![170]

Софья Александровна. Messieurs! Клаверов! да избавьте меня от этого человека! Maman! где же вы?

Бобырев. Maman не придет… у maman нервы страдают… да и к чему ей здесь быть? Ей ведь трактиры-то не в диковину… гусары… уланы…

Софья Александровна с ужасом смотрит на него. Что ты на меня смотришь? ну да, ну да… гусары, уланы, вся кавалерия!

Клаверов. Ты, Бобырев, пьян!

Бобырев. Разумеется, пьян! а ты думаешь, я и не знаю, что пьян? Нет, ты лучше догадайся, зачем я напился?

Набойкин. Да ступай спать, Бобырев! (Хочет увести его.)

Бобырев. Не тронь меня, Набойкин! Ты дрянь! Шалимов пишет, что ты дрянь, и я с ним совершенно согласен! (Клаверову.) Так ты не догадываешься, Клаверов, зачем я напился пьян?

Клаверов презрительно пожимает плечами. Да ты не пожимай плечами! я ведь сейчас и в порядок их приведу!

Софья Александровна слабо вскрикивает; князь Тараканов. Апрянин и Камаржинцев суетятся около нее.

Князь Тараканов. Pardon, Софья Александровна, я очень понимаю, как вам должно быть неприятно, что тут посторонние, но ваше положение таково… (Жадно впивается в нее глазами.)

Бобырев. Ничего, можете остаться, князек! ведь вы еще в трактир собрались ехать… я не препятствую! (Клаверову.) Я напился пьян для того, что мне необходимо сказать тебе при всех, что ты подлец, Клаверов.

Клаверов делает движенье вперед. Да, ты подлец, подлец и подлец! Трезвый, я не сказал бы тебе этого!

Софья Александровна (судорожно вскакивает и подбегает к Бобыреву, задыхающимся голосом). Вы мерзавец! вы пьяница, вы трус! вы последний из людей, вы… (Рыдает и кричит.)

Молодые люди, кроме Клаверова, поддерживают ее и уводят в соседнюю комнату.

Занавес опускается.

Действие IV

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Клаверов.

Набойкин.

КнязьТараканов.

Софья Александровна Бобырева.

Ольга Димитровна.

Декорация I-го действия, девять часов утра.

Клаверов (один). Ну вот, я и добился… только чего добился? Сколько глупейших происшествий случилось в одну ночь, и как иногда одно нелепое мгновение может перевернуть вверх дном целую жизнь человека! И от кого? от какого-нибудь негодяя трусишки, которому, для храбрости, вздумалось напиться пьяным! Фу, боже! да неужели я в самом деле оскорблен? неужели я должен требовать удовлетворения? Какая глупость, какая досадная, пошлая глупость! Ведь встречаются же такие положения в жизни: точно горячечный бред вдруг охватит человека! Ощупываешь себя, прислушиваешься к своему голосу, спрашиваешь себя: я ли это, со мной ли все это делается?.. и — о, черт возьми! — оказывается, что это я, что я цел-целехонек, что невероятное не только вероятно, но даже верно!.. Да нет, однако, неужели я должен разом испортить все свое будущее? Дуэль! ведь это такой вздор… ведь это совсем глупо! Мне, наконец, нельзя выходить на дуэль! Как делают эти старцы, что их никто не оскорбляет, что оскорбления, если они и бывают, скользят по ним! Или в нас еще тлятся какие-то жалкие остатки юношеской щепетильности, или мы недостаточно сравнялись с старцами в ничтожестве? Да, в нас что-то осталось; нас держит в руках и глупая связь с прошедшим, с школою, и наше собственное фальшивое положение. В глазах всех, кроме канцелярских чиновников, мы еще мальчишки, и в этом качестве должны и вести себя как мальчишки. К нам нет страха, наши действия может судить всякий; мы не можем сказать: цыц! — потому что сами не раз протестовали против этого «цыц». Мы не смеем оставаться равнодушными к оскорблениям не потому, чтобы чувствовали особенную наклонность обижаться, а просто потому, что нас могут оскорбить еще более. Гадкое ремесло! нас не защищают ни седые волосы, ни физические немощи — ни одно из тех удобств, которыми украшаются милые старички. Да, ремесло отвратительное и опасное, а нести его надо! Каким образом уладить это пошлое дело? Какие новые уступки сделать, какую новую комбинацию придумать? Но, может быть, Бобырев извинится, может быть, он сознается, что был пьян… да это дело невозможное! (Задумывается.) Нет, черт побери, как ни кинь, все клин! Тут был Тараканов, тут были младенцы — все видели, все слышали! Кто может поручиться, что сегодня же не звонят об этом во все колокола во всех канцеляриях, во всех начальственных передних? Что сделал Клаверов? Гм… что сделал Клаверов? Если я поведу себя благоразумно — меня назовут трусом, от меня все отвернутся; если я вступлюсь за свою честь, если я вызову этого пьяницу — мол карьера испорчена… хороша перспектива и в том и в другом случае! И не то поставят мне в вину, что я развратил женщину, что сделал из нее орудие, а то, что я не сумел так устроить дело, чтоб все было шито и крыто! Подлость позволительна, даже в известной степени допускается, как необходимая приправа жизни, но неумение, но глупость — вот где настоящее преступление, вот где позор! Нет, нужно кончить это дело во что бы то ни стало! Что пользы в том, что стая мальчишек будет говорить, что Клаверов поступил как благородный человек, если Клаверову, после этого благородного поступка, придется стереться с лица земли! Сила не в мнимо-благородных поступках, сила во власти, сила в том, чтоб удержать за собой свое положение! (Садится к столу, пишет и потом звонит.)